Пара из дома номер 9

Саффи

Мама старательно убеждала меня остаться дома, но я не могу этого сделать. Когда полиция будет разговаривать с бабушкой, я должна быть там. Я должна защитить ее, насколько сумею. Я веду машину, а мама сидит на пассажирском сиденье, и ее напряжение заметно невооруженным взглядом. Я знала, что полиция захочет снова поговорить с бабушкой, но то, что это произошло так скоро, беспокоит меня. Теперь, когда они знают, что Нил Люишем умер, пока бабушка жила в этом доме, могут ли они подозревать ее?

– Я просто не могу поверить, что бабушка знала об этом, а ты? – спрашиваю я, сворачивая по направлению к автостраде. Мама молчит, и я раздраженно повторяю: – Ты можешь?

– Не знаю. Я в этом сомневаюсь, солнышко, но…

– Но что? – срываюсь я. – Ты не можешь думать, будто бабушка способна на убийство!

Мама фыркает:

– Конечно, нет. Но это не значит, что она чего-то не знает. Она могла быть там, когда это случилось. Может быть, даже помогала скрыть это…

Я отказываюсь в это верить.

– Бабушка – самый тихий и законопослушный человек, которого я знаю. Не может быть. – Мама сжимает зубы, и я чувствую, как во мне бурлит раздражение. – Я не могу поверить, что ты способна усомниться в ней. Она же твоя мать!

– Она не идеальна. Она – человек, как и все мы.

Я крепко сжимаю руль, не позволяя себя возражать:

сейчас все обиды, которые я испытывала по отношению к маме на протяжении стольких лет, грозят выплеснуться наружу.

– И, – продолжает мама, – она упомянула, что Джин ударила кого-то по голове. Может быть, она стала свидетелем преступления?

– Конечно, нет! Она просто придумывает случайные имена!

– Но ведь про Шейлу она не выдумала, верно? Шейла существовала в действительности. Я уже пересказывала тебе слова Алана – и как мне пришло в голову, что Дафна на самом деле Шейла Уоттс.

– Мы не знаем этого наверняка. А дальше ты скажешь, что думаешь, будто Дафна – это второй труп в саду… Думаешь, бабушка убила и ее?

Мама ничего не говорит.

– Ты полагаешь, это Дафна?

– Я этого не утверждаю. Но я разговаривала с Мелиссой, и она сказала, что твоя бабушка и Дафна съехали одновременно. Я так же, как и ты, не хочу думать плохо о своей матери, но мы должны смотреть фактам в лицо.

– Это смешно – то, что ты не веришь в непричастность бабушки. И все потому, что тебя никогда не волновало… – Я умолкаю. Я и так сказала слишком много.

Мама молчит несколько секунд. Потом спрашивает:

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего. Забудь об этом.

– Нет. Если тебе есть что сказать мне, я предлагаю сказать это сейчас.

Я поворачиваюсь к маме. Ее губы сердито сжаты. Мы не ссорились уже много лет с тех пор, как я была подростком и она кричала на меня за беспорядок в спальне.

– Ну ладно. Я думаю, что ты проявила некоторую… безответственность.

– Безответственность?

– Да. Ты уехала в Испанию. Оставила старую мать в одиночестве. Почти не навещала. Сколько раз ты виделась с бабушкой за последние шесть лет? Раз или два в год?

– Это несправедливо.

– Это правда. А я? Сколько раз ты виделась со мной? И когда ты приезжаешь в гости, то привозишь с собой одного из своих многочисленных отвратительных парней. И не притворяйся, будто ты рада этому ребенку. – Я уже на взводе и не могу остановиться, хотя знаю, что веду себя как стерва. – Я видела по твоему лицу, как ты была разочарована, когда я сказала тебе! Ты жалела, что родила меня такой молодой, но это не значит, что я такая же! Ты с нетерпением ждала каждого лета, чтобы избавиться от меня, а потом пойти в загул, как подросток, бросив отца и шляясь с другими мужчинами. И ты удивляешься, почему я ближе к бабушке, чем ты!

Наступает потрясенное молчание. Я не могу поверить, что сказала это. Я не смею смотреть на маму. Я не склонна к конфронтации. Наверное, виноваты мои гормоны из-за беременности. Тем не менее я знаю, что именно это чувствую на самом деле – и чувствовала на протяжении многих лет. Сказать по правде, мне становится легче, когда я выплескиваю это наружу.

Мы продолжаем ехать в напряженном, неуютном молчании. Мои ноги дрожат. Краем глаза я вижу, как мама вытирает слезу со щеки, и меня охватывает раскаяние.

– Извини, пожалуйста, – говорю я. – Я не имела в виду все это.

– Нет, имела, – тихо возражает мама.

– Это все гормоны. Я просто чувствую себя такой, такой… злой!

– Знаю. – Она улыбается мне, глаза у нее мокрые. – И я согласна, что не всегда была хорошей матерью. Я совершала ошибки…

– Мама, не надо!

– Это правда, и ты тоже будешь их совершать, что бы ты сейчас ни думала. Но я никогда не жалела, что у меня есть ты. Ни на секунду. Мне бы не хотелось, чтобы ты считала, будто я жалею.

Я сглатываю комок, образовавшийся в горле.

К этому времени мы уже доезжаем до «Элм-Брук», и я сворачиваю на парковку. Когда перевожу рычаг коробки передач в нейтральное положение, мама накрывает мою руку своей.

– У нас все в порядке?

– Конечно, – заверяю я. Если я испытываю трепет при мысли о рождении ребенка в двадцать четыре года, то могу только представить, как страшно было моей шестнадцатилетней маме. Я не должна была говорить эти ужасные вещи.

Джой встречает нас у двери со своим обычным измученным видом. Она выглядит более напряженной, чем обычно, но я могу понять почему. Наверное, ей никогда раньше не приходилось сталкиваться с тем, что полиция приходит опрашивать кого-то из ее жильцов.

Мы собираемся в вестибюле, мама стоит с мрачным видом. От уродливых завитков на ковре мне становится нехорошо.

– Полиция уже здесь? – спрашивает мама у Джой.

– Там. – Джой указывает на комнату, в которой мы были в прошлый раз. – Я схожу за Роуз. Она все еще в своей спальне. У нее была не очень хорошая ночь. Я принесу чай.

Тревога подкатывает к моему горлу.

– В каком смысле – не очень хорошая ночь? – спрашиваю я.

– Она постоянно просыпалась, плакала… Такое иногда случается с нашими постояльцами. Они забывают, где находятся, и пугаются. В любом случае, если вы не возражаете пойти туда, – она толкает дверь и встает напротив, чтобы мы могли пройти мимо нее, – я сейчас приведу Роуз.

Сержант Барнс уже в комнате, на этот раз с другим напарником, женщиной примерно моего возраста. Они сидят в тех же креслах по обе стороны камина и встают, когда мы входим. Сержант представляет женщину как констебля Люсинду Вебб. У нее медная грива, разметавшаяся по плечам узорчатой блузки. Я замечаю, что на этот раз Джой выставила только два дополнительных стула.

– Садись здесь, – говорит мама, указывая на один из стульев. – Я могу и постоять.

– Ты уверена?

– Конечно. Садись!

Мы ведем себя друг с другом неестественно. Сверхвежливо. Но я делаю то, что она говорит.

Наступает неловкое молчание, и я мысленно благодарю Джой, когда дверь открывается и в комнату входит бабушка. При виде нее у меня на глаза наворачиваются слезы: она выглядит испуганной, как маленькая робкая девочка. Мне хочется заключить ее в объятия и унести подальше от всего этого. Она выглядит еще более худой в своем розовом вязаном джемпере и плиссированной юбке, и я беспокоюсь, что она мало ест. Замечаю на ней золотое ожерелье и такие же серьги, которые я узнаю, и начинаю гадать: быть может, кто-то из сиделок надел их на бабушку сегодня утром, чтобы та хорошо выглядела?

Бабушка садится рядом со мной, часто моргая, как птичка. Я протягиваю руку и касаюсь ее ладони.

– Бабушка…

– Кто ты? – спрашивает она, и я чувствую себя так, будто меня ударили ножом в сердце.

– Это я, Саффи, – отвечаю я, стараясь не заплакать.

Прежде чем она успевает отреагировать, мама приседает на корточки рядом с ней.

– Мама, – говорит она. – Не нужно бояться. Полиция просто хочет задать тебе еще несколько вопросов.

– Зачем? – спрашивает бабушка, потом поворачивается ко мне, недоумевая, но в ее глазах появляется узнавание. Я сжимаю ее руку.

– Все в порядке, бабушка, – успокаивающе произношу я. Мама встает и нависает надо мной, отчего волосы у меня на затылке шевелятся. Жаль, что для нее нет стула. Почему Джой не принесла его?

У сержанта Барнса закатаны рукава. Уже не так жарко, как в прошлый раз, но даже сейчас у него на лбу поблескивает пот.

– Здравствуйте, Роуз, – говорит он. – Не нужно беспокоиться. Как и сказала ваша дочь, мы просто хотим задать несколько вопросов. Вы не против?

– Думаю, да, – отвечает она, складывая руки на животе.

Джой возвращается с дополнительным стулом, и мама садится на него. Сержант Барнс, похоже, несколько недоволен этим беспорядком. Когда Джой выходит из комнаты, он продолжает:

– Роуз, говорит ли вам что-либо имя Нил Люишем?

Бабушка поворачивается ко мне, и я ободряюще улыбаюсь.

– Кажется, нет, – отвечает она.

Сержант Барнс придвигает к нам по деревянной столешнице фотографию. Бабушка смотрит на нее; ее рука, тонкокостная и хрупкая, все еще лежит в моей. Я наклоняюсь, чтобы лучше рассмотреть снимок. С фотографии на нас смотрит мужчина с короткими светлыми волосами. Он самый обыкновенный. В нем нет ничего, что могло бы выделить его среди толпы. На нем длинное черное пальто; одна рука засунута в карман, другая держит сигарету.

– Это человек, которого нашли мертвым в вашем старом доме, Роуз, – серьезным тоном сообщает Барнс. – Мы считаем, что он умер в восьмидесятом году, когда вы там жили.

Глаза бабушки широко распахиваются от испуга.

– Все в порядке, бабушка, – мягко заверяю я. – Что ты помнишь об этом человеке?

– Он преследовал нас, – говорит она и снова поворачивается к сержанту Барнсу.

Я потрясенно смотрю на нее. Я предполагала, что она его не знает. Не могу взглянуть на маму. Я не сказала полиции о досье Шейлы и о статье с подписью Нила Люишема в нем, чтобы не выдать бабушку.

– Что вы имеете в виду, Роуз? – спрашивает констебль Вебб. Голос у нее мягкий, и я понимаю, что именно поэтому ее и привлекли к сегодняшнему расспросу: сочли, что бабушке будет спокойнее беседовать с женщиной.

У меня пересохло во рту, и я все еще измотана после событий прошлой ночи. Замечаю, что Джой не принесла обещанный чай.

– Это вы что-то сделали с ним, Роуз? Или Дафна? – Голос Люсинды Вебб успокаивает – как мед, разведенный в теплой воде, дает облегчение при боли в горле.

Бабушка поднимает руку, которую я до этого держала, и поправляет свои густые белые волосы.

– Я не помню…

– У него были отношения с вами? Или с Дафной?

– Нет, я так не думаю…

– Он приходил в дом, Роуз? Вы это помните?

– Он был зол, – говорит бабушка. Теперь она выглядит спокойнее, ее руки лежат на коленях. – Он был зол.

– Почему он был зол?

Я напрягаюсь. Действительно ли бабушка что-то вспоминает? Или она снова путается в прошлом?

– Он пытался сделать нам плохо.

– Почему он это делал? – спрашивает констебль Вебб.

– Потому что он узнал о Шейле.

Я замечаю, что мама замерла в неподвижности. Я не знаю, стоит ли что-то говорить. Вдруг у бабушки будут неприятности?

– Кто такая Шейла? – спрашивает констебль Вебб все тем же успокаивающим голосом.

Бабушка молча взирает на свои колени.

Мама смотрит на меня, потом переводит взгляд на детективов.