Цитадель Гипонерос

Глава 16

Оники теперь могла двигаться, но малейшее шевеление вызывало у нее стоны и болезненные гримасы. Великий инквизитор планеты Эфрен не счел нужным ее криогенизировать до полного выздоровления, потому что, по словам скаита, она еще не осознала своих сил как человека-истока и не овладела мысленными путешествиями. Она решила, что упоминания о «силах человека-истока» и «путешествии силой мысли» относятся не к ней, а к ее принцу и к тому, как он четыре года назад чудесным образом исчез из ее кельи в монастыре тутталок.

Ее принц… посмотрит ли он прежними глазами на нее, когда обнаружит шрамы, оставленные аутотрансплантатами вдоль всей правой стороны ее тела? Она чувствовала подергивание в виске, щеке, челюсти и шее, но этот зуд — неприятный, конечно — не шел в сравнение со жгучим колотьем в плече, бедре, голени. Она без конца переносила вес тела на левый бок, чтобы раны не касались матраса, и этот постоянный перекос приводил к болезненным судорогам. Она еще не вставала с тех пор, как ее заперли в этой маленькой комнатке в храме Крейца.

Ее несколько раз навещал кардинал-губернатор планеты. Она незамедлительно признала прелата в пурпурно-фиолетовых облачениях, который заявлялся в монастырь Тутта и задавал ей неудобные вопросы, но ее поразила невыразительность его глаз, когда-то ясных и живых: он смотрел на нее с каким-то безразличием, как будто его взгляд проходил через нее насквозь и утыкался в шелковую простыню.

— Мне говорили, что вы тутталка, — проговорил он нейтральным, безличным тоном. — Еще мне говорили, что ваш сын потерялся в коралловом щите… Мы его активно ищем… Активно…

Он вышел, не осведомившись о ее здоровье и не подождав, пока она ответит, как будто уже забыл, зачем заходил в эту комнату. Однако полил ядовитой отравой душевные раны молодой женщины, даже того сам не замечая.

Раньше бессознательная блокировка запрещала едва пришедшей в сознание Оники думать о Тау Фраиме — наверное, потому, что ее и так истощенная иммунная защита не справилась бы с новым кризисом отчаяния, и этот запрет проистекал исключительно из инстинкта выживания. И действительно, после первого же визита кардинала, после того, как вместе с ним вернулся образ сына, брошенного в необъятных кораллах, ее покинула воля к жизни, и она впала в состояние прострации, близкое к коме.

Химическим мегастазам докторов ЗКЗ не удавалось вернуть ее в мир. В отчаянии лечащий врач решил обратиться к целителям Тутты. Хотя Оники стала изгоем, сестрой, нарушившей обет целомудрия, матрионы согласились лечить ее и отправили двух своих лучших специалисток в храм Крейца. Осмотрев свою бывшую коллегу и придя в ужас от ее ран, они приготовили отвар из тутталовых трав, дрожжей, сушеных морских водорослей и, приоткрыв ей рот золоченым опталиевым расширителем, заставили проглотить все до последнего глотка.

— После этого к ней должна вернуться тяга к жизни, — объяснила врачу одна из них.

Он, конечно, не поверил им, но довольствовался тем, что пожал плечами: он, хотя и полагал их методики ближе к суевериям, чем к науке, был не в том положении, чтобы насмехаться над этими женщинами или их поучениями. Тем более, что они добивались результатов там, где он терпел неудачу.

Через несколько дней, хоть печаль и вялость с лица Оники никуда не делись, в ее глазах загорелись искорки, говорящие о возвращении к жизни. Это возрождение, естественно, сопровождалось чувством вины, и она плакала долгими часами. Она не могла избавиться от ужасного чувства, что предала Тау Фраима, провалилась как мать. Что она скажет своему принцу, когда он вернется на Эфрен, чтобы обнять своего сына? Она целиком положилась на бдительность змей и, как немного запоздало поняла, оказалась ленива и небрежна. Оники недооценила настойчивость имперских сил, она не предвидела, что они зайдут настолько далеко, чтобы отправить в трубы кораллового органа крылатых монстров, угрожая экосистеме планеты. Теперь она осталась наедине со своим раскаянием, наедине со своим страданием, и никакое лекарство, никакой отвар, никакие перевязки не могли вылечить ран в ее душе.

Дверь в комнатку открылась и впустила кардинала, великого инквизитора, и кого-то третьего, одетого в черный облеган со стихарем. Они встали по обе стороны кровати и уставились на Оники. Врач запретил накрывать тело молодой женщины одеялом, утверждая, что контакт восстанавливающихся тканей кожи с любой материей вызовет вторичное воспаление или даже гангрену. Посетители вызвали у нее пренеприятное ощущение — будто она их собственность, будто ей больше некуда укрыться. Ей хотелось, словно раненому животному, сбежать в глухую темную пещеру, свернуться клубком и восстанавливать свои силы. Они не давали ей такого права, они не понимали, как их взгляды ее унижают; они смотрели на ее израненное тело со смесью отвращения и болезненного любопытства. Она положила себе одну руку на грудь, а другую — на нижнюю часть живота жестом целомудренности, вызвавшим у кардинала усмешку.

— Похвальны рефлексы стыдливости женщины, но ваши столь же смехотворны, сколь и бесполезны, — монотонно пробормотал прелат. — С одной стороны, женское тело не привлекает людей Церкви. С другой стороны, чувство скромности кажется нам несколько… неуместным, когда исходит от тутталки, нарушившей клятву целомудрия. Потому что мне сказали, что вас сослали на остров Пзалион…

Он сделал паузу и, казалось, погрузился в напряженные размышления, как будто пытался уловить связь между этой полуосвежеванной женщиной и причинами, по которым она находится в этой комнате. Его амнезия, все учащающаяся, все более и более продолжительная, была предвестником полной и необратимой потери памяти. Все окружающие (если не считать скаита-инквизитора Ксафокса) полагали, что его мозг подточен вирусным заболеванием. Викарий Грок Ауман направил к чиновникам здравоохранения епископского дворца Венисии несколько запросов о репатриации своего начальника, но единственный ответ, который он получил на сей день, призывал его воззвать ко всемерной доброте Крейца и, не привлекая внимания, временно замещать правителя в ожидании прибытия специальной комиссии и вынесения решения по делу кардинала д’Эсгува.

— Мы пока не разыскали вашего сына, — сказал инквизитор; металлический тембр его голоса больно ранил барабанные перепонки Оники. — Вам не следовало бы радоваться: трехлетний ребенок не сумеет долго прожить во враждебной среде.

Оники не ответила, лишь по ее щекам снова покатились жгучие слезы. Они оставляли болезненные следы на правом боку, где их соль раздражала ее все еще слабенькую кожицу.

— Вот почему мы просим вас помочь нам, женщина Кай, — кисло добавил викарий. — Искреннее сотрудничество с вашей стороны может позволить нам спасти вашего сына.

Одновременно с тем, как это он произносил, она чувствовала, как вползают в ее голову гибкие холодные щупальца. Она догадалась, что они тянутся из черного бурнуса, застывшего у изножья ее кровати, что они крадут информацию из ее мозга, как воры крадут драгоценные предметы из дома, и что они могут в любое время ее убить или, что еще хуже, стереть из головы все, в чем кроется смысл бытия. Они напомнили ей о атаках дьявольского холода в пещере на острове Пзалион. Оники была убеждена, что это щупальца виноваты в странном поведении кардинала-губернатора, что они перекроили сущность губернатора Эфрена, и ее охватил мучительный страх. Она вновь набралась немного храбрости, когда подумала о своем принце, который годами боролся с этим ужасным, пожирающим душу холодом.

— Она не знает имени отца своего ребенка, — вдруг сказал великий инквизитор Ксафокс.

Кардинал тихо засмеялся.

— Значит, вы удостоились чести… стать, я бы сказал — лишенной чести, неизвестным! Ваше представление о стыдливости кажется мне, мягко говоря, своеобразным, дама моя!

— Неизвестный — неподходящий термин, Ваше Преосвященство. Теперь мы знаем, благодаря изображению, которое наши чтецы, расположившиеся на Пзалионе, уловили из ее сознания, что человек, которого она приютила и с которым предалась любви в своей келье Тутты, — не кто иной, как Шари Рампулин, более известный под именем махди Шари из Гимлаев.

Оники, услышавшую, как скаит произнес имя ее принца, охватили неистовые чувства. Шари… Это слово согрело ее, как благодатный огонь, прозвучало, как обещание избавления.

— Я никогда не слышал об этом… этом Шари из… — начал кардинал.

— Предполагаемый лидер Воителей Безмолвия, — отрезал Ксафокс.

— Воители безмолвия? — поразился Грок Ауман. — Не вы ли заявляли три года назад, что их не существует?

Инквизитор медленно повернулся к викарию и уставился на него сверкающими желтыми глазами.

— Вы, наверное, не то слышали, господин секретарь. Скаиты никогда не сомневались в их существовании.

— Но Императорская академия наук и технологий…

— Боюсь, что вы путаете научную догму с политической целесообразностью. Академия всего лишь подчинялась распоряжениям сенешаля Гаркота. Как, по вашему мнению, отреагировало бы население миров империи Ангов, если бы мы подтвердили существование воителей безмолвия?

Устав от созерцания содранной плоти тутталки, викарий отошел к стене на несколько шагов. Поскольку в комнате не было ни панорамного окна, ни даже простого слухового, он довольствовался тем, что озирал рассеянным взглядом геометрические узоры на обоях (украшение, типичное для эфренского дурновкусия). Слова Ксафокса обеспокоили его, потому что означали безраздельную манипуляцию населением и правительствами множества планет — следовательно, полное пренебрежение человеческой расой.

— Как вы думаете, откуда матрионы узнали о преступлении этой девицы? — продолжал Ксафокс. — Я обнаружил присутствие махди Шари из Гимлаев в тот самый момент, когда он появился в ее келье. Я сразу поговорил с кардиналом д’Эсгувом, но он не соизволил поверить моим словам. Поэтому я взял на себя инициативу и отправил двух наемников из Притива внутрь монастыря, но Шари из Гимлаев — воитель безмолвия, способный путешествовать силой своих мыслей. Он вовремя высвободился из объятий женщины Кай и улизнул раньше, чем прибыли наемники. Ей такой возможности не предоставилось: успели подойти матрионы, и поняли, что она нарушила клятву целомудрия.

— Как впечатляюще! — сыронизировал викарий. — Но вы поминаете прошлое, а нас интересует настоящее: вам бы лучше применить свои навыки, чтобы найти и поймать сына женщины Кай! Вы говорили о реакции местного населения: что ж, эфренское население удивлено, что трехлетний ребенок продолжает ускользать от роты наемников, преследующих его в коралловом щите. Но от удивления до восхищения лишь один шаг, а от восхищения — до вероотступничества!

— Я ничего не понимаю в ваших историях, — сказал кардинал, подавляя зевоту. — Мне может из вас кто-нибудь сказать — мы сегодня уже обедали?

Не дожидаясь ответа, он отправился к двери. Он часто забывал имена собеседников, бесцельно бродил по улицам Коралиона и давал пищу насмешливому любопытству прохожих, которых развлекали его странные монологи. Грок Ауман поручил двум миссионерам присматривать за ним. Один из пары, дежурящей по обе стороны от храмовых дверей, должен был следовать за ним по стопам и сопровождать его в странствиях, другой — бежать, чтобы предупредить секретаря. Эти нехитрые меры предосторожности несколько раз позволяли им избежать худшего.