Волчья мельница

10 октября 1899 года

Клер сидела у кровати Дениз. Она только что прочитала девочке последнюю главу «Робинзона Крузо». Бедная крошка заснула, о чем свидетельствовало ее свистящее дыхание. Прогнозы доктора Мерсье, который приезжал в Понриан дважды в месяц, были пессимистичными: она не доживет до весны.

Далеко не сразу молодая женщина привыкла к виду этого хрупкого, изуродованного создания. Труднее всего было видеть ее лицо: нос смотрит в сторону, вдавленный подбородок, один глаз выпучен, а второй полускрыт надбровной дугой.

Дениз стала ее узнавать и проявлять симпатию, но только Фредерику она выказывала любовь, которая могла растрогать самое жестокое сердце.

«Где Пернелль? — спросила себя Клер. — И мадам Одиль? Готова спорить, пьют в кухне кофе с тортом! Они нарочно меня злят! Если Матье проснется и не увидит меня в комнате, он может упасть, как в прошлое воскресенье. Он у меня такой сорвиголова!»

Молодая женщина бесшумно поднялась со стула, прошла через комнату и оказалась в смежной. Малыш Матье спал в своей деревянной лакированной кроватке. Ему было уже два года и два месяца. Волосы у него были чудесные — кудрявые и легкие, как перышко. Клер любила смотреть, как он спит.

«Само послушание! — улыбнулась она сама себе. — Пальчик во рту, и такой спокойный!»

Но, пробудившись, Матье не давал присесть мадам Одиль, которая заботилась и о Дениз. Клер жила в постоянной тревоге за брата и крайне неохотно оставляла его с этой няней, по ее мнению, слишком суровой и грубой. Пернелль тоже часто вмешивалась и ругала мальчика при любой возможности.

«Как же я устала!» — вздохнула Клер.

Ее жизнь в Понриан все больше походила на чистилище. Фредерик обращался с ней как с пленницей. С нежными порывами было покончено. Кончились слезы и вздохи, кончились подарки. Ее муж терзался беспочвенной ревностью. Любовь, которую он питал к Клер до брака, превратилась в животную страсть, которая делала его жестоким и предвзятым.

Поместье молодая женщина покидала только по воскресеньям: Фредерик отвозил ее в экипаже на мессу, которую они вместе и слушали. Потом они ехали на мельницу. Первые месяц или два Колен Руа уговаривал их остаться на обед, но Клер положила этой традиции конец. Ей были невыносимы жеманство Бертий, иеремиады Гийома и состояние, в котором пребывали дом и сад, — за ними почти не ухаживали. И меньше всего ей хотелось видеться с Этьенеттой, занявшей ее комнату. В июле 1898 служанка произвела на свет сына — Николя. Бумажных дел мастер не желал узаконить малыша, но уделял ему намного больше внимания, чем Матье.

Новости из деревни и с мельницы доходили до молодой хозяйки Понриан кружным путем. Почтальон любил поболтать с Пернелль, наемные работники, приехавшие на жатву или на сенокос, привозили с собой и пикантные сплетни, которые потом повторяла прислуга в усадьбе. Так Клер узнала об отъезде Базиля. Старый друг так ее и не простил и два ее письма оставил без ответа. Он вернул Колену ключи и увез на запряженной волами телеге свой письменный стол и три сундука с книгами. Клер ужасно расстроилась и долго тайком плакала, но что поделаешь?

«Все от меня отвернулись! — заключила она, пролив немало слез. — Бертий уверена, что я упиваюсь своим положением хозяйки Понриана и купаюсь в деньгах. Отец уложил к себе в постель служанку-замарашку…

Живут и радуются жизни! А что я несчастна, никому и дела нет!»

Неожиданная констатация этого факта окончательно ее добила. Матье со своим лепетом, детскими открытиями и смехом стал смыслом ее жизни. Она могла бы полюбить мужа, но Фредерик не желал простить ей то, что сам именовал обманом, — интрижку с другим, чьего имени он так и не узнал. А еще Клер уверовала, что бесплодна. Считала себя бесплодной землей, на которой ничего не растет, — женщиной, не способной к деторождению.

«Надо же, как я влип! — все чаще восклицал Фредерик. — Вы даже не способны родить мне ребенка!»

Пернелль собственноручно перебирала грязное белье, но месячные бывали у мадам регулярно. На первых порах любезная и предупредительная, она скоро ополчилась против молодой хозяйки.

«Мсье Фредерику есть на что жаловаться! — рассказывала она молочнице, своей племяннице и мадам Одиль. — Воспитывает сына мэтра Руа, как своего, но в радости отцовства ему отказано!»

Клер услышала шум в коридоре, узнала стремительную походку Фредерика. Муж вошел уже в охотничьих сапогах и рединготе.

— Как, вы еще не готовы? — вскричал он.

— Тише! — прошептала молодая женщина. — Дениз уснула. Я читала ей вслух, но, думаю, она ждала вас.

Он прошел к кровати и взглянул на обезображенное личико сестры.

— Где нянька?

— Понятия не имею. Час назад она спустилась за травяной настойкой с медом. Пернелль нарочно ее удерживает, чтобы мне досадить. Фредерик, обязательно ли мне ехать с вами? Матье расстраивается, когда меня нет, и эти две кумушки отчитывают его и наказывают без меры. Мне очень нравилось выезжать, пока малыш не умел ходить. Но теперь я постоянно за него трясусь!

Фредерик посмотрел на жену. Худая, с заострившимися чертами лица, Клер утратила свою свежесть и сияющую красоту.

— Ступайте переоденьтесь, — сказал он. — Кони уже оседланы. Я побуду с Дениз. Когда вы вернетесь, пойду сам поищу мадам Одиль. И не жалуйтесь больше на Пернелль! Она лучше вас умеет поддерживать порядок в таком доме, как Понриан! Что до Матье, то вы слишком к нему снисходительны, и это ему вредит.

Клер промолчала. Ей приходилось смиренно слушать и слушаться с утра до вечера и даже по ночам. Фредерик не давал ей передышки. Искра желания, которую он пробудил в ней единожды, в то далекое мартовское утро, на следующий день после свадьбы, — была ли она?

Не приснилось ли это Клер? Животная пылкость мужа, его упорное стремление взять ее столько раз, сколько сможет, сделали Клер холодной и бесчувственной. Поначалу она пыталась его урезонить, а то и оттолкнуть. Он применял насилие.

С некоторых пор Клер сносила его потуги равнодушно — смирилась. Тело ее не отзывалось, угасшее сердце не способно было ни горевать, ни возмущаться.

Вскоре она вернулась в комнату Дениз. Оттененное цилиндром, в котором поблескивала булавка с головкой из каплевидной жемчужины, ее лицо казалось мертвенно-бледным. У окна стояла Пернелль, а мадам Одиль, нянька, как раз ставила на прикроватный столик жестяной кувшин.

Фредерик вышел, и Клер последовала за ним. Несколько минут спустя они неслись галопом вдоль скал в сторону, противоположную от мельницы.

На следующий день почтальон, улыбаясь до ушей, принес письмо от мэтра Руа. За завтраком Фредерик, перед которым на столе стояло блюдо с румяными, пухлыми булочками-бриошами, повертел его в руках, сломал печать, а прочитав, подал с насмешливым видом супруге:

— Это вам, дорогая!

Он прочитывал ее почту, присутствовал при ее разговорах с конюхами, следил, кто из мужчин здоровается с нею в церкви. Не хватало, чтобы жена сделала его рогатым! Эту фразу Клер слышала по сто раз на дню. Вот и сейчас она вздохнула:

— Вы впустую тратите время, Фредерик! Я верна вам, и так будет, пока я жива. Я поклялась перед Богом!

— Все так говорят! — буркнул мужчина. — Но я вам не доверяю и не стану рисковать! Не спущу с вас глаз, как говорит мой управляющий, который, кстати, пялится на ваши щиколотки, когда я подсаживаю вас в седло. Сюда сбегутся все местные парни, если я, по глупости, ненадолго отлучусь!

Клер развернула письмо. Она никак не решалась прочесть строки, написанные мелким, наклонным почерком, который ей был хорошо знаком.

— К чему такие церемонии? — удивилась она вслух. — Папа мог бы приехать, если хочет со мной поговорить.

Фредерик ткнул пальцем в листок.

— Читайте, читайте! Вам понравится!

Молодая женщина подчинилась. Пара минут — и ее пассивности как не бывало.

— Нет, только не это! — в гневе вскричала Клер. — Что на него нашло? Я не соглашусь! Нет, нет и нет!

Фредерик, бога ради, поезжайте и скажите ему это!

— Поеду, дорогая! И посоветую писать вам такие глупости почаще. Ярость вам к лицу!

Они оба были в домашней одежде. Клер — в красном атласном халате, расшитом цветами. Вырез приоткрывал ее грудь, как раз на том уровне, где начиналась тонкая ночная рубашка из розового шелка. Фредерик уставился на жену, и его алчные, кошачьи глаза затуманились.

— О нет! — простонала она. — Только не теперь, умоляю! Матье вот-вот проснется и будет меня звать! Я хочу сама покормить его кашей!

Клер сама не понимала, почему у нее сдали нервы. Животный страх охватывал ее, стоило только вспомнить содержимое письма.

— Нянька за ним присмотрит. Я достаточно ей плачу! Я не поеду на мельницу ссориться с дорогим тестем, пока не попользуюсь его дочкой!

Молодая женщина набрала в грудь побольше воздуха, закрыла глаза. Она обещала себе гнать отвращение и не поддаваться панике.

Ей казалось, что, подчиняясь Фредерику, она уберегает себя от чего-то еще более страшного. Но что-то в ней внезапно сломалось. Хотелось кричать, царапаться, рыдать. Он схватил ее за запястья, сдернул со стула и с силой толкнул на кровать.

— Нет, нет! Я не могу! — повторяла она.

— Кто знает, может, сегодня я вас наконец обрюхачу! — последовал ироничный ответ.

Распластанная на матрасе, Клер заплакала. Больше она не сопротивлялась. Пока муж стонал от удовольствия, перед глазами у нее танцевали строки письма. Колен Руа решил забрать у нее Матье. Родной отец! Он совершенно не интересовался сыном и вдруг возжелал сам его воспитывать! В течение месяца мальчика следовало перевезти на мельницу — таковы были требования бумажных дел мастера.

Как только Фредерик отодвинулся, она побежала мыться и одеваться.

— Я еду с вами! — сообщила молодая женщина. — Куда — мне все равно! Я заставлю папу передумать, найду нужные слова! У меня не будет своих детей, так что, кроме Матье, мне некого любить, не о ком заботиться!

Супруг, полностью голый, передернул плечами:

— Какая откровенность! Для меня в вашем сердце нет места.

— А могло бы быть! — негодующе воскликнула молодая женщина. — Если бы вы не были так грубы, так подозрительны! Только в конюшне мы друзья. И когда прогуливаемся верхом!

— Я действительно восхищаюсь вашими талантами наездницы и умением лечить моих лошадей. Решено: едем вдвоем на мельницу! Пойду оседлаю Сириуса и Вулкана. Не бойтесь, мэтр Руа не заберет у нас мальчика! Я к нему привязался…

Клер вдруг поняла, что Фредерик задет за живое, и удивилась этому. Он же завернулся простыню и вышел, благо его спальня была напротив, через коридор.