План D накануне

Помимо этого леса под боком сам по себе Солькурск стоял на холмах, буквально на Толтрах со срезанными вершинами. На северо-западе тёк Кур, на востоке — Тускорь, который превращался в Сейм, и всё это как-то очень хитро переплеталось.

Смеркалось, череп тура левее входа горел иллюминацией, обугленные бамбуковые нити в вакуумированных сосудах, пройденных по оболочке фиолетовым и оранжевым, моргали и вспыхивали вместе дивным фиалковым цветом, не было такого мига, чтобы всё гасло, импульс нисходил от кончиков рогов к нижней челюсти, бросая на пустой квадрат перед строением спектр наиболее ядовитого сочетания, под основанием проводка искрила, и на стыках он сплавился с бетоном.

Г. крепко призадумался, сразу, однако, поняв, что на месте оставаться опасно, это, разумеется, ловушка. Потащил спутника в лес, тот, возможно, прочитав по его лицу, что дело дрянь, не противился. Пока не встретилось ни тропы, ни солнечного озерца, чтобы понять, какая из сторон света за что отвечает. Сначала хотел спрятаться и понаблюдать из зарослей, но потом решил не рисковать. Сейчас метил выйти на дорогу, ведущую в город, наверное, на Воронежский тракт.

— Как, не страшитесь рассыпанного впереди?

— Разумеется, страшусь, не располагая от природы большими силами.

Восторженно покачал головой, присовокупив определённое выражение лица, которое некому было заметить и оценить, как бы восхищаясь признанием.

— А не желаете поинтересоваться, страшусь ли я?

— Раз вы просите, поинтересуюсь.

— Ну?

Котелок вдруг влетел в переносицу, под напором, он поздно отреагировал, догнал неуклюжим жонглированием во тьме.

— Так страшитесь?

— Очень, очень страшусь, но нахожу силы в вас и в упорстве одной знакомой мне мадемуазель.

— А я и думаю, что-то из меня силы выкачивает, — он обернулся и странно на него посмотрел. Отвернулся. — Шутка.

— Да я понял, даже испытал побуждение рассмеяться, но ситуация, сами понимаете, не располагает.

В голове вдруг само собой возникло соотношение окрестностей, разрез, на сей раз медленно вращающийся. Эта неспособность возобладать над собственными мыслями угнетала его издавна, считать от тысячи назад, отнимая по восемь, давно не помогало. За лесом, за Диким полем, за проливом, за мысом Фонарь, с юга-запада на северо-восток, где-то меловые, где-то напополам с песчаником, на отложениях какой-то там серии… Их давно рыли, соединяя полости сквозной шахтой, не отклоняясь от вертикали больше, чем на семнадцать градусов, однако средневековые шахтёры были ещё не так оснащены и компетентны; не находя никакой руды либо артефактов, тогдашние, пока не успевшие осознать себя в полной мере, сетовали, что только углубятся как следует в, казалось бы, Аид, как уже на другой стороне.

— Кстати говоря, не пора ли поговорить начистоту. Какой у вас план?

— Что ж, видимо, придётся начистоту, и тут ваше стремление отправляться куда глаза глядят с минимумом багажа как раз кстати. Как вы смотрите на то, чтобы скататься в Крым?

Г. взял книгу, никогда не думая возвратить, не рассматривая вообще такого рода капитуляции, как Юсуп Иессеев не рассматривал варианта, предполагающего, что в библиотеке его имени не окажется какого-то востребованного читателем тома. Открыть случилось только в поезде, увозившем его на север в сторону Москвы. Поев жареной курицы из станиоли, откинулся на твёрдую обивку и посмотрел на буквы, сейчас немного плясавшие перед глазами.

Путешествие всегда пробуждало в нём что-то невинное, вероятнее всего, из детства, когда главным родом его деятельности являлась игра. Ещё он, помнится, чуть слыша слово поперёк, закатывал вой, стуча себе по парным родничкам, зная, что бывший тогда рядом отец немного понимает в анатомии. Индия в то время уже сделалась от них далеко, поздно было познавать её мир через ощущения, направлять фонематический слух на рассказы об афганцах, несмотря на религиозные антипатии, пришедших на помощь сикхам, и англичанах, прогнавших их обратно. В этом бесцельном хадже подле них отчего-то вертелось много синоптиков, а, стало быть, произносились те или иные прогнозы. Готлиб вникал в сказанное и по первому времени не слишком хотел прямо жить на полную катушку и видеть новое, но потом привык.

В рассчитанном на двоих купе он сидел в одиночестве, некоторое время всматриваясь в пейзажи. Когда кончились дачи, стало скучно, вновь взялся за сочинение. Не прочтя и трёх страниц, переместился мыслями на два года назад, когда так же ехал в поезде из Берлина в Ханау искать следы Мартинеса де Паскуалли по наводке некоего Юлиуса Оппенгеймера. Как только он сообразил, что Паскуалли — основатель одного из масонских орденов «Рыцарей-масонов Избранных Коэнов Вселенной» и создатель Исправленного шотландского устава, а о его жизни и происхождении известно до крайности мало, то мигом просчитал предполагаемую прибыль по совершении своего обыкновенного открытия, до которого всегда добирался. Начнётся с того, что в недрах очень неровного и к тому же никогда не освещаемого слоя губки, слизи и конденсата зародится необходимость. Сумма, какая может ещё подвергнуться корректировке, расположена от того места далеко (она не абстрактна), и, кроме того, между ними стены с сырой штукатуркой и электрической проводкой, мраморная отделка, миллионы кубометров земли, всякий миг сменяющиеся зеваки, река, заключённая в камень, стоянка фиакров, коллекторы канализации, готический собор, все стены в тёмных потёках, в них вмурованы кости, также делящие прямую на отрезки, дорические триглифы, тьерсероны, опистодомы, кровавые святилища, эпоксидные пласты. В недрах некоего скрываемого на виду здания в Лондоне возникнет импульс, сквозь пока ещё скудную сеть будет послан сигнал, перехваченный малым на коне, который может скакать, с его-то бумагами, хоть по водам Ла-Манша. Оттуда в Дублин отправится голубь, чуть не сбитый над определённым мятежным графством. Пять недель согласовывали выплату с Новым светом, где теперь ветрила их силы. Монетки катятся по желобам с вершин горной системы, раскинувшейся в нескольких странах.

Готлиб занял денег у ростовщика, ещё верившего ему, заложив для себя Невообразимое, и отбыл в Германию. Из головы не шла позабавившая его тогда фраза Юлиуса, сказанная в числе прочих, относящаяся к де Паскуалли.

— Он был другом Луи Сен-Мартена и Жана Виллермоза, а потому он и есть основатель мартинизма.

Он подпрыгнул, весь отдаваясь этому, с зависанием, до конца оттягивая миг приземления. Вагон второго класса под ним сменился вагоном третьего, женщины — половина с унылыми, половина с настороженными лицами, дети в картузах и бриджах ушли в пределах коробки, по самым мимолётным прикидкам их по четверо на мать, по дюжине на отца. По низам общества всегда проще делать заключения. Географическое единство, в стране масштабов России эта мысль останавливает на себе чуть больше. Подпрыгнул ещё, мгновение-другое, и вокруг был ресторан. Колёса стучали в кофрах, общих с этим помещением. Ручки из латуни и слоновой кости для любой прихоти, вызвать официанта, налить кипятку в заварку, открыть боковой люк на простор, проносящийся сутками, темнеющий и светлеющий поэтапно, но не имеющий ресурса повлиять на буйство огней и движений в этом дансинге, в этом консервном ряду, его непреходящую сатурналию, в обрамлении двух кругов, голодающих и потерявших надежду. Здесь он решил задержаться, подсаживаться ко всем подряд, хлебать пунш золотыми половниками, нюхать антрацит, сидеть на полу под барной стойкой с вытянутыми ногами, вращающимися глазами и млеть от того, что это всем безразлично, что есть ещё место личности в философии, пчёлам в экологии, сладеньким булочкам, «сладеньким булочкам» в системе мира.

После третьего прыжка он ударился о рельсы, прокатился по ним. Глубокая тёмная ночь, пение сверчков, в чёрном воздухе отголоски охоты.

Ехал поездом до Вены, там пересел на состав до Праги, где запасся кое-какими книжками касательно Великих Коэнов и всякого такого. На сельском омнибусе въехал во Франкфурт-на-Майне, оттуда отправившись коляской до Вехтерсбаха. Перебрав в Brasserie [5] и переночевав в канаве на окраине меннонитского кладбища, наутро взял в аренду полуживую клячу и, мучаясь похмельем, духом изо рта, сонливостью и ломотой членов, направился в сторону Гельнхаузена. В город он въехал совершенно опустошённый и разбитый. За заставой позаимствовал с туристического лотка тонкую брошюру, из которой узнал, что в Ханау, помимо занимающих его братьев, родились и другие знаменитости, вроде Генриха Куля, Фридриха Мойшена, Бернхарда Мейера и Франциска Сильвия.

Добиваться желаемого в условиях многозадачности ему было терпимо, хуже, когда ничто не провоцировало трудные решения. Вот он совершает и совершает неординарные поступки, а кому это видно? Когда станут писать о гениях и посредственностях, его и знать не будут, хотелось бы что-то с этим придумать.

На месте, следуя своей звезде, Г. первым делом направился к недавно открытому Denkmal [6] братьям, долго смотрел на их физиономии и многозначительные позы. Потом совершил вояж к дому, большому трёхэтажному зданию с фахверковыми стенами и черепичной крышей, где те родились и некоторое время боялись сказок. Здесь и поныне кто-то жил, странно, но он не оказался превращён в нечто, что имеет определённый суффикс и определённое окончание, например, в глиптотеку. Местоположение значительных сооружений города он почерпнул из той же брошюры, «Hanau am Main Reiseführer», Ханау, 1895 год. Решил, что ту выпустили по случаю открытия памятника. Не думая, где остановиться (можно бы у Юлиуса, но тот семь лет назад переехал жить в Америку), Готлиб отыскал самый близкий к дому братьев погреб.

Настал вечер, весенний и довольно промозглый. В чашах фитили плавали в масле, из кухни пахло подгоревшим мясом, заказ создавался там. Он не слишком хорошо знал немецкий, примерно как теперешние ватиканцы — латынь, но надеялся разнюхать как можно больше о нынешних обитателях дома лингвистов. Именно тогда он впервые услышал о Зоровавеле. Что и такое было… пришёл в себя в поезде, мчавшемся по отрезкам Солькурск — Орёл — Брянск — Смоленск — Минск — Варшава — Берлин.

Воспоминания о Зоровавеле не пришлись ему по душе. Желая забыться, он вновь открыл исповедь Китежа и сразу же наткнулся на не примеченный ранее эпиграф.

«Нельзя основать Саранскъ изъ Солькурска».

Это вроде того, что друзья Веллермоза непременно ктиторы мартинизма или кто там его ктитор.

Налётчики в клетчатых тройках не пересекали незримую черту, обозначающую лес на каком-то потаённом уровне, махая ей подрагивающими и в некоторых местах окровавленными руками. Разбойники до мозга костей, они словно надеялись электризовать разделяющий их воздух, запустить по нему нечто опасное. Образ-движение трёх фигур вровень с последними стволами с одной стороны соотносилось с объектами, относительную позицию которых оно варьировало, с другой — с целым, чьё абсолютное изменение оно выражало, лучше и не скажешь.

Стало видно станцию Рышково Киево-Воронежской железной дороги. Строение не вполне из мира архитектуры, а скорее координат, топологии, даже не математики, уж точно не из той юдоли, привычной и припавшим здесь странникам, и всем вообще жителям империи. Реальность её была как бы ободрана ото всего наносного, чернозёма, чистого поля, мокрой штукатурки, прерванного близким ей лесом горизонта; равнина из квадратов, абстрактная, как Бог, и в правом нижнем углу надстроенный двумя другими куб, вращающийся только вместе с картой.