Валлейский лес

— Я ведь просил дать мне время, — с плохо скрываемым триумфом улыбался младший из братьев, поглаживая коня по носу. — Не бойся, Рен, отцу я сам объясню. Бор, а ты не хмурься. И ты, чужак, тоже. Всё так, как оно должно быть. ***

Помню его прикосновение. По детски худые, но уже огрубевшие пальцы. Свою неловкость, возникшую от неуместности просьбы. Мысли о том, как это странно, должно быть, смотрится со стороны.

А потом — тепло. И ритмичная пульсация, словно я вновь ощущаю чьё-то сердцебиение.

Уловив единожды, биение это хотелось чувствовать снова и снова. Что-то было в нём, что-то удивительное, нужное, то, без чего, казалось, сама жизнь невозможна. Сила это захватывала. Успокаивала. Была подобна воздуху или воде. И была чем-то знакома, хотя память хранила молчание.

— Немного отслоится ещё, но болеть больше не должно. И чесаться тоже, — сказал Арчи, убирая руку от моего лица. — А шрам я убрать не могу. Прости уж.

— Спасибо — ответил я, непроизвольно корча гримасу. Исключительно чтоб поверить своему счастью: больше не чувствовалось ни боли, ни зуда. И угасающая пульсация. Я попробовал снова удержать её, но не смог. — Кто тебя этому научил?

— Никто, — пожал плечами мальчишка. — Я всегда так умел, сколько себя помню.

Солнце вновь спряталось в пелене облаков, и под пологом леса воцарилась наконец благословенная прохлада. Не жарко. Не душно. Нет слепящего солнечного света. Можно уютно устроиться в объятиях корней ясеня, прикрыть глаза, порадоваться, что не нужно никуда бежать. Что всё позади, пусть и такой ценой.

Гнедой конь тоже отдыхал, благодарно поглядывая на Артура. Его серый собрат, пойманный Ренардом недалеко от кромлеха, стоял чуть в стороне и неуверенно щипал травку, все еще отходя от недавнего потрясения.

Вещи покойных следопытов лежали ворохом тут же, и теперь Ренард деловито перебирал добычу, а брат его, Бор, угрюмо склонившись над небольшим костерком, был занят приготовлением нехитрого обеда из подстреленного Реном зайца. Ему, бедолаге, этот решающий удар топором дался, по видимому, тяжелее чем мне совершенная мной расправа, и здоровяк теперь сделался немногословным и замкнутым, почти не участвуя в разговоре. Нетрудно было догадаться что за камень теперь у него за душой.

Мой был не легче.

Мои вещи, что приятно, вернулись ко мне нетронутыми. Включая старушку Матильду и папку с набросками. А вот сбережения, судя по всему, осели в карманах у телохранителей Его Светлости. Это было обидно, и даже не столь по тому что я остался без денег — у следопытов при себе имелось серебро, и братья-егери на удивление честно предложили их поделить — сколько то что это были мои деньги, кровно заработанные, из тех что были отложены на мануфактуру. Потратить их по назначению всё одно уже не вышло бы, но это не слишком утешало. Впрочем, в цепочке потерь эта была, пожалуй, наименьшей. Хотя и без сомнения — весьма символичной.

Всё что у меня было — подобно песку продолжало утекать сквозь пальцы.

— А эта… штука, — я всё-таки решился спросить, не уверенный до конца что буду правильно понят. — Пульсация. Биение, будто сердце стучит. Что это такое? Ты знаешь?

— Нет, — растерянно ответил Арчи. — То есть… я понимаю про что ты говоришь. Но правда не знаю. Оно просто есть, и я постоянно чувствую его. А вот братья почему то нет.

— Вообще мы надеялись что кто-нибудь сведущий расскажет нам об этом, — подал голос Рен. — Вот ты например, будь ты колдуном.

Я устало пожал плечами. Видно, судьба моя такая: разочаровывать людей. Своих-то собратьев по несчастью я тоже в своё время очень разочаровал. Как же, предпочел не тратить свою жизнь на ненависть и желание отомстить всему миру, как бедняга Кейн, мир его праху. В подмастерья пошёл, в люди выбился, как-то худо-бедно все устроилось, забылось, и не хотелось иного. И толку с того теперь?

— Сказать по правде, я и сам бы не прочь был оказаться колдуном. Но сложилось как сложилось.

— Темнишь, — сказал Ренард. — Тем паче этот хлыщ что-то там говорил про какой-то город и прочее…

— Нет больше никакого города.

— Это я даже понял. Но ты ж вроде как не из простых на самом деле. Кто он был, твой отец?

— Да какая разница кем он был? — меньше всего на свете я хотел говорить об этом. — Нет моего отца, и его наследия тоже больше нет. Он ничему не успел меня научить, мне даже ничего не осталось в память о нём. Так что пусть он и братья спят спокойно.

— Так не бывает, — недовольно заметил Рэн, словно снова подозревал меня во лжи. — Наш вот отец говорит что род всегда значение имеет, даже если ты от него оторван оказался. И герцог всегда будет герцогом, а егерь — егерем, даже если их в младенчестве перепутали. Не может такого быть чтобы происхождение ничего не значило. Ну не может, и всё тут.

“Не может” да “не может”… Может! И вообще, чего ты ко мне прицепился?

— Видишь ли, я не самый достойный сын своего рода, и чести ему своим именем не сделаю. Скорей уж наоборот. Так что третий раз говорю: я действительно был простым скорняком, всю свою жизнь. И был бы им дальше, с превеликим удовольствием, если бы только одна мразь в серой робе не сожгла заживо мою беременную жену! — непроизвольно сжались кулаки. — И теперь назад мне дороги нет. Остаётся только надеяться что впереди хоть что-то, да будет. Например найдётся кто-то сведущий в тайных искусствах, к которому можно будет набиться в ученики. Должны же они были хоть где-то остаться! И где ещё если не на границе их искать?

— Это на Драконей-то Пустоши? — скривился Рэн. — Там найдёшь, пожалуй… Слыхал я про это место и про то что там делается…

— Драконов не существует, — угрюмо вставил Бор, подкладывая веток в костерок.

— Если ты, балда, чего не видел, это ещё не значит что так не бывает! — фыркнул лучник. — Императора вот тоже никто не видал, а он есть. А драконы как раз, говаривают, спят под этой самой долиной, чтобы проснутся в конце времён и разрушить мир. Только спят они беспокойно: то так во сне ворочаться что земля под ними трясётся, то нечаянно огнём из расселины дыхнут, то воду в озере вскипятят…

— Да брехня всё это, — Бор проверил воду в котелке и, удовлетворившись, опустил туда пряный букет из кипрея, пахучки и душистого лилового вереска. — Не бывает так чтоб огонь из расщелин и озёра кипели. Брешут твои городские дружки. И про ходячих мертвяков тоже.

— Ну, про мертвяков-то и правда сказочки. Не бывает так чтоб то что умерло ходило и разговаривало. А ты, парень, с какого кстати перепуга решил что там ещё живые колдуны остались?

— Если верить слухам, то они непременно должны быть, — отвечал я. — Уж больно всё к одному сходится. К тому же домой я всё равно вернуться не могу. А так… Авось повезёт.

— Повезёт, — вдруг сказал Арчи. — И то, что ты ищешь — ты найдёшь. Только мне недоброе что-то в этом видится, мрачное, землистое, пахнущее затхлостью и тленом. Не знаю как это объяснить чтоб ты поверил мне, скорняк из Нордвика, но там куда ты идёшь живёт сама Смерть. А ты отчего-то поглощен мыслями о ней, думаешь всё время, и, не сознавая того, идёшь на её зов. Это может погубить тебя.

— Может и так, — я согласно кивнул. — А может и нет. И если на то пошло, то терять мне всё равно нечего.

— Может и так, — мальчишка с не-мальчишеским взглядом вернул мне мои же слова. — А может быть, это тебе сейчас так кажется. Смотри, как бы не стало слишком поздно когда ты это поймешь.