Волчья мельница

— Какое?

— Что это мое выздоровление — вещь временная. Что, если завтра я снова проснусь парализованной? Я не смела радоваться. Хотелось полной уверенности, понимаешь? Да и доктор категоричен: мне придется всегда ходить с тростью.

Бертий сейчас стояла за стулом кузины и тихонько гладила ту по плечам. Клер обернулась, сказала с упреком:

— Нужно было все мне рассказать! Я люблю тебя, принцесса, и твое увечье очень меня огорчало. Если бы ты раньше сказала, я бы скакала от радости, но теперь… Боже, уже почти два часа! Бертий, поторопимся! Побегу вниз и найду экипаж!

Прижимая к себе Фостин, Клер бросилась вниз по лестнице. Бертий крикнула ей вслед:

— Поезжай сама! Я не могу обойтись без кресла. На ногах я в суд точно не пойду! Никто ведь еще не знает… И этот болван Гийом ушел!

Удача им улыбнулась. Мимо дома как раз проезжал фиакр. Возница хорошо знал Данкуров. Он сходил за креслом и снес вниз Бертий. Едва устроившись в экипаже, та заявила сварливо:

— Вы ведь приехали в город в коляске, запрягли Сириуса, который и сильный, и послушный? Зачем было оставлять его в частной конюшне? Ты видела клячу, на которой мы сейчас едем? Старая и страшная! Еще месяц — и на скотобойню!

Клер лошадей любила и, несмотря на спешку, заметила плачевное состояние лошади.

— Ты прекрасно знаешь, что мы не можем оставить Сириуса на улице, так что лучше пусть стоит в конюшне в Бюссатте. Мы всегда так делаем.

Этот банальный разговор отвлек обеих от главной заботы: участи Жана. Гийом с Леоном поджидали их возле здания суда. Пока они возились с Бертий, Клер первой вошла в зал заседаний. Бертран, в своей просторной черной мантии, остановил ее, схватив за запястье:

— Мой бедный друг, прошу, сядьте в последнем ряду! Жан очень на вас зол. Говорит, что ваше присутствие будет для него невыносимым. Не стоит расстраивать его еще больше! Он сейчас способен на какую-нибудь выходку, которая только ухудшит ситуацию. Простите!

— Хотелось, чтобы он видел дочку, — едва слышно пробормотала Клер.

— Попозже — почему бы и нет? А вот и судьи! Мне пора выступать!

Слова Бертрана поразили Клер в самое сердце. Она села у двери, трепеща от волнения и обиды. После перерыва в зал вернулась незначительная часть зрителей. Видимо, дело было недостаточно скандальным. Ни сенсаций, ни знаменитых преступников, ни душещипательных свидетельских показаний… В зале остались преимущественно женщины всех возрастов. Обвиняемый — красивый синеглазый парень — не оставил их равнодушными. Все повторилось: гул голосов, стук молоточка, суровая мина судьи… Базиль, Колен, Этьенетта и Леон сидели через проход, рядом с Гийомом и Бертий. Клер чувствовала себя всеми покинутой. Она тихонько баюкала Фостин, уговаривая еще немного посидеть спокойно.

Жан занял место на скамье подсудимых. Бертран, откашлявшись, начал:

— Дамы и господа! Ваша честь! Я буду краток. Все вы сегодня слышали рассказ Жана Дюмона, я бы даже назвал это исповедью. Некоторые из вас считают, что убийца не заслуживает снисхождения, и, конечно же, эти люди правы. Но все зависит от преступления, от того, кто истинный виновник. Кто в обстоятельствах, описанных моим подзащитным, не поступил бы так же?

Про Марию-Магдалину, падшую женщину, разве не сказал Иисус, когда ее хотели побить камнями: «Пусть тот, кто без греха, первым бросит в нее камень»? Я скажу нечто похожее. Я обращаюсь к отцам семейств, к старшим братьям! Если бы над вашим ребенком, вашим братом в самом нежном, невинном возрасте надругались так ужасно и это дитя погибло в результате такого преступления, разве вы не попытались бы отомстить или, по меньшей мере, избавить общество от изверга, его мучившего? Кто истинный преступник? И я отвечу: надсмотрщик Дорле! Этот человек, нанятый на работу Французской Республикой, презрел свой долг! Злоупотребил своей властью, своими полномочиями, чтобы совершить столь гнусное злодеяние. Люсьен Дюмон — не единственный ребенок, который от него пострадал. Держу пари, что если бы на месте Жана оказался кто-то другой — респектабельный, видный член общества, — то он бы не оказался на каторге! Но, на свое несчастье, молодой Дюмон, будучи круглым сиротой, не имел ни денег, ни полезных связей. Разве не искупил он в полной мере свой проступок, продиктованный справедливым гневом и вполне понятным отчаянием, проведя много лет в пенитенциарной колонии?

По толпе прошел одобрительный шепот. Бертран продолжал:

— Жана Дюмона обвиняют также в присвоении чужого имени. Однако мсье Базиль Дрюжон, уважаемый всеми школьный учитель, не подавал жалобы и сам разрешил подзащитному воспользоваться своей фамилией. Его не тяготило общество молодого человека, который хотел научиться читать, желал честно трудиться и занять достойное место в обществе. Признаю, мой подзащитный утаил свое прошлое от супруги, Жермен Шабен. И его можно понять! Он знал, что о нем станут судить по прошлым поступкам, в то время как он давно встал на путь исправления. И снова, рискуя повториться, я скажу: «Кто из нас не имеет секретов от самых дорогих, самых любимых?» Жан Дюмон показал себя хорошим мужем и отцом. Теперь он вдовец и помимо супруги лишился желанного малыша, которому не суждено было родиться. Величайшая из его тревог — он сам мне об этом говорил! — что станет с дочкой, двухлетней Фостин. Так стоит ли омрачать будущее этого ребенка? Она нуждается в отцовской любви. Ваша честь, я прошу для Жана Дюмона оправдательного приговора и сокращения срока тюремного заключения.

Какая-то женщина выкрикнула насмешливо:

— Слишком он хорошенький, чтобы гнить в тюрьме!

В зале засмеялись. Суд удалился на совещание. Жан за все это время не шевельнулся. Он сидел, наклонившись вперед и опустив голову. Клер закрыла глаза: нервы ее были на пределе. Мысли ее путались. Каким будет приговор? Ум рисовал перспективы одну страшнее другой. Временами она вспоминала Бертий, стоящую на своих ногах, и это было так странно — неужели приснилось? Совершенно некстати она подумала, что росточек у кузины, оказывается, невелик. «Она едва достает мне до плеча, никак не до подбородка, — пронеслось у Клер в голове. — Сидя она кажется выше!» Молодая женщина открыла глаза, посмотрела на Жана. Он был в нескольких метрах, но такой чужой, отстраненный…

Незнакомец… Она никогда больше его не поцелует, не прикоснется к нему! Ненависть, как бездна, разделяет их… Клер прижала к груди задремавшую было Фостин. Сейчас больше всего на свете она желала оставить девочку у себя. Судья с помощниками и судейский секретарь заняли свои места. Дюбрёй встал рядом с жандармом. Клер наблюдала за происходящим сквозь густую пелену слез. Бертран был рядом с Жаном. В зале какое-то время перешептывались, затем громкий, звучный голос произнес:

— Обвиняемый, встаньте!

В ушах у Клер зазвенело. Перед глазами замелькали черные мушки. Лоб взмок от пота, хотя ее знобило. Слова прорвались в сознание, как сквозь туман, — далекие, невнятные:

«…Приговорен к пятнадцати годам принудительных работ на каторге Сен-Мартен-де-Ре за убийство Поля Дорле, использование поддельных документов, удостоверяющих личность, и присвоение упомянутой личности!»

Клер потеряла сознание, увлекая в своем падении ребенка. Фостин, внезапно проснувшись, завопила. Жандармам пришлось взять Жана в кольцо: он рвался к дочке и отчаянно отбивался. Судья велел очистить помещение. Бертран воспользовался сумятицей и общей паникой. Пока Гийом приводил в чувство Клер, а Бертий громко негодовала, адвокат схватил Фостин и, пробежав с нею между рядами скамеек, протянул ее Жану, не выпуская из рук. Это заняло не больше двух минут.

— Дюмон, скорее, поцелуйте ребенка!

Жан успел чмокнуть девочку в щеку. Она закричала «Папа!» в тот момент, когда жандармы поволокли его прочь. Судейский секретарь шепнул Бертрану:

— Вас могут лишить практики, мэтр Жиро, за то, что вы только что сделали!

— Ну и пусть! — отвечал молодой адвокат. — Займусь фермерством, благо земля у меня есть. Я буду просить для Дюмона помилования и добьюсь его!

Это дерзкое обещание потерялось в рыданиях маленькой Фостин. Этьенетта освободила адвоката от его обременительной ноши и вышла. Колен поспешил за ней. Базиль тяжело оперся о плечо Леона.

— Для Жана все кончено, — посетовал он. — Мальчик, помоги мне выйти на воздух! Что-то мне нехорошо…

Клер очнулась довольно быстро: по совету булочницы с улицы Пост Гийом растирал ей щеки и ладошки. Элегантно одетая девушка из публики имела при себе флакон с нюхательной солью, который сразу же и предложила.

Всеми забытая, Бертий внезапно ощутила чье-то присутствие за спиной: Бертран толкал ее кресло по направлению к вестибюлю. Он сказал тихо:

— Мне очень жаль, мадам! Я сделал все, что мог. Попытаюсь отсрочить отправку Дюмона на каторгу, но, слава Богу, это уже не Французская Гвинея!

А еще — подам ходатайство о помиловании. Наш президент Эмиль Лубе[42] — выходец из народа, убежденный социалист. Дело Дюмона не оставит его равнодушным. Передайте это Клер!

— Вы были великолепны! — взволнованно отвечала Бертий. — Бертран, спасибо!

Он схватил ее ручку, затянутую в черное кружево перчатки, и поцеловал сперва кончики пальцев, а потом и запястье, после чего скрылся в соседнем кабинете. Бертий смежила веки, ее дыхание ускорилось.

— Он любит меня! — сказала она себе. — О, если он меня любит, я всё смогу!