Сквозь толщу лет

Здесь мы и находим помеченное 1917 годом четырехстрофное «Происшествие в лесу», очень лирическую и очень немецкую историю о птичке, которая хотела остаться одинокой и для этого улетела с залитой солнцем поляны в тенистый лес. Здесь ей встретилась еще одна такая же, и они стали друзьями, вместе щебетали и ничего другого от жизни не хотели, лишь бы только им радоваться вдвоем, и если уж страдать, то тоже не врозь. Ни одна не помышляла больше быть одинокой. «И в лесу сразу посветлело».

Маргарет Мор стала госпожой фон Фриш. Брак был и по тем временам довольно поздним, однако счастливым.

Лекции Фриша — шесть докладов о микробиологии для сестер милосердия — вышли с иллюстрациями, исполненными его женой. Теперь эта книга значится первой в списке трудов профессора.

«Облегчать людям страдания — что может быть выше этого?! Пожалуй, отец был прав… Не зря ли покинул я медицинский факультет?» — корил себя Фриш.

Но вот после двух лет, точнее, после семисот дней бессменной работы, санитар Карл Фриш получил двухнедельный отпуск.

Он поехал в Бруннвинкль, и здесь первая же после длительного перерыва встреча с пчелами — Фриш продолжил прерванные в 1914 году исследования их обоняния — показала, что от зоологии ему не уйти!

Когда окончилась война и вновь открылся Зоологический институт, Фриш, теперь уже профессор по курсу сравнительной физиологии, опять обзавелся аквариумами и гольянами для работы зимой и извлек из письменного стола записную книжку с планами опытов на пасеке.

Тут как раз ему подарили плоский — в одну рамку — стеклянный улей, и Фриш попробовал метить краской спинки пчел, прилетавших к кормушкам. И что он увидел в своем улейке, когда меченые сборщицы возвратились? Они начинали кружиться. То был не сон и не обман зрения. Отчетливое кружение, совсем не похожее ни на какую другую суету на сотах.

В статьях и книгах, написанных до того, да и в последующие годы, Фриш ни разу не разрешил себе воспеть восторг и восхищение темой исследований или его объектами. В этом он не похож ни на Линнея, ни на Дарвина, ни на Уоллеса. Все эмоции Фриш оставлял для своих стихов, которые отнюдь не относил к жемчужинам поэзии, но часть которых тем не менее опубликовал на склоне лет в приложении к воспоминаниям.

В 1919 году уже зрелым натуралистом написано «Признание», присяга на верность призванию, двенадцать строк о труде естествоиспытателя. Нет для него большего счастья, большей награды, чем открыть в волшебном замке природы потайное окошко в мир чудес. «Пораженный, замираешь при виде частицы вечности и понимаешь: у этого смотрового глазка можно провести всю жизнь».

Вряд ли представлял себе тогда тридцатитрехлетний Фриш, что заглядывает на полвека вперед, провидит свое будущее, определяет программу жизни.

— Я думаю, это самое содержательное, наиболее плодотворное открытие, какое мне удалось сделать, — говорил впоследствии Фриш.

Между тем явление, обнаруженное на сотах стеклянного улья, было давно известно пчеловодам. Сразу заняться его исследованием Фришу не удалось, так как работы пришлось прервать: его назначили директором Зоологического института в Ростоке, а там исследовали главным образом физиологию слуха рыб.

В науке в то время господствовало убеждение, что рыбы не только немы, но и глухи. Сейчас известно, что такое мнение неверно. И если вопрос о языке рыб еще был загадкой, слух у них Фриш обнаружил довольно скоро.

И опять повторилась мюнхенская история, почти такая, как с фон Гессом. В Ростоке университетскую клинику болезней уха, горла, носа возглавлял уважаемый старый профессор-отоларинголог О. Кернер, абсолютно убежденный в том, что рыбы неспособны слышать.

Фриш методически готовился к новому спору, отрабатывая технику опытов, накапливая факты, факты, факты.

В его лаборатории появился аквариум с ослепленным сомом. Ослепить рыбу необходимо: иначе как разобрать, не влияют ли на ее поведение зрительные раздражители? Фриш и себе, и другим не разрешал без нужды терзать подопытных животных. Но на этот раз он успокаивал себя тем, что сомик по кличке «Ксаверл» полуслеп от природы, так что операция лишила его немногого. Часами лежал сомик в открытой с двух сторон стеклянной трубке на дне аквариума и дремал, а когда, проголодавшись, выплывал, его подкармливали мясом под обязательный аккомпанемент свистка. В те дни по всему институту висели объявления: «Просьба не свистеть!», «Идет опыт — свистеть воспрещается!», «Никаких свистков», «Пожалуйста, даже без музыкального свиста…»

Ксаверл быстро освоился с сигналом. Фриш вызывал рыбу свистком, а когда сом выплывал, награждал его мясной подкормкой.

Так в опытах с рыбами было вызвано явление, которое академик И. П. Павлов открыл, изучая условные рефлексы на собаках.

Теперь Фриш мог пригласить к себе Кернера, и тот (не то что фон Гесс!) приехал, хотя и полный нескрываемого недоверия. Гость направился в лабораторию, где его ждал аквариум с дремавшим сомом.

Фриш, отойдя в дальний угол комнаты, свистнул. Ксаверл вздрогнул, шевельнул плавниками и всплыл.

О. Кернер долго молчал, потом развел руками:

— Никаких сомнений быть не может. Он вышел на ваш свисток. Сдаюсь!

Это было большим праздником — переубедить такого авторитетного противника. Подобных побед в Ростокском институте было немного.

Известный английский профессор Нико Тинберген, один из создателей новой науки — она занята анализом поведения различных живых существ, — подчеркивает важность исследования слуха рыб, которые вели Фриш и его ученики.

«Одна из первых статей Фриша, — писал Тинберген, — называлась просто: „Рыба, которая приплывает на свист“. Но приучить рыбу приплывать на свист было лишь началом исследования. Фриш хотел знать, почему рыба приплывает, когда он свистит. Последовательность его рассуждения дает прекрасный образец того, как следует изучать органы чувств животных.

Что побуждает рыбу всплывать, когда раздается свист? Поскольку мы сами слышим, можно предположить, что рыба тоже слышит и, следовательно, реагирует на звук. Но ведь она может и не обладать слухом, а видеть движения человека со свистком и на них реагировать. Как узнать, что в действительности происходит? Можно, например, проделать те же движения, но не свистеть при этом. Если рыба не всплывет, ясно, что не только эти движения являются раздражителями. Можно, наоборот, свистеть не двигаясь. Можно блокировать или совсем удалить орган, который предполагается ответственным за поведение рыбы (в данном случае внутреннее ухо). Если после этого она перестанет всплывать, значит, до операции она обладала слухом.

Как только это установлено и нет сомнений, что рыба слышит, следует переходить к систематическим исследованиям возможностей органов слуха: сколь тонкие различия высоты звука способно воспринимать ухо и сколь слабым должен стать звук, прежде чем животное перестанет реагировать на него?

Любая естественная реакция животного, например стремление к пище, может быть использована, чтоб изучать поведение. Однако естественные реакции не всегда удобны в исследовательской работе. В таких случаях можно приучить животное к специфическому раздражителю, многократно применяя его одновременно с естественным. Именно это и делал Фриш, свистя каждый раз, когда давал рыбе еду…»

Фриш обнаружил местоположение органа слуха у рыб, определил значение разных частей органа слуха. Эти работы сделали его почетным членом Немецкого общества врачей по специальности ухо, горло, нос, единственным немедиком в этом медицинском обществе.

За праздником признания, как всегда, следовали долгие будни поиска, который по-прежнему требовал внимания, времени, жизни.

Впрочем, ни сомик, ни его собратья со всеми своими загадочными способностями, повадками, чувствами, в том числе и шестым чувством, с его органом равновесия, ни открытие у рыб первичных элементов химического языка — сигналов тревоги, выделяемых в водную среду поврежденной рыбьей кожей и с молниеносной быстротой разгоняющих целые стаи, — ни множество других увлекательных работ, которые манили Фриша, ни полностью оправдавшиеся опасения отца насчет ожидающей зоолога суровой нужды и невозможности сводить концы с концами в трудные для Германии двадцатые годы — ничто не могло изменить заведенного порядка: зимой — рыбы, с весны — пчелы.

Возможно, дальнейшее изучение физиологии слуха и зрения рыб, уже завоевавшее Фришу известность в научном мире, избавило бы профессора и его семью от материальных забот. Но он не мог не возвращаться летом к своим пчелам, к своим ульям, далеко не всегда полным меда.

Больше того — Фриша все серьезнее занимал именно его летний объект, он все чаще восторгался богатством урожая идей и новых планов, которые приносило изучение обитателей улья. Он работал с пчелами всюду, куда его перебрасывала судьба. И всюду к институтам, которыми он руководил, стягивалась молодежь: влюбленные в зоологию студенты, лаборанты, приват-доценты. Для каждого в записной книжке Фриша наготове был запас интересных тем. Хватило бы только сил, а в вопросах, ожидающих решения, недостатка не будет. Фриш разослал своих помощников в соседние страны — во Францию, Англию, Данию, Швецию, Швейцарию — знакомиться с работами зоологов. Они привезли много полезной информации. В Советскую Россию поехал один из самых талантливых ассистентов Фриша — молодой доктор Г. Рэш.

Он вернулся из Москвы с кучей новостей, с длинным списком советских исследователей пчел, с указанием, кто какой именно темой занят. Так Фришу стал известен целый ряд новых имен: Тюнин, Комаров, Перепелова, Губин. Перепелова анализировала смену обязанностей, выполняемых рабочей пчелой в течение жизни, Губин искал способ заставить пчел опылять красный клевер. Обе эти темы близко соприкасались с кругом явлений, волновавших Фриша.

Но тут старый Рихард Гертвиг решил уйти на покой и призвал к себе на смену в Мюнхен своего давнего ученика. Так Фриш, вступив в Мюнхенский институт, чтоб изучать здесь милую его сердцу зоологию, через пятнадцать лет вернулся в него директором.

И вновь потянулись, побежали годы: зимой с гольянами и сомами в аквариумах, летом с пчелами в поле, на лугах, на точках у наблюдательных ульев. Но теперь Карл фон Фриш уже знал, что пчелы — это то главное, к чему шла и на чем сосредоточилась вся его жизнь.