Сквозь толщу лет

Но дадим слово самому К. Фришу, вернее, его рабочему дневнику:

«Под наблюдение взяты десять растений цветущего мака. Цветы раскрылись в пять часов тридцать минут утра. Из десяти занумерованных пчел, посещавших мак в прежние дни, две прилетели в пять часов двадцать пять минут — за пять минут до раскрытия венчиков, две появились на цветках ровно в пять часов тридцать минут, три несколько запоздали; две опоздали к раскрытию цветка на десять минут; одна опоздала на четверть часа.

Одна из прилетевших до срока и три из числа опоздавших оказались молодыми пчелами, летающими только второй день».

Эти наблюдения, к слову сказать, так же как увеличение процента неправильных ячеек в сотах, сооружаемых молодыми пчелами в отсутствие старых, опытных строительниц, позволяли считать, что молодые пчелы все же чему-то обучаются у старших. Роль этого обучения, возможно, не выходит за пределы воздействия, которое оказывает на инкубаторных цыплят, еще не умеющих клевать, постукивание ногтем об пол. Однако и в этом случае опыт и навыки старших пчел приобретают значение своеобразного «ментора» — наставника для молодых и открывают дополнительные возможности управления развитием семьи.

Позже, когда исследования были закончены, выводы из опытов показали, что молодые пчелы быстро исправляются и уже на четвертый-пятый день начинают прилетать с минимальными отклонениями от точного срока.

Об этом говорили наблюдения над посещениями цветков мака, шиповника, розы, вербены, цикория — тридцати пяти разных сортов и видов растений.

Далее установили, что цветы, которые равномерно в течение всего дня производят нектар или пыльцу, посещаются пчелами весь день — от зари до зари. Но большинство сборщиц прилетают на такие цветы утром, к первому взятку (за ночь в венчиках накапливается много нектара), и в жаркие часы (в это время воздух сух, влага испаряется, нектар слаще обычного).

Чем у́же интервал, когда нектар и пыльца цветка доступны для пчел, тем точнее совпадают по часам максимумы богатства «пчелиных пастбищ» и количества пчел на них.

Так стало ясно, что чувство времени позволяет пчеле свести к минимуму холостые полеты, успешнее использовать каждую лётную минуту, меньше меда расходовать на сбор нектара, посещать больше цветков и, следовательно, увеличивать кормовые запасы семьи, укрепляя основу ее роста и благосостояния.

Об этом Фриш подробно написал одному из своих знакомых в Москве и снова вспомнил свою давнюю встречу с ласточками.

Ответ позабавил профессора: «Но Вы должны были понять, о чем именно они щебечут и посвистывают, суетясь под карнизом дома и летая вдоль аллей. Ведь, согласно старинной загадке-считалке, „Шитовило-битовило по-немецки говорило; спереди — шильце, сзади — вильце, сверху — синенько суконце, снизу — бело полотенце“! Пишу по-русски, так как, боюсь, не сумею сохранить в переводе все грани и блеск этого самоцвета. Надеюсь, Вы найдете среди друзей кого-нибудь, кто поможет Вам оценить его по достоинству».

Фриш нашел загадку, посвященную ласточкам, очаровательной, заметив, впрочем, что птицы щебечут и не по-немецки, а ведут себя, как им положено.

Итак, стало известно: насекомые-опылители и цветы по-своему тоже прессуют время и функционируют согласованно.

Пока опылители могут продолжать сбор корма, их действиями руководит одно стремление — то, что отправило их в полет из родного гнезда, побуждает еще и еще заливать в зобик нектар, а корзинку на задних ножках загружать пыльцой. Но едва зобик и корзинки наполнены, остаток энергии переключается на обратный курс — домой. Сообщив сестрам, откуда она вернулась, отдав нектар приемщицам и сбросив в перговые ячеи комочки обножки, пчела, если обстоятельства позволяют, устремляется в очередной рейс. Лётный день может весь пройти в чередовании двух противоположных устремлений: за кормом и с кормом, к цветам и от цветов, из дому и домой!

Нечто подобное происходит и с цветами.

Эти самые изящные, но, увы, эфемерные творения природы, радующие наш глаз, нежные, яркие, украшенные орнаментами, выдержанные в законах симметрии, если не радиальной, то по меньшей мере двусторонней, часто окутанные облаками ароматов, представляют маленькие, но оживленные перекрестки, где на считанные мгновения соприкасаются два великих царства — флоры и фауны. Здесь, по слову поэта, «пчела передает цветку поцелуй далекого, незримого, неподвижного возлюбленного».

Быстро пролетает пора, когда цветок был призван привлечь и удержать вестницу любви. Покинула венчик последняя пчела — переводится некая стрелка, и питательные соки, которыми растение бесперебойно снабжало лепестки, устремляются от красочных шелковых одеяний венчика к его начинающему разрастаться столбику, а высококалорийный нектар, еще недавно скапливавшийся в хранилищах цветка, питает теперь своей энергией завязь…

Через тридцать три года после того, как был сделан первый шаг на этом пути, Фриш по-прежнему не расставался ни с пчелами, ни со студентами. Аудитория во время его лекций всегда была полна. Профессор мог рассказать об опыте, законченном только вчера вечером, мог продемонстрировать эксперимент, мог показать новый отрывок фильма, заснятого ускоренной киносъемкой в инфракрасном свете… Слушать его собирались студенты с разных кафедр, из других институтов, нередко приезжали из разных городов Германии, на лекциях в новоотстроенном здании института стали бывать и иностранцы.

Успех не мешал профессору. Он по-прежнему вставал с рассветом и всё успевал. Правда, ему частенько приходилось являться в институт с полевых работ в старых кожаных тирольских шортах, сверкая голыми коленками. Но профессор никогда не был чопорным.

И когда однажды в институт пришло письмо на имя помощника Фриша — требовалась справка о работах руководителя, — Фриш ответил сам и приписал: «С чего вы решили, будто меня не надо тревожить? Не такая уж я важная шишка!»