Невозможный босс

9. Не приближайтесь! Я буду кричать!

Упс… Он меня преследует или просто ходит туда же, куда и я? Впрочем, этот конкретный магазин, как раз по его карману. Я-то здесь случайно, можно сказать.

— Любавина! — раздаётся за занавесом.

Занавес — это единственная преграда, отделяющая меня от Борзова. Непрочная, не имеющая даже минимального запора, зыбкая и эфемерная.

Я молчу, забившись в угол и прижавшись к холодной поверхности зеркала. Тело дрожит от страха. Дрожит, точно, но вот только ли от страха? Меня терзают смутные сомнения… Не от порочного ли вожделения все эти мелкие содрогания? Не знаю, но чувствую себя неуверенно.

— Чего молчишь? Я же тебя видел.

— Мне очень жаль, — наконец, говорю я.

— Чего?

— Что вы меня видели.

— Мне тоже. Особенно вчера. Я смотрю, тебе работа не особенно и нужна, да? Явно не на одну зарплату шикуешь. Дорогие бары, очень дорогие бутики, мужики и всё такое. Не знал, что у тебя настолько широкий круг интересов и невероятно богатый внутренний мир.

— Ха, я вижу у нас много общего в последнее время, в плане внутреннего мира. Вы для себя, кстати покупки делаете?

— Ну уж точно не для тебя! — зло отвечает шеф.

— Надеюсь, для Анжелы. Прекрасный вкус, кстати. Это я не про трусы, а про Анжелу собственно.

— Только вот Анжелу приплетать сюда не надо. Она, между прочим, из-за тебя пострадала.

— А мне кажется, из-за вас. Если бы вы не напали на Артура, ничего бы и не было.

— Вот же неблагодарная. Ты рожу его видела? Если бы я не напал на твоего Артура, он бы напал на тебя. Не просекаешь?

— Да ладно, он такой лапочка.

— Такой лапочкой, как у него, можно быков на бойне без инструмента бить.

— Ну, хорошо, что у вас голова твёрже, чем у быка, два тычка-то вы пропустили.

— Ты прекращай нарываться. Тебя от нападения спасли, а ты…

— Ну а вам-то что за печаль, — перебиваю я, — не на Анжелу же он напал? Убил бы он меня что ли?

— Убил не убил, кто знает, а кто бы распутывал, что ты за два месяца своего испытательного срока накуролесила? Там и десять человек не разберётся, так ты всё запустила.

— Ну это уже слишком! У меня в делах идеальный порядок! Запустила!!! Лучше бы я в вас стаканом запустила. Может, точнее была бы…

— Ну знаешь! — говорит он яростно, и в голосе проступают явные ноты бешенства.

Что-то я раздухарилась. Не могу язык прикусить? Вечно набуроблю в запале, а потом не знаю, что с этим делать…

Штора резко откидывается в сторону и в кабинку вваливается разъярённый бык, недобитый лапочкой Артура.

— Ну, Любавина! — зло шепчет он. — Ну, Любавина! Погоди!

Он наступает медленно и неотвратимо. Как волк из мультика. Злой-злой, якобы в состоянии аффекта, а штору за собой задвинуть не забыл. И от этого жеста, как-то я снова дрожать начинаю. В пылу перепалки и забыла уже про дрожь, а тут, пожалуйста, всё снова. И сердце, и дрожь, и ватные ноги, и мурашки, и дурацкие бабочки в животе, личинку я что ли проглотила с салатом…

Лицо босса в гневе прекрасно, я не могу этого не заметить, хотя сейчас, в этот самый момент, мысли заняты другими вещами. Тем не менее, изумрудные, тёмные и глубокие глаза, горящие не то гневом, не то неудержимым желанием, прожигают меня насквозь. Ноздри его раздуваются, как у хищного зверя, желваки на скулах угрожающе играют.

И вообще, весь он представляет воплощённую угрозу, опасность и необузданную звериную дикость. Единственное, что портит впечатление, это маленькая вешалка с боксерами, которую он держит в руке. Окраска у них, правда, хищная, леопардовая, но всё равно, как-то не к месту.

Возможно, поняв это, Борзов отбрасывает трусы и подбирается ближе ко мне. Ой-ой-ой.

— Мы в общественном месте, — голосом, потерявшим вдруг уверенность, предупреждаю я.

Ну ещё бы ему не потерять эту самую уверенность. Одно дело переругиваться через штору, а другое вот так, смотреть в глаза хищнику, который даже трусы себе покупает леопардовые.

— Не приближайтесь! Я буду кричать!

— Кричи, — криво ухмыляется он. — Кричи если хочешь…

— Не прикасайтесь ко мне! После своей Анжелы! Это отвратительно! Вы неразборчивый самец!

Его лицо вдруг изменяется и делается по-детски недоумённым и немного обиженным.

— Ты, Любавина, совсем что ли дура? Анжела — это сестра бывшей жены брата. Она из него деньги пытается тянуть. Ты же её видела! Ты думала я с ней того что ли? Блин, Любавина! Капец.

— Ну, а что мне было думать?

— Да, думать тебе не нужно, вообще ничего. Не думай, не твоё это. Давай, снимай быстро пижаму!

— Что?!

Он протягивает руки и с силой дёргает за ворот пижамной блузы. Натуральный шёлк, ручная работа, поставщик «Эрмес», мой подарок не выдерживает такой бесцеремонности и трещит. Пуговицы отскакивают и летят, как пули, а моя небольшая, налившаяся тяжестью грудь с твёрдыми, как недозрелая малина, сосками, открывается его взору.

— Ах, — только и успеваю выдохнуть я.

Но в тот же момент он привлекает меня к себе и впивается в мои губы. Меня пронзает электрический разряд, голова идёт кругом, а ноги подкашиваются и я начинаю оседать. Но его руки крепко меня держат. Он целует мою шею, грудь, облизывает соски. Он мнёт меня, сжимает, как нежный цветок пиона.

Он пускает по моему телу сладкие волны, заставляющие меня изнывать от голода и жадно вдыхать его аромат. Я чувствую его возбуждение, от него пахнет желанием, мускусом и ещё чем-то опьяняющим горьким, терпким и сладким.

Я скидываю с себя порванную рубашку, она меня сковывает, затрудняет моё дыхание. Шелестящий гладкий шёлк больше не нужен, он не выдержал натиск страсти.

Я хочу, чтобы он прикасался ко мне, я хочу ощущать кожей касания его тела. Моя грудь вздымается, голова идёт кругом, и я понимаю, что совершенно промокла. Совершенно. Что он такое, как он это делает. Ненавижу его! Самовлюблённого хама! Ненавижу и страстно желаю. Да, я отдаю себе в этом отчёт. Я его хочу.

— Э-э-э… — вдруг раздаётся несмелый голос совсем близко от нас. — Прошу прощения, здесь уже небольшая очередь. Не могли бы вы немного ускориться?