Волчья мельница

Раздались возмущенные крики: слушать с утра описание со всей искренностью очевидца столь ужасных вещей ни простому люду, ни нескольким представителям буржуазии не понравилось. Жан ненадолго умолк, чтобы справиться с волнением. Он стоял, опершись на деревянный парапет, отделявший его от аудитории.

— Да, я говорю о том, что мы обычно предпочитаем не знать, на что закрываем глаза. Я делаю это, чтобы почтить память моего маленького Люсьена, невинного страдальца. Пока я был в карцере, другие парни избили его, издевались, обзывая девчонкой, шлюшкой Дорле, отнимали у него хлеб — черствый, иногда с плесенью, но хлеб…

До этой минуты Жан следил за речью, подбирал слова. Но, погрузившись вновь в трагедию, омрачившую его юность, он забылся, ему стало не до того. Краснолицая женщина в головном платке крикнула:

— И правильно сделал, мой мальчик! Отомстил за брата!

Одобрительный шепот стал ответом на этот крик души. Судья стукнул молоточком, пригрозив удалить людей из зала. Жан, задыхаясь от волнения, продолжал:

— Когда меня выпустили из карцера, я, хоть и сдыхал от голода, но обрадовался. Вот только Люсьен был совсем плох — кожа да кости. Не разговаривал, лежал и смотрел перед собой пустыми глазами. Потом у него началась дизентерия и он умер. Дорле сказал, чтобы я выкопал ему могилу, и это было утешение — самому похоронить брата. А остальные — они продолжали оскорблять Люсьена, а Дорле только посмеивался. И приговаривал: «Копай, Дюмон! Копай глубже! Падаль — она вонючая!»

Аудитория взорвалась возмущением. Бертий смахнула слезу. Леон всхлипывал. Клер слушала скорее голос Жана, нежели его рассказ. Голос дрожал, в нем ощущался эмоциональный надрыв

— и у нее просто сердце разрывалось.

И снова судья потребовал тишины. Когда шум стих, прозвучал звонкий голосок:

— Папа!

Это была Фостин. Поначалу, увлеченная куклой, она не обратила внимания, кто это там так громко говорит. Но голос-то был знакомым, родным… Поискав среди лиц, она увидела отца. И крикнула еще и еще:

— Папа! Папа!

Только теперь Жан увидел дочку, сидящую между Клер и Этьенеттой. Заплакал, объяснил суду:

— Это моя дочка, моя крошка Фостин!

Бертран был доволен: эта сцена пришлась очень кстати, особенно после рассказа обвиняемого, тронувшего даже судью.

— Дюмон, продолжайте! — потребовал тот.

Пока Клер уговаривала малышку помолчать, обещая, что скоро они с папой увидятся, Жан, ценой сверхчеловеческих усилий, заговорил тихо:

— В руках у меня была лопата, и мне тоже хотелось умереть. У Дорле была железная трость. Каждый раз, когда я переставал копать, он бил меня ею по спине. И вдруг я выпрямился, посмотрел ему в глаза, размахнулся и тоже ударил. Он упал. Я ни о чем не жалею, господин судья! После этого меня отправили в колонию Ла-Куронн.

Колен качал головой. Он дорого бы дал, чтобы выйти на воздух, а еще лучше выпить где-нибудь стаканчик. Рассказ Жана потряс его. Мэтру Руа вдруг показался диким сам факт, что Жана наказывают за то, что он сам совершил бы, оказавшись в подобной ситуации.

Рассказ о побегах Жана и о том, как он попал в долину О-Клер, вызвал куда меньшее волнение у аудитории. Вкратце молодой человек изложил, как встретил Базиля Дрюжона.

— Я представился дальним родственником. Сказал, что мне нужны документы, чтобы поступить на работу на сейнер. Мсье Дрюжон предложил месяц-два пожить у него. Так у меня появилась крыша над головой. Он научил меня читать и писать. Я этим горжусь, это была моя мечта. В долине я познакомился с семьей Руа. И все считали меня племянником Базиля Дрюжона.

Далее Жан рассказал немного о своих буднях матроса, о кораблекрушении. Вздох облегчения вырвался чуть ли не у каждого присутствующего, когда он описал свой приезд на ферму Шабенов, и как он радовался, что может теперь работать на земле и вести честную, хоть и полную трудов жизнь.

Бертран знаком попросил его сесть и, с позволения судьи, взял слово:

— Я намеренно прервал моего подзащитного, чтобы избавить его от упоминания трагических событий, о которых он и сам узнал совсем недавно. В тот день, когда Аристид Дюбрёй, глава нашей ангумуазской полиции, с жандармами явился арестовывать мсье Дюмона в Нормандию, поскольку он — единственный, кто знал подсудимого в лицо, мадам Дюмон, будучи на седьмом месяце беременности, скончалась при весьма прискорбных обстоятельствах.

Когда несчастная поняла, что ей не дадут даже попрощаться с мужем, с которым они прожили в согласии и любви несколько лет, мадам Дюмон побежала за полицейским фаэтоном, уцепилась сзади за что-то, но жандармы не сочли нужным ни остановиться, ни даже притормозить. Женщина — а она, напоминаю, ждала ребенка! — цеплялась, сколько хватило сил, а потом упала и сильно расшиблась. Два часа спустя она умерла. Хочу уточнить, что мсье Дюбрёй знал о прошлом Жана Дюмона, обвиненного в убийстве, которое я квалифицирую как необходимая самооборона. Что мешало этому ревностному слуге правосудия позволить обвиняемому в последний раз поцеловать жену и двухлетнюю дочь?

Большинство женщин в зале стали возмущаться, будучи на стороне Жана. Адвокат подождал, пока они затихнут, и продолжил:

— Для этого несчастного человека, чье детство было сплошным мучением, не знавшего родительской любви, для человека, до совершеннолетия отбывавшего срок в исправительной колонии, я требую от правосудия сострадания и снисходительности. В близком кругу Шабенов и в деревне, где находилась их ферма, Жан пользовался уважением, будучи работящим и честным. Его новая жизнь текла по правильному, спокойному руслу. Теперь он вдовец. Так надо ли лишать его девочку заботы любящего отца?

Клер едва сдерживала слезы. Внезапно у нее появилось чувство, что она присутствует на суде над незнакомцем, чья жизнь и тяготы ее не касаются. Жан не смотрел в ее сторону. Молодой женщине хотелось закричать, окликнуть его. Бертий шепнула ей на ухо:

— Тебе лучше выйти, если не чувствуешь в себе сил досидеть до конца! Тебя могут вызвать в качестве свидетеля, это зависит от Дюбрёя. Пока я его не вижу, но если он выйдет к барьеру…

— Ты хорошо осведомлена, — сказала Клер.

— Да. Вчера после обеда я виделась с Бертраном. Он объяснил кое-какие детали.

Судья вызвал Леона. Красный от смущения, парень снял картуз и прошел на свидетельское место, неуклюже покачиваясь на ходу. Судья задал ему ряд протокольных вопросов. Далее Бертран попросил Леона рассказать, как Жан Дюмон, жертвуя собой, спас ему жизнь.

— Расскажу все, как было! — начал парень. — Если бы не Жан, я бы утонул. Он прыгнул в воду, чтобы вытащить меня, поддерживал, чтобы я не захлебнулся. А когда наш корабельный пес Дик приплыл на помощь, Жан приказал ему плыть со мной к спасательной шлюпке, которую спустил наш старпом. Мы видели, как Жан ушел под воду. Я плакал в три ручья! Господин судья, вы уж мне поверьте: Жан — очень хороший человек. Дрюжон его фамилия или Дюмон, для меня это ничего не меняет. Он — герой! Если бы не Жан, меня бы тут не было, и у меня душа разрывается видеть его подсудимым! Еще могу сказать, что на «Бесстрашном» он всем помогал — писал письма тем, кто не умел, присматривал за больными!

Волнение Жана не укрылось от аудитории. Бертран упомянул, что Леон жив, но услышать после стольких лет хриплый от эмоций голос товарища, увидеть его лицо — все это казалось Жану чем-то невероятным.

Он помахал Леону, и было видно, как тот обрадовался.

Клер зажмурилась. Невыносимо было находиться так близко от Жана — и не иметь даже шанса подойти, поговорить. Она почти не слушала свидетельства Базиля, подтвердившего показания обвиняемого.

— Я очень одинок, и, признаюсь, в обществе Жана я узнал радость, до тех пор мне неведомую: уделять свое время молодому человеку, стремившемуся к знаниям. Я счел его своим далеким родственником, но скоро стал относиться как к племяннику, даже сыну. И действительно, я позволил ему воспользоваться своей фамилией. Наши соседи, мэтр Руа с семьей, у которого я снимал жилье, тоже приняли Жана очень хорошо.

Старик сильно волновался, и голос его дрожал. Бертий тронула Клер за запястье.

— Если позовут тебя, ради бога, не нервничай! Отвечай просто и коротко, — посоветовала она.

Судья все же вызвал Аристида Дюбрёя. Они с полицейским были друзьями, и дело Дюмона уже не раз обсуждалось в неофициальной обстановке, за обильной трапезой.

Дюбрёй для начала сообщил, при каких обстоятельствах арестовал Жана Дюмона, когда тот сбежал в первый раз, — в Ангулеме, вытащив из кровати продажной женщины. Описание этой ситуации, пусть и в общих чертах, возымело эффект: померк светлый образ обвиняемого, порожденный его собственным рассказом и свидетельствами Леона. Шеф ангумуазской полиции равнодушно добавил, что всего лишь исполнил свой долг.

«Узнав, где скрывается Дюмон, чья гибель на море мне представлялась сомнительной, я сразу же телеграфировал в полицию Кана с просьбой о содействии. Прошу заметить, что этот человек, которого тут представляют невинной жертвой и великодушным героем, не только злоупотребил доверием Базиля Дрюжона, но проделал тот же трюк с Шабенами! С полной уверенностью заявляю, что ни тесть, ни супруга обвиняемого, Жермен, не знали о криминальном прошлом человека, которого приютили. Дюмон же сразу оценил все выгоды. Женившись на единственной дочке Норбера Шабена, уже десять лет как вдовца, он получал ферму с хорошим доходом и надежное убежище. Эти простые, порядочные люди ужаснулись, узнав о нем всю правду. Я сожалею о смерти мадам Дюмон, но каким потрясением для женщины, которая узнала, что любимый муж жестоко предал и использовал ее, могло стать такое разоблачение? Она словно обезумела, и доказательство тому — ее безрассудное поведение… Что касается семьи Руа и мсье Дрюжона, я какое-то время подозревал их в соучастии, но уже сами обстоятельства, приведшие к аресту, убедили меня в обратном!

Мэтр Жиро побледнел. Он чувствовал себя обманутым судьей. Дюбрёй стал непредвиденным элементом процесса. Жан был весь внимание. Полицейский же продолжал:

— Мне представлялось очевидным, что если такая достойная женщина, как Клер Руа, вдова Фредерика Жиро, дала присутствующему здесь Леону Каста адрес Шабенов в Нормандии, это доказывает, что она понятия не имела о преступном прошлом Дюмона.

Иначе она бы поостереглась это делать. По воле Провидения я сумел воспользоваться этими сведениями и передать органам юстиции убийцу, лгуна, манипулятора и льстеца!

Аристид Дюбрёй коротко поклонился и покинул свидетельское место. Клер хотелось кричать от отчаяния. Бертран заверил ее, что Жан до сих пор пребывает в неведении, как полицейский его разыскал. Сам мэтр Жиро набрал в грудь побольше воздуха. Парировать удар предстояло ему. Нелегко будет повернуть ситуацию после желчного выступления Дюбрёя.

— Ваша честь, — начал он, — я хотел бы вас…

— Заседание закрыто, мэтр Жиро! — заявил судья. — Вердикт будет оглашен в два часа пополудни, после того, как мы заслушаем вашу защитительную речь.

— Возражение, ваша честь! Я желаю выступить в защиту своего клиента немедленно и…