Танец на острие клинка

Глава 9

Вылезать из-под тёплого одеяла не хотелось до слёз. Маленькая жаровня от холода уже не спасала, а вода в кувшине, стоящем рядом с ней, за ночь не нагревалась.

— Хьярти, милый Хьярти, когда же ты заберёшь меня отсюда? — простонала я в подушку, укрывшись с головой.

Моя молитва, в которой я звала жениха, стала немного другой. Я больше не думала о Хьярти как о будущем муже, я думала о нём как о спасителе из плена холодных ветров, серого низкого неба, коротких, как воробьиный клюв, дней и бесконечных ночей, навевающих страшные сны.

От стылого воздуха мастерской мои пальцы утратили гибкость, и я не могла больше заниматься рукоделием. Девушки, глядя на меня с удивлением, пожимали плечами: отчего мёрзнуть-то? Осень едва-едва наступила, ещё и заморозков ночных не было, а я страдаю. Я же и представить боялась, как холодно здесь может быть зимой.

— Хьярти — амель*, жду тебя с восхода до заката и от заката до восхода. Приди, хабиби*, согрей моё сердце, — умоляла я, едва сдерживая слёзы, боясь не дожить до нашей встречи.

Леди Гретта, которой доложили о моём состоянии, велела старой Ребекке забрать «неженку» к себе в помощницы. В подвале мне стало легче. Пусть я больше не видела солнечного света, но здесь постоянно топили большую печь, и от этого было тепло и сухо.

Я с удовольствием выполняла все поручения: растирала в большой каменной ступе травы, присматривала за котелком, в котором булькало варево, и слушала ворчание знахарки. В её словах всегда было много полезного, и я старалась не пропустить ни единого слова.

Однажды, вернувшись от больной, Ребекка, прежде чем заняться домашними делами, долго мыла руки, недовольно хмыкая и фыркая, а потом, забросив утиральник на верёвку у печки, рыкнула:

— Бабы как кошки! Рожают и не думают ни о себе, ни о детях.

Я притихла, ожидая продолжения, но знахарка замолчала. Ходила из угла в угол, перекладывала с места на место пучки трав, открывала и закрывала крышки на горшочках с мазями и настоями. Было видно, что её распирает недовольство, и я рискнула спросить.

— Почему не думают?

Вопрос задавала, не надеясь на ответ. Привыкла уже, что любая женская тема была запретна для девиц. Что тётушки в неведении держали, что в тереме царском в Светлобожске; пусть и общалась я там мало с кем, но заметила — замужние женщины шикали на товарок, если вдруг кто лишнее скажет при юницах. Так же и в мастерской было. Хоть и трудились на леди Гретту, в основном, девицы, было несколько зрелых тёток. И разговоры, если случались, у них свои были — вполголоса.

Но знахарка не отмахнулась, типа не твоего ума это дело, а ответила:

— Да рожают каждый год как безумные.

— Что же в этом плохого? — не поняла я.

— А хорошего что? — взвилась начавшая было успокаиваться Ребекка. — Вот скажи, где ребёнок растет до рождения?

— Во чреве матери, — покраснев, ответила я и продолжила, уличая себя в том, что читала непристойные для девицы свитки. — Он там развивается до момента, когда сможет выйти на свет божий.

— Небось книжки умные читала, — догадливо хмыкнула старуха. — Тогда, может, знаешь откуда дитё тянет все соки, чтобы расти полноценно?

— Из матери? — предположила я.

— Вот то-то ж! — начала опять злиться знахарка. — Только, чтобы здоровых деток на свет пускать, надобно сил набраться. Иначе каждый следующий ребятёнок будет слабее. Понимаешь?

— Понимаю, — задумчиво кивнула я и тут же спросила: — Но как же уберечься от тягости, если женщина мужнина?

Спросила и вновь почувствовала, как заалели щёки, — непривычны мне подобные разговоры. Вот только моё смущение Ребекку не тронуло.

— Ты чего покраснела-то? Нет ничего плохого в твоих вопросах. Правильно спрашиваешь. Это бы каждой девке перед свадьбой внушать, да разве кто позволит. Ярлам люди нужны — значит, пусть бабы рожают. Но коли ты спросила, тебе расскажу. Есть рецепт настойки проверенный, от давних людей мне ведом. Обещалась только в надёжные руки передать и вижу, что ты девка толковая. Понапрасну пользоваться таким не станешь. Слушай и запоминай…

Едва ли не на ухо наговорила мне состав тайного зелья знахарка, трижды повторить заставила, как готовить и как принимать, чтобы, упаси светлые боги, ничего не перепутать.

— И запомни: если молодуха не рожала ещё, то больше полугода нельзя принимать настойку, а то пустоцветом стать можно. После первых родов не меньше двух лет пройти должно, а после между тягостью по три года праздной ходить следует. Запомнила?

— Запомнила, но мне-то это зачем? Я не знахарка и не замужем…

— Да я посмотрю, холод у тебя весь ум высушил! — всплеснула руками Ребекка. — Ты Хьярти зачем ждёшь? В гляделки с ним играть собираешься? Нет? Думаешь, он ждать будет, пока вы до места доберётесь? Ох, не знаешь ты мужиков, девка! Хорошо, если до ближайшей деревни с храмом дотерпит. А в дороге в тягости трудно. Да и потом с пузом дом обустраивать… Потому и говорю: поберегись! Поняла теперь? Ну и ладно. А то, что сама не знахарка, то не значит, что не можешь пользоваться. Настойка, что я тебе дам, долго хранится, но не всю жизнь. У тебя дочери будут, внучки — разве им добрый совет не нужен? И ещё скажу… Будешь в тягости ходить, присмотрись к повитухам, выбери правильную. Смотри, чтобы чистая была, руки чтобы часто мыла, волосы прибирала. Не знаю, почему так, но это мне ещё мать и бабка заповедовали: к роженице в чистой одежде и с чистыми руками подходить нужно, иначе от горячки помереть может.

Тут я невольно кивнула, вспомнив, и что сама читала, и слова мага-целителя, лечившего Дамира в Светлобожске, о том, как кровь от грязи портится. Вспомнила и пересказала знахарке.

— Не ошиблась я в тебе. К знаниям тянешься — хорошо это. Как дар проснётся, не на пустое место придёт, — выслушав, похвалила меня старуха.

— Какой дар? Нет во мне ничего такого… — замахала я руками. — В наших краях только мужчины магами бывают, да и то редко. Больше амулетами да артефактами волшебными народ пользуется.

Ребекка встала, налила нам в кружки ягодного отвара и продолжила разговор.

— Много ты знаешь, — со свойственной ей ехидцей сказала знахарка. — Слышала я, что ваши мужчины жён в домах запирают и в строгости держат. Правда, наши тоже недалеко ушли. Мало кто к женщинам с почтением относится.

— А сэр Олаф? Вон как леди Гретту слушается, — уточнила я.

Но знахарка только сухой ладошкой отмахнулась, отпила из кружки, поморщилась и добавила в напиток мёда.

— Потому что мать она ему, а так… Вон ты взаперти почему сидишь? То-то… Так я к чему? Нас, женщин, светлые боги даром не реже наделяют, чем мужчин, а если ведуний посчитать, то и поболе. Только не любят в этом чародеи признаваться. А как кинутся себе жонку искать, то одарённую хотят, чтобы наверняка детям благословение божье передать. И ты непроста. Немного силы в тебе, но добрая она, созидательная. Вон какие удивительные ковры плетёшь. Если река, то кажется, что вода плещется, если лес, то слышно, как листва шумит и птицы поют. Разве то не дар? Так это ты ещё девица невинная, а как распечатает тебя твой Хьярти, и сама почуешь.

Я грустно усмехнулась. В последние дни мне казалось, что я придумала себе жениха. И нет в мире тепла и света, а только холодные стены башни, в которой меня заперла леди Гретта.

Сказать об этом я не успела. По лестнице прогрохотали чьи-то шаги, дверь распахнулась, и в комнату влетела Тофа:

— Сидишь тут! Там тебя ищут, с ног сбились!

— Да кто? Кто ищет-то? — ворчливо спросила Ребекка.

— Так жених ейный на последнем драккаре приплыл! Говорят, насилу изо льдов вырвались, — счастливая, что это она такие новости сообщает, звонко выкрикнула служанка и убежала.

Я было бросилась следом, но знахарка удержала меня:

— Постой. Прими это, — в руки лег ладный туесок, наполненный горшочками и склянками с мазями, настойками и отварами, а на плечо мне Ребекка повесила сумку, шуршащую сухими травами. — Пусть хранят тебя светлые боги, Ланат. Береги себя, девочка.

Старушка взяла мою голову обеими руками, наклонила к себе и поцеловала в макушку.

*Амель (арабский) — означает «моя надежда», используется для самого значительного человека в жизни, который даёт силы.

*Хабиби (арабский) — означает «моя любовь». Является наиболее распространенным выражением любви.