Цитадель Гипонерос

— Ваши слова крайне меня озадачивают, отец Эктус: вы, кажется… восхищаетесь этими первобытными людьми.

— Просто я узнал их, Ваше Преосвященство.

По мере приближения к миссии беспокойство Эктуса Бара росло. Построенная из тех же материалов, что и жилища тропиков, миссия стояла немного в стороне от деревни, возле одной из бухточек Гранд-Нигера. Располагая несколькими комнатками, она служила и жилым помещением для миссионера, и храмом Крейца, и офисом, и врачебным кабинетом (в данном случае он в основном использовался для лечения собственно жильца, которого туземные отвары часто выручали от злокачественных лихорадок). Полицейские оказались в труднейшем положении, расчищая себе дорогу среди детей, очарованных их униформой и волнобоями с длинными стволами и торчащими из кожаных чехлов затыльниками. Женщины хватали экзархов за руки и, смеясь, прикладывали их к своим животам или грудям, как бы приглашая их оценить упругость своей плоти.

Эктус Бар привычным глазом поглядывал на растерянные лица своих сверстников-крейциан и забавлялся. Его самого точно так же удивили местные обычаи, когда он заменил отца Ксотье, бывшего главу миссии, ставшего жертвой инфаркта миокарда (по официальной версии, но Эктус Бар скорее подозревал того в злоупотреблениях маком-афродизиаком). Прошло более пятнадцати платонианских лет с тех пор, как каждую ночь, отправляясь ко сну, он стал кого-нибудь обнаруживать в своей постели; сначала он отказывался нарушить свои обеты целомудрия и прикасаться к женщине, девушке, мужчине или мальчику, которого толкали в его объятия. Жители Бавало пришли к выводу, что Желто-Белого (его прозвище, которое шло от бледности его кожи и шафранового цвета его одежд) не привлекали ни женщины, ни мужчины в расцвете лет, и ему стали предлагать старух, стариков, трупы; затем, — когда все варианты с людьми исчерпались, — живую рыбу, дохлую рыбу и, наконец, спускаясь еще на ступень по лестнице эволюции, фрукты и листья. Потом вернулись к женщинам детородного возраста и в итоге добились своего: Желто-Белый отбросил свое равнодушие и начал усердно навещать «маленькие провальчики» компаньонок, приходивших предложить ему себя. Они распускали лестные слухи о размерах и мощи «великого соакры», которые посещал их, и все женщины деревни возжелали соединиться с миссионером. Таким образом, как и его предшественник, он был вынужден потреблять всё большее количество любовных маков, что позволяло ему являть неослабевающую мужественность. Он преступил одну из фундаментальных догм Церкви, но насчет этого утешался в предположении, что Крейц направил его окольными путями с целями, известными лишь Ему. Насколько Эктусу было известно, детей в деревне у него не образовалось (тропики, которые полностью контролировали свою рождаемость, не хотели смущать его нежеланным отцовством).

Ошеломленные физиономии экзархов говорили о том, что в Даукаре нравы не настолько свободны. Они резво отдергивали руки от кожи женщин Бавало, словно от змей.

— Настоящие животные! — прошипел кардинал Киль. — Глобальное стирание пойдет им только на пользу.

— Что вы называете глобальным стиранием, Ваше Преосвященство? — спросил Эктус Бар.

— Прямое удаление памяти, структурных и культурных данных. К концу службы они забудут всё: свои аморальные обычаи, разнузданную сексуальность, свою природную леность. Они станут девственной почвой, в которой мы сможем проложить новые борозды и посеять семена Истинной Веры. Они оденутся, отец Эктус, они очистят свой провал от всей этой растительной проказы, они построят каменные дома с дверьми и окнами, они будут жить плодами своего труда, они будут сочетаться браком по всем правилам, они будут соблюдать предписания Кодекса супружеской терпимости, а если неисправимые станут упорствовать, блуждая во тьме, им суждены муки на огненных крестах.

— Но декрет конфедерации об уважении к фундамента…

— Сию же минуту остановитесь, отец Эктус! Все декреты Конфедерации были отменены с провозглашением империи Ангов. В какой бы забытой деревушке среди платонианских тропиков вы ни жили, вы обязаны держаться в курсе дел церкви и государства!

Он грубо оттолкнул женщину, которая пыталась погладить его по лицу. Женщина опрокинулась на спину и утянула за собой в падении других деревенских жителей — мужчин, женщин, детей. Всей кучей они влетели в куст буг-буга, плотные цветки которого полопались и выпустили облака пыльцы. Насыщенный влагой воздух наполнился горьким запахом. Тропики поднялись на ноги и, яростно сверкая глазами, отошли от Красно-Фиолетового, как от злобной зверюги. Их радостные вопли сменились неодобрительным шепотом. Они хватались за любой предлог, чтобы устроить праздник, чтобы пировать, чтобы предаться очередной необузданной вакханалии, в которых знали толк. Однако агрессивность Красно-Фиолетового, брата Желто-Белого, сбивала их с толку и смущала и тревожила их, а их смятение беспокоило миссионера, потому что, почувствовав угрозу, аборигены могли проявить невообразимую жестокость.

— Я был неправ, прислушиваясь к вам, отец Эктус, — усмехнулся кардинал. — Достаточно ясно обозначить свои намерения, и они прекратят вам докучать. Ничего особенно сложного!

— Не торопитесь радоваться, Ваше Преосвященство, — сказал Эктус Бар. — Вы их ранили.

— Пусть только проявят как-то дурной нрав, и я прикажу междуполу открыть огонь! — взревел прелат, обеспокоенный враждебными взглядами тропиков и словами миссионера. — Вы меня хорошо слышите, отец Эктус?

— Я вас слышу, Ваше Преосвященство…

Они проследовали главной улицей Бавало и направились к бухте Гранд-Нигера. Лучи Соакры осыпали поверхность воды золотом. Когда глаз привыкал к этому мерцанию, он мог различать вспышки ярких цветов между камнями и живущими в воде растениями. Рыбы с крапчатыми телами и огромными просвечивающими плавниками вычерчивали неуловимые арабески. Бухту обрамляли фафаньеры с узловатыми стволами и широкими листьями, образуя просторные и приятные тенистые пространства. Вдалеке грохотал подземный поток, соединявший воды Бавало и Мивеве — ближайшего поселения.

Среди алой листвы буг-буговых кустов показалась соломенная крыша миссии — шире и выше крыш других жилищ.

Эктус Бар остановился и повернулся к кардиналу:

— Я не планировал вашего визита, Ваше Преосвященство, и у меня не было времени, чтобы сделать приборку в миссии. Не могли бы вы дать мне несколько минут, чтобы я мог быстро навести порядок?

— Так вы живете в хлеву? — желчно выпалил кардинал.

— Все же наши помещения должны быть достойны принимать губернатора Платонии.

— Вы не оставляете эту низменную работу своей пастве? А ведь это было бы отличной возможностью привить им кое-какие зачатки опрятности…

Непрерывный рокот подземного потока, усиленный отвесными скалами провала, заставлял их повышать голоса. Тропики держались метрах в десяти от делегации, собравшейся на берегу бухты. Их взгляды без конца замирали на скаитах — четырех защитниках и троих инквизиторах, таких загадочных под широкими капюшонами своих белых, черных или пурпурных бурнусов.

— Порой они мне помогают, когда старейшины считают нужным…

— Старейшины? — усмехнулся кардинал. — Вы хотите сказать, что в собственной миссии не являетесь высшим авторитетом?

— Если бы я не уважал их образа жизни, они давным-давно скормили бы меня рыбам, — парировал Эктус Бар.

— Осторожно, отец Эктус: вы незаметно скатываетесь в ересь, может быть, даже в язычество. Это тоже нам придется обсудить. Не чувствуете ли вы потребности подвергнуться стиранию?

— Я уже давно стерт, — прошептал миссионер.

Прервав все разговоры, он решительно направился к большой хижине, утопающей в зелени.

— Действуйте быстрее! Меня ждут и другие дела! — повысил тон кардинал.

С колотящимся сердцем миссионер раздвинул ветви буг-буга, перегораживающие проход (хотя он подрезал их каждые два дня), и практически был вынужден присесть, чтобы проникнуть в главный вход. Каждый раз, когда он пробирался через это низкий округлый проем, он клялся себе его расширить, но шли годы, и его решимость угасала в расхолаживающей влажности бавальского провала.

Он прошел через храмовое помещение, пол которого вымостил разномастными камнями, добытыми из Гранд-Нигера, обогнул кафедру (просто оконтуренный тростником пень), затем пересек переговорную, всю меблировку которой составляли широкая циновка из ивовых побегов и подушки из разноцветных листьев, кабинет, где величаво располагался стол, и с ним табурет, кодоприемник, мемодиск, голографический проектор и устройство зарядки магнитной энергией, дальше медкомнату, в которой выстроились пять низких кушеток из гнутого дерева. Там он не стал поворачивать в сторону своей комнаты, вход в которую находился слева, а направился к задней стене, к высокому железному шкафу (единственному предмету, достойному имени мебели, доставшемуся ему от предшественника), где он хранил свою одежду, лекарства, книгофильмы, часть документов и кодопослания. Упершись ногами, он подвинул угол шкафа, скользнул в освободившееся пространство и на четвереньках вполз в узкое отверстие, которое открывалось в крохотную пристройку с нелегальными дерематами.

Через отверстия в крыше просачивался свет Соакры, падал неравными столбиками на утрамбованную землю пола, посверкивал на многочисленных остекленных поверхностях двух дерематов — низких, продолговатых машин, водруженных на осучкованные стволы и увенчанных на торцах стеклянными выпуклостями иллюминаторов. Внимание Эктуса Бара привлекло почти неприметное движение, и он различил в темном уголке относительно светлые фигуры. Все еще стоя на четвереньках, он проскользнул между двумя аппаратами и увидел четырех путешественников, о которых сообщал Мальтус Хактар. Он не мог уберечь их опасностей крейцианского ада: они выбрали поистине неподходящий момент для рематериализации в его миссии.

Здесь его ждали женщина с девочкой, светловолосые и ясноглазые — вероятно, мать и дочь, — и, чуть дальше, женщина и мужчина с высокими скулами, смуглыми лицами, черными прямыми волосами… На них были наброшены сиракузские накидки или мантелетты, но без облеганов. Обе женщины — красавицы, хотя совершенно в разном стиле.

— Вас послал мой земляк Мальтус Хактар? — шепнул Эктус Бар.

— Мы из епископского дворца Венисии, — пробормотала светловолосая женщина.

Миссионера посетило мимолетное ощущение, словно он беседует с ангелом. Тыльной стороной ладони он вытер текушие со лба капли пота. Духоту Платонии оказалось переносить труднее, чем сокрушительную жару его родного мира, Осгора.

— Я Эктус Бар, руководитель миссии в Бавало. Давно ли вы рематериализовались?

— Около часа назад. Мы после крио-реанимации и только начинаем оправляться от побочных эффектов переноса. Моя дочь… (ее голос задрожал) Моя дочь Йелль осталась парализованной после инъекции реанимационных препаратов. Боюсь, что трансферт ухудшил ее состояние.

Эктус Бар осмотрел лежащую на коленях у матери девочку с совершенно ничего не выражающими глазами. Помимо страшно побледневшего лица и струйки слюны, стекавшей из уголка ее губ, он заметил еще огромное кольцо на безымянном пальце ее правой руки — кольцо, которое ему смутно о чем-то напоминало.