План D накануне

Бытовой гротеск жив, надеюсь, это не требует подтверждений. Жив, жив, больше и говорить нечего. А вот немота мертва. Но не буквы на экране. Буквы всегда спасают, это факт. Положись на буквы. Кстати, если ты когда-нибудь решишь положиться на память, как, допустим, Доротея Виманн или как твой покорный, можешь мне поверить, запомнить пришлось катастрофическое количество авторских листов, хотя авторский лист с точки зрения объёма материала сам по себе катастрофичен; так вот, зря, малышка, пупа [7] моя. Не бойся КГБ, дурной памяти, что всё всплывёт. Всё и так всплывёт, лучше записать. Ну и вот, собственно говоря, так я и оказался на гребне всенародной любви, на пороге открытия, что у меня нет конкурентов. У меня конкурентов нет. Могут появиться, но ведь для того мы и здесь, да, булочка?

Он очнулся, стоя посреди общей залы, все смотрели на него, со скамеек, от давно не действущего водопада, от гигантской бронзовой астролябии, от буфета. Смотрели и двое из тех, кто предлагал присоединиться к стачке. Не дал ли он сейчас понять, что склоняется принять предложение? Способен ли он выносить это и дальше?

Раньше принято было думать, что вот как раз северянам очень не хватало холекальциферола, очередное поверхностное суждение. За статуей он вжался поглубже в стену, перестал дышать. Сменщик обнаружил засаду, постучал костяшками в щит, подождал, уже давя на восприятие подобной манерой. Он точно знал, что оппонент склонен к меланхолии, и давил на это, сейчас он обрадовался бы любому выкрику в свой адрес.

— Слабо… как я, я уже давно тебя не чувствую, — больше не таясь.

Понимая, что всё сильнее тянет на себя, в какое время, однако, затевается нечто, вовсе с этим не связанное, он словно осатанел, подошёл к противоположной стене и вытянутой рукой стал выводить свои призывы, в этом порыве явственно читалась трагедия, но вряд ли он дошёл прямо до такого дна отчаяния; не оставляя следов, а лишь обозначая контур. Норд1671 внимательно следил за его движениями, болезненно морщился, но не комментировал. В один момент попытался было возразить, но в знаках сразу замелькали сплошные отправные точки и дурацкие принципы — дуэль или дамы в кринолинах не подходят друг к другу весь бал, или отец с сыном молчат в одной тюремной камере, или ниндзя: никто про это не думает, а они там на склоне Фудзиямы звёздочки кидают дни напролёт; пришлось заткнуться и ждать. Сам того не замечая он мял пальцами меховой плащ, почему-то пахнувший палёной шерстью, видимо, при сотворении перебрали с оборотами, потёрли обо что-то в разгар, и подбойка стала тлеть опрокинутой восьмёркой. Выходить отсюда не хотелось, из-за статуи, по его мнению, было немного глупо и чересчур драматично. Под конец, когда вся стена в доступности его манжета оказалась исчерчена, на глазах выступили слёзы, но он остался твёрд исполнить своё намерение. Вздохнул, умоляюще посмотрел в лицо воину, за которым скрывался Норд1671, и направился к лестнице.

В соседней стеклянной трубе падал ещё один, недавно наконец объявивший предмет выбранной им внештатной инициативы. Мог бы и дальше помалкивать, успев достать едва ли не каждого в клубе своей теорией о том, что в основе фабрики лежит принцип дублирования. Как и прочие мифические принципы, этот доказывал только одно, что не нужно увеличивать число деталей в механизме или число сущностей в объяснении феномена. Полный нонсенс. Светлые волосы до плеч трепетали над тульей котелка, который он, похоже, натянул на свой шар чрезвычайно плотно.

Ты похитила меня, признаю, очень вероломно, когда я тащил в обеих руках мегафоны, прежнего образца, пять штук, без ложной скромности скажу, что это, скорее всего, рекорд. Если бы ты только знала, куда я шёл! На пике чувства, появившегося у меня давно, преследовавшего давно. Что я один ещё проворен и отдаю себе отчёт, что норма вовсе не норма. Для большинства людей я исчез, представляешь, какие последствия это вызовет? Как последствия исчезновения Луны.

В 43-м я подорвался на мине и думал, хуже уже не будет, дурак, а, вот ведь какой дурак, несмышлёныш, малец. Физическая боль, это ведь только агент волевых усилий.

Что сделал я? Переоценил свою звезду, бросился с места в карьер, перескочил с Чапека на, как оказалось, Кафку… А? Нет, не на Сухово-Кобылина. Что сделали со мной? Убили кинематографического Салтыкова-Щедрина, а ещё лучше кинематографического Свифта. И вот тогда я не выдержал.

Норд1671 обнаружил себя на полу подземного хода. Сколько он здесь провалялся? Раньше переносил в основном стоя; не является ли это ухудшением состояния, тревожным симптомом? Сколько членов клуба злорадно перешагнули через него, снуя в обе стороны, должно быть, ещё позвали приятелей, стояли и смотрели на одного из своих, которому наконец-то не повезло.

Тьма сгущалась, помалу скрывая замшелые пространства кладки, сваленные под ту модели, выросшие из стен грибы, проштробленные полости, толстые провода в оранжевой изоляции, прерывающиеся рельсы, подпорки с пятнами Cladina arbuscula. Он нажал подлокотник на двери вниз, войдя без стука.

Каллимах был столь значим, что даже плавал на Тасманию подсыпать яду и связать шнурки нескольким своим бывшим. Среди посвящённых, — он переназвал кишечник квебехсенуфом, послал по матери тула Йима Сияющего, подтёрся графиком деления Пятикнижия на источники, — о нём беспрестанно шептались.

— Я занят, — бросил он, оставаясь невидимым.

— Я пришёл задать несколько вопросов об одном человеке, который иногда приходит и стоит среди последних деревьев.

— Вот у меня сразу, сразу появились мысли на этот счёт.

— Мне было бы желательно…

— Сколько я здесь сижу, не видел поблизости ни одного.

— То есть статуи не от таксидермиста? — неожиданно вскинулся он.

— Ну, если это и впрямь человек, стоит отнестись к нему пылко, поддерживать интерес издалека, не замечать вблизи, всё предусматривать.

— Я видел его три раза, но так и не подошёл.

— Это он тебя подослал?

— А почему следует быть таким уж осторожным с людьми, они разве хозяева своей плоти?

— Риторические пошли?

— Ладно, — он взялся за дверную ручку.

— Ну, раз уж он прибрёл сюда, то не морфинист точно.

— Но ведь тогда он не объяснит меня себе как галлюцинацию.

— Погоди, тут что-то мелькнуло на простыне.

— Решусь спросить…

— Не стоит, вы же все должны думать, что я почти читаю мысли. Ясно как день, ты ещё встретишься с ним и будешь вовлечён в противоположность задуманного тобой.

— Как он может знать это, если я не исповедовался в рупор?

Что он там делает за углом? Накручивает локон на палец? Ухмыляется, думая: в чём ужас наш? смакуя саму подачу такого вопроса и что мало кто додумался им задаться.

Двухэтажный лифостротон на стальных кариатидах, с группами механизмов на обеих секциях. На верхнюю платформу вели узкие винтовые сходни из бронзы, по которым нельзя было слететь по-иному как протиснуться. Перед лестницей стоял реликварий, на его полукруглой вершине помещались барабаны с римскими, куфическими и латинскими знаками, они вращались, когда вращались вершины и благодаря им. Каждый барабан имел на каждой грани определённый символ или сочетание в виде кода, шесть R на сорок девятом и так далее. За сундуком к двухуровневому столу крепился большой импеллер с тремя толстыми спицами, его заставлял вращаться воздушный эжектор в виде широкой трапеции, раздавшейся в вертексе — месте соединения с тумбой, загнутой по бокам, одна сторона качала воздух и опускала плунжер. Тот разгонял четвертьсферу на толстом штревеле, штревель вверху соединялся с колесом, то — через толстый штуртрос с конечностями второго. Всё это на виду, как и железная бочка, стоявшая в противоположном от спирали конце, собиравшая нечто получше тепловой энергии. Посредством соединения через скрытый от глаз змеевик с верхней секцией и цепи, движимой четвертьсферой и всем прочим оснащением нижнего яруса, вращались верхние зонды. Далее шёл кованый базамент с тремя средних размеров шестерными выездами, к одной цепи от четвертьсферы. Все три затрагивали друг друга, последний, насаженный на продольный выступ, уходящий внутрь постамента и снабжённый на протяжении всей длины восемью разной ширины наборами зубцов, соединениями к коленчатым валам и отофонам для эманаций, через змеевик, пускал темперамент. В основание верхнего даунтона был вкручен столб, с несколькими зубчатыми штурвалами разной ширины у основания, расходящимися восемью угловыми конечностями, разного дородства, долготы и комбинационности устройства. Они напоминали согнутые в локтях и поднятые на уровень плеч руки. Каждая из восьми увенчана одним или несколькими шарльерами разного диаметра, среди приставленного к центру фаланги, закреплёнными на соразмерные ответвления, отходящие от основания. Будучи внутри полыми, они вмещали в себя оси и ролики, вращающие такие же поменьше и главный зонд каждого.

Так, всё, записывай, как я говорю. Честное слово, на тебя никакого терпения не хватит. Ты забываешь, что искусство создаётся для зрителя, читателя, слушателя, ты всё время отходишь в сторону от данного факта, а это бесит. Ты, видать, в неделю посещаешь дюжину кружков по нескольку раз, китайский язык, гончарное дело, скалолазание, джаз, культурные навыки. Ни минуты свободного времени, консультации с коучем, которого никогда нет на месте, плюс ещё нужно планировать похищения людей да выделить до хрена времени, чтобы слушать их показания. Ты им про заговоры, всё пытаешься вытянуть рецепт успеха, а они тебе про драматургию киноформы и нервы фильмов — монтаж, бесит, да? Ничего, птичка, пока я разглагольствую, ты лучше решайся, вставь мне спички между пальцев, покапай воском на обнажённую грудь, пни в больную ногу, без этого я тебя точно разочарую. Ладно, теперь смотри, что они с нами делают.

Там и только там, изначально, нет никакого логоса, всё бессмысленно, банальная и к тому же исчерпанная совокупность, Бога тоже нет, да и откуда? правды невозможно доискаться, говорят, сами виноваты, ну или что не надо было вставать под слона; сын неинтересен отцу, народу неинтересна лапидация Марии Стюарт, жизнь проходит в сером цвете, не выше маяка и не ниже слоя ортзанда… кроме того, если не решиться добывать материальные блага, в глубокой сути правящие даже жрецами, всё окончится в безвестности зимой, в окружении голых деревьев и серого неба, и охристо-желтоватого оттенка, земля под ногами горит уже пять триллионов лет, надо ли после всего этого говорить, что жизнь даётся единожды, отнимается без предупреждения, вокруг одни латентные палачи, пользующиеся мягкостью окружающих, в особенности их душ, уедая кусок ближнего бессовестно, топча учтивость и скромность, скромным не пробиться в мюзик-холл и на раздачу новых ландо, и постоять под солнцем, их удел в том, чтобы смотреть из-за ленточки на чужих обворожительных спутниц и раз в три поколения участвовать в крестьянском восстании, вот такие дела, такая правда жизни, бедные люди, бедные люди, бедные люди — из-за низкой яркости мало изучены.