Физрук-3: назад в СССР

Глава 24

Когда я вошел в купе, то увидел, что спутница моя уже проснулась. Она все еще лежала под одеялом и сонно моргала. Со сна ее личико порозовело и вообще вся она казалась сейчас такой соблазнительной, что мне пришлось укротить воображение, дабы не изменить жене. И все-таки, что-то такое на моем лице проявилось. Потому что Маша залилась краской до самых ушей и смущенно хихикнула.

— Доброе утро! — сказал я.

— Доброе! — откликнулась она. — Ты давно встал?

— С полчаса назад, — ответил я, убирая электробритву в чемодан. — И уже встретил в вагоне знакомую.

Вершкова сразу нахмурилась и пробормотала:

— Какую еще знакомую?

— Эсмеральду Робертовну, — ответил я, внимательно наблюдая за выражением ее лица.

Оно будто окаменело. Сразу видно — имя это модельерше знакомо. Однако вслух Маша произнесла совсем другое и даже постаралась нагнать безразличие в голос:

— Впервые слышу это имя.

— Ну и ладно! — подмигнул я. — Вечерком сходим в вагон-ресторан там и познакомитесь.

Спутница нехотя кивнула.

— Выйди! — вдруг фыркнула она. — Мне одеться надо.

Я кивнул и вышел из купе. Ага… Значит, они все-таки знакомы — поэтому такая реакция… Интересно, как отреагирует «королева постельных клопов» на Вершкову? То же сделает вид, что видит ее впервые? Через минуту грюкнула сдвигаемая дверь купе. Маша побежала умываться. Я вернулся на свое место, принялся доставать жрачку. У нас еще оставалось полкурицы, пара яиц, огурцы с помидорами и пирожки. На завтрак и даже обед хватит. А вечерком в любом случае придется идти в ресторан.

Дверь купе я не закрывал и поэтому, когда мимо побегала проводница, я ее тормознул и велел принести два стакана чаю. Она осклабилась и пообещала принести чай немедленно. С ней что-то произошло со вчерашнего? И только через минуту я понял — накрасилась! Неужто эта крысиная мордочка решила понравиться мне? Что ни говори, а внешность Санька Данилова действует на женщин!.. С одной стороны — это приятно, а с другой доставляет и будет еще доставлять мне немало хлопот. Ну что ж! Вперед, на штурм женских сердец!.. Не изменяя при этом Илге…

Вернулась моя спутница. После умывания она явно повеселела. А увидев, разложенные на «Литейском рабочем», яства и вовсе оживилась. Голод не тетка. Проводница принесла чай, получив рубль — что многократно превышало стоимость двух стаканов — расплылась в улыбке и свалила. Я прикрыл дверь, чтобы позавтракать спокойно. Вагон просыпался. Захлопали двери купе, забормотали голоса. Разломив оставшуюся часть куриной тушки напополам, я протянул одну половину Маше.

За окном проплывали заснеженные равнины, черная щетина лесов, белые полосы, скованных льдом рек. Небольшие деревни и станции, где скорые поезда не останавливаются. Я видел ребятню, что каталась с горок, а услышав шум поезда, замирала, глядя на проносящиеся вагоны, и, конечно, завидуя их пассажирам; трактора и грузовики перед шлагбаумами на переездах, серые дымки, поднимающиеся над печным трубами, заметенные снегом стога в полях. Потом снова тянулись леса, подступающие к самому полотну, да бесконечные телеграфные провода, провисающие между чуть покосившимися столбами.

Мы поели. Вершкова убрала остатки пищи и сор. Теперь можно было предаться блаженному ничегонеделанию. По крайне мере — до самого обеда. Ну или по крайней мере, до того момента, когда утроба снова потребует пищи. Я сходил в туалет, вымыл руки и завалился на полку с томом Диккенса в руках. Маша тоже нашла себе занятие. Она достала альбом для рисования и набор цветных карандашей. Видать, ее посетило вдохновение. Время от времени отрываясь от чтения и посматривая на нее, я невольно задавался вопросом: а может ли это девушка, так сейчас похожая на старательную школьницу на уроке рисования, быть замешана в махинациях подпольного цеха?

Ведь она комсомолка, наверняка, отличницей была и в школе и в институте. Явно — увлечена своим делом. Я же видел, с каким удовольствием она работала над костюмами для нашего фильма, которые надо было не только нарисовать, но и сконструировать и сшить. И все это — не только бесплатно, а даже за собственный счет. Не монтируется это с образом жадной стервы, которая готова набивать свой карман за счет простых советских граждан, ведущихся на заграничные ярлыки. Может, ее используют втемную, но… как? Вот что надо понять!

— Можно спросить? — произнес я.

— Да! — откликнулась она.

— А что ты рисуешь?

— Так… мысли…

— Мысли? — удивился я.

— Да… Идеи костюмов…

— А-а…

Ничего умнее произнести я сейчас не мог. Идеи она рисует… Ну да, она же модельер, а эта профессия творческая. Нет, не похоже на то, что она знает о деятельности подпольного цеха… Хотя — почему подпольного, а, скажем, не экспериментального? Ведь партия держит курс на улучшение быта трудящихся и под эту задачу можно вполне легально привлекать капиталовложения, скажем, на разработку перспективных моделей одежды. И уж тем более, к выполнению такой задачи нетрудно подключить молодых энтузиастов, которые мечтают о голубых социалистических городах, населенных сплошь нарядными жителями.

«Снятся людям иногда, голубые города, у которых названия нет…»

— Маша, — снова заговорил я, — а о чем ты мечтаешь?

Она отложила карандаши, с недоверием посмотрела на меня — прикалываюсь я или нет? На лице моем не было ни тени улыбки, потому что вопрос этот меня действительно интересовал. Конечно, нельзя исключить, что она ответит что-нибудь правильное. Типа — чтобы не было войны или чтобы во всем мире победил коммунизм. И ведь ее нельзя будет даже обвинить в неискренности, ведь точно также я бы и сам ответил на этот вопрос, задай его кто-нибудь тому пацану, который сейчас живет с родителями под Кушкой. Так что все зависит от того, с какой интонацией она ответит и что у нее будет при этом в глазах.

— Я мечтаю о том, чтобы наши люди могли быть одеваться не хуже, а лучше иностранцев, — ответила она. — Ведь плакать хочется, когда посмотришь, что у нас носят… Все серое и черное, крой скучный… Совершенно непонятно, что за человек перед тобой, а ведь одежда отражает характер своего владельца и напрямую влияет на настроение человека… А хорошее настроение — это залог высокой производительности труда…

— На Западе все носят яркую одежду, подчеркивающую характер и все такое прочее, — тоном провокатора сказал я, — но ведь они же там все индивидуалисты, а в Союзе — коллективисты!

— Ну и что⁈ — вскинулась моя собеседница. — Коллективизм должен выражаться в делах, а не в одежде! Коллектив складывается из индивидуальностей!

— Так может покупать у буржуев их одежду и не мучиться?

— Ну иногда к нам попадают те же американские джинсы, например… Стоят от ста восьмидесяти и выше… Ну и что в этом хорошего?.. Некоторые готовы душу заложить за штаны, которые в Америке шили когда-то для скотоводов… Неужели мы не можем придумать, что-нибудь свое, такое же красивое, но отражающее нашу историю и культуру⁈

— Можем, наверное, — пожал я плечами. — Только дело ведь не столько в красоте, сколько — в низкопоклонстве перед Западом… Не за синюю тряпку люди выкладывают целую зарплату, а за пришитый ярлычок с иностранными словами…

— В том-то и беда, — понурилась Вершкова, но тут же воспрянула. — Бороться с этим трудно, я понимаю, но можно!.. Если наши фабрики станут выпускать красивую и разнообразную одежду, мода на заграничные шмотки кончится сама собой…

Спорить я не стал, хотя прекрасно знал, что попыткам заменить отечественными брендами забугорные не одна сотня лет. И те, кто пытался сделать это, неизменно проигрывали. Зачем зря расстраивать девушку, тем более, что эта страстная защита права советского человека одеваться лучше иностранцев, говорит о том, что ее действительно используют втемную. Впрочем, мои психологические эксперименты еще ничего не доказывают. Может, она передо мною комедию ломает? Ведь кто-то же сообщил Рогоносцу о том, когда, на каком поезде и в каком вагоне я еду в Москву?

Разговор наш иссяк и каждый вернулся к своему занятиям. Я углубился в чтение, а Маша продолжала чиркать в своем альбоме. Потом меня сморил сон. В поезде всегда хочется не только есть, но и спать. Маша разбудила меня к полудню. Поезд стоял. Мы прибыли в Казань. Я решил выскочить и купить что-нибудь к обеду. Спросил у проводницы, сколько будет стоять поезд и, натянув ботинки, а поверх футболки — олимпийку, схватил кошелек. У меня запасе было еще пятнадцать минут, так что не торопясь я направился к вокзальному буфету.

Разумеется, здесь была очередь. А часы «Слава» так и остались в купе, на обложке книжки Диккенса. Я прислушивался к объявлениям, которые звучали в громкоговорителях. Расслышать о том, какой именно поезд объявляют можно было через раз. Наконец, подошла моя очередь. Я купил два десятка бутербродов с сыром и сырокопченой колбасой, пачку печенья «Юбилейное» и коробку конфет «Птичье молоко», а также две бутылки газированного напитка «Байкал». Нагруженный всем этим, вернулся на перрон. Благо московский поезд подавался к первой платформе. И увидел, что состав движется.

Я рванул вслед, стараясь при этом не выронить покупки, но проводники уже заперли вагоны, так что погоня мой была бессмысленной. Уезжал не просто поезд. Уезжали все мои вещи и документы. Хорошо хоть деньги были с собой. Кляня себя за опоздание, я сбавил шаг, размышляя, к кому мне обратиться, чтобы сообщили начальнику поезда о том, что на промежуточной станции у него остался пассажир. Нет, сделаю проще — найду такси и догоню поезд. И вдруг случилось чудо. Состав затормозил. Это придало мне надежды, что может еще обойдется. Я припустил со всех ног.

Когда я подбежал к своему вагону, поезд уже окончательно остановился, а дверь была отворена. Злая проводница махнула мне рукой, дескать, заскакивай! Я не преминул воспользоваться ее отнюдь не любезным предложением. А оказавшись в тамбуре попал в объятия сразу двух дамочек — Маши Вершковой и… Эсмеральды Робертовны! Они едва ли не на руках втащили меня в коридор, куда с любопытством выглядывали обитатели других купе. Я немного чувствовал себя героем дня — ведь из-за меня остановили поезд!

— Опаздывают тут всякие! — заверещала вдруг проводница, которая, видать, очухалась. — А мне неприятности от начальства!

— Я и начальство твое сниму! — пообещала «королева постельных клопов». — А тебя и вовсе посажу!

Я начал догадываться, кому обязан своим возвращением в вагон. Маша с Эсмиркой затолкали меня в купе, от греха подальше и наперебой принялись рассказывать, что собственно произошло. Из их не слишком внятного изложения я понял, что когда поезд тронулся, а я в вагоне так и не появился, Вершкова встревожилась и бросилась к проводнице. Та заявила ей, что из-за одного опоздавшего поезд тормозить она не будет. Маша подняла крик, на который из своего купе выскочила Эсмеральда. Смекнув в чем дело, та кинулась к стоп-крану и сорвала его.

К счастью поезд двигался медленно, поэтому остановился не слишком резко. Тем не менее, проводница отказывалась открывать вагонную дверь и опускать подножку. Тогда обе моих поклонницы набросились на нее и едва в клочья не порвали. Таким образом, я не остался в олимпийке и трениках, с бутерами и газировкой на заснеженном перроне. Состав снова тронулся, хотя история на этом не закончилась. В наше купе, где я сидел теперь в компании двух дамочек, постучали. За дверью стоял начальник поезда и сопровождавший состав милиционер. Из-за них, вытягивая крысиную шею, выглядывала проводница.