Танец на острие клинка

Глава 4

Мне показалось, я даже успела задремать, когда почувствовала, как грубым рывком меня попробовали посадить. То ли от того, что тело затекло, то ли от неожиданности, я застонала. И, кажется, этим очень удивила похитителя.

— Госпожа, ты меня слышишь? — шёпотом спросил он.

Кивнула. Думала, что сделала я это резко и бодро, но, видимо, получилось едва заметно.

— Тогда выпей вот это, — и к моему рту был поднесён флакон размером не более ширины моей ладони. — Пей, лучше будет.

Пока я с трудом глотала маслянистую жидкость, Абд решил прояснить обстановку:

— Ты помнишь, что случилось?

Хорошо, что могу не отвечать — я старательно, капля за каплей, впитываю предложенное снадобье. Что бы это ни было, хуже не станет. Наверное.

— Я ещё днём хотел тебе предложить отвезти к отцу, но проклятый Батур, чтоб его глаза вороны выклевали, не дал нам поговорить. — И вкрадчиво, почти нежно спросил: — Ты же хочешь к отцу вернуться, красавица?

Киваю. Не столько отвечая согласием на вопрос, сколько проверяя свои ощущения. Действительно, тело начало подчиняться. Правда, мелкие колкие мурашки побежали по всему телу, вызвав неприятнейшее чувство, но это обычная расплата за оцепенение.

Похититель помог мне подняться и взобраться на одного из верблюдов, терпеливо ожидающих седоков. Наверное, он за ними и уходил, бросив меня здесь одну.

— Удержишься в седле? Или на одном поедем? — на всякий случай спрашивает Абд.

Киваю. Кажется, говорить я пока не могу. Или не хочу. Удержусь. Обязательно удержусь, даже если зубами в седло вцепиться придётся. Добровольно отдать себя в лапы этого человека? Чтобы он как бы случайно и ненароком трогал мои бёдра и грудь? Достаточно того, что несколько раз попу погладил, когда нёс на плече. Урод!

Резкий окрик моего похитителя, и успевшие отдохнуть верблюды резво побежали, увозя меня в неизвестность.

Ехали мы без остановок. Сначала я думала только о том, как бы не вывалиться из седла. Но постепенно туман в голове развеивался, и я задалась вопросом: «Куда и зачем везёт меня этот человек?»

Он сказал, что хочет вернуть меня отцу, но когда караван тронулся в путь, солнце было за спиной, как и каждое последующее утро нашего пути. Однако мы движемся не на светлеющий горизонт, как должно было быть, если бы мы возвращались. Солнце встаёт по правую руку нашего пути.

Да и что мне после этих приключений в доме отца делать?

Так оплачут меня один раз, погрустят и будут добром вспоминать. А если я вернусь после похищения, то стану вечным укором отцу в том, что не уберёг дочь. Замуж мне теперь не выйти даже за многодетного вдовца — я опозорена.

Придётся из милости доживать век у кого-то из дальней родни, помогая вести хозяйство и воспитывать детей, при этом не высовывая носа из самых дальних комнат женской половины.

Грустная судьба.

Но и с Абдом ехать не желаю. Не верю в его добрые намерения. Небось сам задумал продать меня. Вопрос: кому? Уж точно не во дворец султана. Боюсь, от этого негодяя можно ждать только неприятностей.

Остаётся мне надеяться, что охрана каравана нас догонит и вернёт назад. Ветра нет, значит, следы наши не заметить трудно.

А там как Всесущий решит.

Тень верблюда уже спряталась под его брюхо, показывая, что полдень наступил, когда Абд остановился у полузанесённых песком развалин. Кряхтя, сполз на землю, осмотрелся, словно желая вспомнить, куда идти, и шагнул между стен.

— Поди сюда и верблюдов с собой веди, — донёсся до меня его зов.

«Быстро я из госпожи в служанку превратилась», — подумала я и осталась сидеть в седле. Пусть верит, что везёт слабую, изнеженную девицу, которая носа из женской половины дома никогда не высовывала. Вот не могу я без помощи мамок-нянек шагу ступить, потому буду капризничать и вредничать.

Главное, личико поглупее сделать.

Если он собрался меня продать, то ничего плохого сделать не посмеет — ценность упадёт в разы, и он много потеряет.

— Что ты медлишь? — из проёма высунулось голова моего похитителя.

— Помоги мне! — самым высокомерным тоном, какой только смогла изобразить, заявила я.

Абд, бурча себе под нос что-то нелестное о бесполезных девках, приказал верблюду лечь на землю и подал руку, чтобы я не упала, запутавшись в накидке.

— Иди внутрь. Сейчас животных туда заведу, чтобы погоня нас не увидела.

Обернулась как бы поправить капюшон, сползающий с головы, и увидела, что наёмник водит палкой в локоть длиной по следам нашим. И сглаживается песок, словно давно уже не тревожил его никто.

Так вот почему время от времени отставал Абд, позволяя моему верблюду впереди ехать. Следы наши стирал.

Никто мне не поможет.

Самой выбираться придётся. А как?

Просто сбежать — вряд получится. Догонит, свяжет или опоит опять, тогда и вовсе надежды не будет. Обезвредить здорового воина могу только во сне.

И опять вопрос: как?

Мы сидели с отцом на пушистом ковре под чинарой. Яркие звёзды в бархатной темноте неба висели так низко, что казалось, протяни руку и собирай, как ягоды в ладонь.

— Отец, почему девочек не берут в школу? — сколько уже времени прошло с того злосчастного дня, как отец оставил меня дома, но никак не могу смириться с этим.

Сладкий кальянный дым струйкой уплывал вверх, исчезая в густой листве старого дерева. Отец не спешил с ответом. Со вздохом отложил мундштук, отодвинул подушку.

— Знаешь ли ты, пэри моего сердца, чем занимаются танцоры после школы?

— Сражаются!

— Детка, — вздохнул отец и положил мне на плечо тяжёлую руку. — Они убивают. Именно этому учат в моей школе. Далеко не каждому дано легко, без угрызений совести и боли в сердце лишать жизни себе подобных. Вот скажи: недавно тётя Гарам приютила котёнка…

— Ой, он такой хорошенький! Знаешь, у него глазки голубые. Тётушка говорит, они недавно открылись и позже станут другого цвета. Смешной такой, трогательный…

Отец терпеливо выслушал мои восторги, а потом жёстко спросил:

— Сможешь ему голову отрезать?

— Что? — Я почувствовала, как задрожали губы и глаза защипало от слёз. — Зачем? Он же маленький, беззащитный и зла никому не делает.

— Тише, тише, девочка моя, — обнял меня отец. — Не хотел, чтобы ты плакала, хочу лишь, чтобы поняла: танцор — это не для всех. И не только по способности двигаться, но и по убеждениям. Не желаю, чтобы твоё сердце стало холодным и не отзывалось на любовь, добро и красоту. Часто, закончив мою школу, мальчики становятся бессердечными. Иначе не смогут они стать мастерами.

— Поэтому ты так часто прикладываешь руку к сердцу? Тебе жаль тех, кого ты убил?

— Кого-то жаль, кого-то нет. Когда молодым был, не думал об этом, но с каждым годом всё труднее не вспоминать, — отец затянулся ароматным дымом кальяна. — Ты поняла, почему девочек не берут в школу?

— Кажется, да… В книге «Трактат о жизни» написано, что женщина — это жизнь. Поэтому пока она женщина, её необходимо беречь, что бы ни случилось. Но когда она теряет себя, то теряется и ценность её.

— Какие серьёзные книги ты читаешь, птичка моя, — засмеялся отец, целуя меня в макушку.

За внешними стенами был лабиринт печали и запустения.

Обвалившиеся стены, комнаты полные песка, узкие полутёмные проходы, отсутствие крыши. Люди здесь давно уже не живут. Высохли колодцы и сами ушли? Или разбойники напали и разорили? Мор чёрный всех выжег?

Ответа нет.

— Вот здесь устраивайся, — приказал Абд, ткнув пальцем на тень у стены.

Сюда же завёл верблюдов, приказал им лечь, потянув за узду, а сам вышел.

Завернулась в накидку и легла прямо на песок, опустив капюшон пониже — чтобы свет не мешал спать, чтобы вонь от верблюдов меньше раздражала.

Отдохнуть обязательно надо. Ночью сбегу. Пока не знаю как, но сбегу обязательно.

Уснула, но спала чутко. То верблюд всхрапнёт, то зашуршит глина, отвалившись от стены… Вздрогну, глаза приоткрою, слушаю. Пока вслушиваюсь, вновь засну.

— Хозяин, говорю же, всё хорошо. Не надо беспокоиться. Кто с Абдом дело имеет, тот не пожалеет! — хвастливо и в полный голос заявил мой похититель кому-то. — Что? Спит. Не знаю, кто вам сказал, что она боец. Слабая, капризная девчонка. Прости, хозяин. Конечно, вам лучше знать, кого на бои выставлять. Да, завтра к вечеру будем. Готовьте денежки…