Государство и революции

8. Вторая гражданская

Весной 1927 г. троцкистско-зиновьевская оппозиция, ну никак не желавшая угомониться, снова подняла бучу. На этот раз — по международным вопросам. Ставили в вину Сталину неудачи в Китае — дескать, вот к чему привел союз с некоммунистическим режимом Чан Кайши. Что было абсолютной неправдой: пока в Москве делали ставку на союз с гоминьданом, война шла очень успешно. А вот когда решили нанести удар в спину Чан Кайши, дабы избавиться от его фигуры и выдвинуть на первый план коммунистов, тогда и пошло все наперекосяк. Кроме того, оппозиционеры ухватились за британский разрыв отношений с СССР в качестве доказательства своей правоты о близкой войне с империалистами. Дескать, предупреждали же, что из строительства социализма в одной стране ничего не выйдет! И на этом основании требовали смены руководства.

Возможно, Сталин и оставил их всех в ЦК, чтобы были на виду и проявили публично свою «неисправимость». Несколько раз их предупреждали «по-хорошему», они привычно каялись — и повторялось все с начала. Поэтому все большему числу коммунистов они стали просто надоедать, теряя остатки симпатий. А когда 7 ноября лидеры со своими сторонниками несанкционированно вышли на улицы, Троцкий в Москве, Зиновьев в Ленинграде, тут-то их и подловили. Дело было раздуто как организация демонстраций, что в Советском Союзе уже означало тягчайшее преступление, и всех горе-лидеров исключили из партии. А на XV съезде было принято решение о несовместимости троцкизма с пребыванием в ВКП(б). Каменев и Зиновьев позже опять посыпали головы пеплом, и партбилеты им вернули, дали небольшие руководящие посты. Ну а непримиримого Троцкого спровадили подальше, сперва в Казахстан, а в 1929 г. — за границу, при активном его сопротивлении и протестах. В Турцию он ехать отказывался и требовал, чтобы если уж высылали, то в Германию. Но этот вопрос решился сам собой — ясное дело, что Берлину такой подарочек был ни к чему, да и Москве его деятельность среди германских коммунистов не улыбалась. Так что дипломаты обеих стран очень быстро договорились об отказе. И единственным государством, согласившимся его принять, оказалась все-таки Турция.

Пожалуй, тут надо сделать некоторое отступление. К концу 20-х и в СССР, и за рубежом стали появляться организации троцкистского, «уклонистского» а позже и «бухаринского» толка, которые советской пропагандой неизменно преподносились как антикоммунистические. И в таком качестве перекочевали в некоторые западные работы. Но смешивать их с настоящими антикоммунистами было бы, наверное, даже кощунственно, поскольку в данных случаях речь шла не о борьбе за освобождение народа и даже не за какие-то его блага, а только о борьбе за власть или о способах, которыми предпочтительнее насиловать страну. Зачастую эти оппозиционеры сами были преступниками не меньше, а то и похлеще Сталина, как раз их руками творились самые жуткие злодеяния гражданской и разрушалось в сатанинском угаре все лучшее, что было в прежней России. И те из них, кто получил возможность излить душу за рубежом — Троцкий, Орлов (Фельбинг), Раскольников, обычно обвиняли Сталина именно в «контрреволюции», а в своих твердолобых «исповедях» даже ставили его в один ряд с Колчаком, Деникиным и Врангелем. Поэтому в данной работе, пытаясь проследить историю борьбы против коммунизма, я не буду подробно останавливаться на таких организациях — разве что к слову придутся.

Но вернемся к XV съезду. Он не только добил троцкистов и зиновьевцев, но и провозгласил необходимость индустриализации и коллективизации. И уже через несколько месяцев Бухарин, Томский и Рыков, послужившие Сталину опорой против Зиновьева, в свою очередь превратились в оппозицию. В 28-м они еще метались, на что-то надеялись, в феврале 29-го их уже официально обвинили в поддержке кулаков, а в апреле на пленуме ЦК прозвучала речь Сталина "О правом уклоне в ВКП(б)". И вскоре Бухарин, Томский и Рыков по доброй партийной традиции публично каялись и признавали ошибки.

То есть по сути дела победил тот самый внутриполитический курс, который Троцкий предлагал еще в 23–24 гг., а "левая оппозиция" Зиновьева и Каменева — в 25–26 гг. Да ведь и похороненный было внешний «интернационализм» тоже реанимировался! В ноябре 1929 г. была воссоздана Военная комиссия Коминтерна, ликвидированная в 25-м, снова начали действовать ее школы и курсы, снова поехали за границу военные инструкторы. Для разных стран разрабатывались проекты диверсий и саботажа. Что объясняли возможностью нападения империалистов — которая в условиях разразившегося мирового кризиса была более чем сомнительной. А в 1934 г. Сталин разродился теорией "осажденной крепости". Дескать, "для уничтожения опасности капиталистической интервенции необходимо уничтожить капиталистическое окружение, а уничтожить капиталистическое окружение можно лишь в результате победоносной пролетарской революции по крайней мере в нескольких странах".

Эти зигзаги сталинской политики в различных работах оцениваются по-разному. Обычно каждый из авторов подгоняет объяснения под свой взгляд на фигуру Сталина — "объективная необходимость", "одна из ошибок", "обычное коварство". Не намереваясь оспаривать ни одной из этих линий, я хотел бы лишь отметить, что на мой взгляд, большинство публицистов и историков, пытающихся исследовать правление Сталина, допускают одну и ту же ошибку. А именно — представляют его натуру, взгляды, убеждения неизменными во времени. И с одной-единственной позиции объясняют его дела и поступки в разные периоды. Но мог ли недоучившийся семинарист, волею судеб вознесенный к вершине власти, за 30 лет сохранить те же взгляды, с которыми пришел на этот пост? Вот уж вряд ли. Будучи совершенно не готовым к руководству государством, он неизбежно должен был делать для себя какие-то поправки, выводы, что-то переосмысливать, менять отношение к тем или иным предметам. Так что Сталин 40-х и 50-х во многом уже отличался от Сталина 20-х, а это слишком часто не учитывается.

Например, и защитники Сталина из числа российских патриотов, и западные или прозападные «разоблачители» уже на рубеже 20-30-х изображают его сложившимся «великодержавником» — в смысле курса на национальное возрождение и усиление России. Но нетрудно доказать, что в данный период он таковым и близко не был. Поэтому и сам термин «государственник» я к нему отношу весьма условно, со множеством оговорок. И его концепция построения социализма в одной стране к возрождению прежних традиций государственности отношения еще не имела. Наоборот, советское государство Сталин тогда рассматривал как нечто принципиально новое, не связанное с прошлым.

Обычно все исследователи обращают внимание на образы двух монархов, которыми интересовался Сталин — Петра I и Ивана Грозного, из чего и делают выводы о его внутренних идеалах. Только никто почему-то не замечает очередности между этими персонажами. Образ Ивана Грозного — государя, правившего на основе национальных традиций, начал эксплуатироваться в советской литературе и кино в конце 30 — начале 40-х гг. А сначала-то, еще с 29-го, стал популяризироваться Петр I — великий реформатор. И разрушитель старины, создававший "другую Россию", как бы напрочь отсекаемую от прошлого вместе с бородами бояр. То, что Сталина в конце 20 — начале 30-х еще ни в коем случае нельзя было считать российским, национальным государственником, видно из многих фактов. В 29-м прошла целая кампания репрессий против историков. Посадили Платонова, Тарле, Любавского, Готье, Измайлова, Лихачева, Бахрушина, Грекова, Веселовского, Приселкова, Романова, Черепнина, Пигулевскую и др. — несколько сот человек, весь цвет российской исторической науки. Значит, и сама эта наука казались тогда Хозяину ненужной, и сохранения прежних исторических и культурных традиций не подразумевалось. В 1929-32 было организовано и несколько кампаний против Православной Церкви. Закрывались и рушились еще уцелевшие храмы, в Ленинграде в рождественский сочельник учинили "ночь борьбы с религией" и взяли всех, кого застали в церквях. А храм Христа Спасителя, символ не только религиозный, но и национальный, когда взорвали? В январе 31-го. Наверняка не без ведома Сталина. И, наверное, не случайно через месяц после этого акта он говорил: "В прошлом мы не имели и не могли иметь отечества. Но сейчас, когда мы сбросили капитализм, и власть принадлежит нам — сейчас у нас есть Отечество".

Тогда спрашивается, на каких же принципах он собирался строить свое новое? На ленинских. И те, кто лично знал Сталина в 20-х, и многие исследователи отмечают, что в данный период он был убежденным и крайне догматичным ленинцем. Конечно, некоторые установки ленинизма он понимал по-своему, но как раз это свое понимание считал истинным. И, по-видимому, был убежден, что только он может быть наследником и продолжателем Ильича, и только он имеет на это законное право, поставленный по воле Ленина во главе партии. Троцкий потому и стал для него смертельным идеологическим врагом, что в годы революции выступал "Лениным номер два" и осмеливался не воспринимать ленинские выводы в качестве неоспоримых постулатов, а Домысливать самостоятельно, поправлять и уточнять их — что в глазах Сталина являлось просто ересью.

И его «государственность» на первом этапе правления объяснялась никак не надеждами восстановить великую Российскую державу. Возможно, ключ к пониманию дает одна его знаменитая фраза, несомненно искренняя, от сердца, во время поражений 1941-го: "Ленин нам оставил государство, а мы его просрали".

Хотя тут я слегка противоречу сам себе, и прозвучали эти слова в другой исторический период, но мне кажется, они объясняет и его мировоззрение в 20-х. Сперва нужно было сберечь, сохранить достигнутое под началом Ленина, не рисковать им понапрасну, а уже во вторую очередь думать о следующих революционных завоеваниях. Вопрос был не о принципе мировой революции, а чисто практический: прежде, чем бросаться в атаки, следовало тщательно изготовиться, окопаться, вооружиться, построить ту самую "осажденную крепость", в которой можно и отсидеться в случае неудачи. Правда, тут автоматически возникала некоторая поправочка к классическому ленинизму — та же «крепость» по мере революционных успехов становилась и мировой коммунистической «столицей». Но для Сталина такое положение выглядело вполне естественным и само собой разумеющимся — в отличие от космополита Ленина, всю сознательную жизнь отиравшегося по заграницам.

Нельзя исключать, что в 20-х у Сталина имели место и внутренние колебания — дескать, а не слишком ли я увлекся государственностью в ущерб интернационализму? Не слишком ли долго с крестьянством миндальничаю? Впрочем, в отношении коллективизации вопрос был предрешен с самого начала. Потому что эта идея была ленинская. Как уже упоминалось, попытки коллективизации производились еще в 1918-19 гг. Насаждались совхозы, организовывались и так называемые коммуны, очень быстро распадавшиеся. А теоретическое обоснование будущим колхозам Ильич дал в статье "О кооперации", входящей в его "политическое завещание". Той самой статье, за которую слепо ухватился Горбачев, пытаясь цитатами из данного «завещания» обосновать свою перестройку — вот, мол, и Ленин о кооперативах писал, что это и есть подлинный социализм.