Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать...

Глава 46

Очнулся Данька на мягком и теплом, да глаза открыть отчего-то побоялся. Затаился, ну точно зверек шуганый, прислушиваясь и понять пытаясь, где же находится. Тишина вокруг разливалась рекой полноводной, но не стоячей, что на уши давит, а спокойной, лаской окутывающей. Выдохнул мальчонка и приоткрыл один глаз, а тут на него осознанием произошедшего и обрушилось, да так, что подхватился с места бешено да за шею в страхе схватился. Но нет – легко дышалось и никакими неприятными ощущениями не мучило.

Выдохнув еще раз, Данька сторожко огляделся по сторонам и замер. Ему бы обрадоваться иль выдохнуть спокойно – очнулся ведь в комнате уже привычной, во дворце у черта, ан нет! Словно бы наоборот сморозило вопросами разными – как тут оказался? Зачем? Что дальше делать? Искать хозяина палатей аль как?

Однако ж недолго Данька мыслями мучился. Вроде и не было никого в комнате, а стоило моргнуть, как и сам черт появился. Сидит в кресле, к кровати придвинутом, подбородок рукою подпирает и смотрит на гостя нежданного так внимательно, словно рассмотреть в нем что нутряное желает. Набычился малек мальчонка, сидит, сопит, ни слова ни кажет. Да и что сказать-то? Неведомо.

Расслабился вдруг черт, улыбнулся и ну точно светлее вдруг вокруг стало. Ушел холодок, в воздухе висящий искрами серебристыми, солнечным теплом повеяло. И Даньку самого словно отпустило. Струна внутри натянутая и страшно звенящая, что в напряжении держала, расслабилась и змейкой свернулась.

– Ну здравствуй, суженый, не ждал я тебя так рано увидеть. Но раз так вышло…

Поднялся черт с кресла, да так озорно прищурился, что Данька вслед за ним невольно разулыбался.

– …то пойдем, покажу тебе кое-что.

Подхватился мальчонка в возбуждении, враз позабыв обо всем – дюже ему нравились чудеса да загадки палатей чертовых. Но не сразу пошел вслед за хозяином дворца, запнулся на миг, себя разглядывая. Появлялся обычно Данька в той одежонке, в которой спать ложился, оттого чувствовал себя стесненным от вида своего бедняцкого, особенно ярко чувствующегося на фоне камзолов богатых, каменьями расшитых, мебели парчовой да посуды тонкостенной, искусно расписанной узорами разными. А туточки – ну словно подменил кто Данькину одежду. Вроде почти похожа на привычную празничную – рубаха длинная, пояском тонким подпоясанная, штаны да сапоги, только вот ткань такая мягкая, что только на самых дорогих развалах продается, шитье обережное – шелком переливчатым шито, сапоги, видимо, из того самого сафьяну, о которых в сказках сказывается про царевичей да королевичей, и цвету такого синего-синего, какового мальчонка в жизни не видывал. Вздохнул удивленно да и поспешил вслед за чертом. А тот точно нарочно возле двери задержался, за гостем своим приглядывая иль наблюдая.

И от чего-то почувствовалось Даньке одобрение, что не стал так уж пристально цепляться за одежду, да и браслеты с гравировкой рунами, на подушке рядом лежащие, не взял. Хоть без них и неполон костюм получается, не по-взрослому. Были бы железные – может, и взял бы, но золотые – это ж дорого как, страсть! Отдаривать нечем будет, пусть и сон. А ежели не сон, то – особливо. Так что не взял мальчонка ничего, так пошел.

А может и не было его, одобрения, может лишь почудилось оно, но забылось мимолетное чувство почти сразу, потому как сразу за дверью не коридор появился, и не комната другая. Очутился Данька в яблоневом саду, да не просто, а в том, из сна, с золотыми яблоньками. Идет вслед за чертом, глаза распахнувши, дивится.

Солнышка тут нету, а все равно – светло и тепло, ну ровно со всех сторон оно светит. Трава под ногами такая мягкая и шелковистая, что ступить боязно, а как ногу убираешь, так она распрямляется тут же. Так что если поначалу Данька ступал сторожко, то опосля без опасений принялся шагать, тропинку не выискивая, а прямо по мураве зеленой. Но главное чудо – конечно, яблоньки. Почти все тоненькие, ну точно саженцы не так давно высаженные, но с кроной уже раскидистой и с яблочками, сквозь листву стеснительно проглядывающие. Другие – на обычные старые яблони похожие, и ствол такой же, и ветки, и листва, и даж яблоки также с веток свисают. Токо вот словно золотистой патиной покрыты. Те, что постарше, позолотее выглядят, а молоденькие – еще с листвой зеленою.

Идет Данька, головою вертит, тишину ласковую слушает, да так хорошо на душе от всего, что шел бы и шел, хоть век вековой. Только вот чем дальше, тем больше замечать начинал мальчонка, что не все ладно с яблоньками-то в саду энтом волшебном. На некоторых виднеется паутинка черная – почти невидимая, краем глаза цепляется, а повернешь голову – вроде и нет ничего. На других даж и приглядываться не нужно – чернота энта словно бы часть яблоньки залила. А в глубине сада и вовсе полностью черные деревца стоят, но ветви упрямо держат, не сгибаются и не крючатся, как бывает с жучками поетыми иль морозами побитыми. Мало таких, но аж поежиться хочется и невольно вспоминается лес проклятый, где шептун чуть не потерялся.

Однако ж Азель шагал беззаботно, точно и нет вокруг никаких больных яблонек, мальчонка рядом с ним пристроился и старался не отставать.

Вроде и недолго они шли, однако ж привел черт к самому сердцу сада. Дух тут стоял самый яблочный, и деревья самые крепкие и яблочки чище всех остальных сверкали золотистыми бочками.

Сорвал черт два яблока, одно Даньке протянул, а второе сам откусил. Захрустел мальчонка плодом золотым и чуть слюной не захлебнулся – до того вкусное оказалось, куда там заграничному померанцу! И рядышком не стоял по сравнению с этим яблочком наливным! И медовое оно, да не такое сладкое, что запить хочется. И крепенькое, да стараться не приходится, чтобы кусочек отгрызть. И во рту соком сахарным тает, однако ж голод утоляет ну точно горшок каши скушал в один присест. Одним словом – вкуснющее!

А черт яблоко свое кусает неторопливо да на Даньку поглядывает.

– Понравилось тебе яблочко?

Закивал мальчонка с восторгом. Ему даж пальцы, соком измазанные, хотелось облизать, но постеснялся перед барственно-важным чертом.

– А не признал, что за яблочки? – глянул Азель с многозначительной хитринкой во взгляде, срывая еще одно яблоко да подбрасывая его. Вспыхивает яблоко золотистой искоркой, сияет бочками крепкими, да так и манит.

Глянь – а на его месте буквально на глазах новое вырастает! Не заметил этого Даня в прошлый-то раз, объедаясь вкуснотищею, а ноне прямо глаз отвесть не смог. На его пеньке грибы тож так быстро росли, но пенек-то тот – волшебный, лесной силой напоенный, а тут… Задохнулся Данька догадкою необыкновенною и восторгом:

– Волшебные яблоки из сказки! Что Жар-Птица хитила!

– Почти, – улыбнулся в ответ черт, сорванное яблочко мальчонке вручая, и продолжил с серьезностью: – Если кого этим яблочком накормишь, все хвори-болезни пройдут, потому – береги его. Пригодится. Но есть здесь и другие яблочки…

Повернулся хозяин богачества волшебного, и роща перед ним словно расступилась, пропуская к черному дереву. Данька аж заробел немного, но все ж таки пошел вслед.

Оказалось, на черной яблоне тоже плоды растут – такие же темные и пугающие, как и она сама. К дереву даже приближаться не желалось, не то что срывать что. Даж листик малый – и тот не хотелось.

Подошел Азель близко к дереву да и провел по стволу рукой. И такой печалью от него повеяло, что аж сердце защемило у мальчонки, не ждавшего подобных чувств от черта своего.

– Если этим яблоком накормить кого… – тонкие пальцы легко коснулись плода, и раздался скрип – ну точно от двери рассохшейся, ветром туда-сюда гоняемой. Никакого сравнения с хрустальными переливами от золотых яблочек! – …то умрет он. Может сперва даже и выздоровеет от хвори, от которой лечили, но опосля – непременно угаснет, и быстро. Да так, что на лекаря никто и не подумает.

Стоит Данька, в подарок вцепившись и желая очутиться от темного дерева подальше, и не понимает, зачем же ему Азель это сказывает. А тот повернулся, пошел по тропочке невесть откуда взявшейся в задумчивости:

– Вот так и души человеческие. Если общаться с тем, у кого чистая душа, и сам становишься лучше и чище. Если со скверной душой, и сам скверны наберешься и сгинешь, даже если и будет поначалу казаться, что лучше себя чувствуешь.

Не утерпел Данька. Оглянулся на исчезающее вдали дерево (только несколько шагов прошли, а оно уже далеко-далеко, ну словно за эти шаги с версту прошли!) и поинтересовался:

– Чего ж вы тогда то дерево не срубите? Черное которое. От него же только непотребства будут случаться!

Глянул Азель на мальчонку весело, ну точно рассмешил он вопросом своим.

– Ты думаешь, оно всегда было таким и таким навсегда останется? Смотри.

Остановился черт около еще одной яблоньки, лишь слегка черной паутиной затронутой. Вроде и золотая они, и запах сладкий обволакивает, а уже что-то не то чувствуется, точно гнильца подкралась и вот-вот погубить собирается. Тронул черт паутинку, с веток стряхивая, и даж дышать легче и вкуснее стало. Только вот ненадолго подействовало – вновь откуда ни возьмись ниточки проявляться стали.

– Вот так все и начинается. Иногда с малого и незаметного, иногда сразу полностью забирает. Но всегда есть шанс, что вернется все.

– А вдруг не вернется? – Данька как представил, что скверна весь сад волшебный поразит, одну яблоньку за другой опутывая, так страшно стало, что заупрямился барашком молодым да глупым, крепко-крепко волшебное яблочко сжимая. – Оно же гниль на других перекинет и заразит!

– Ты еще не понял?

Мальчонка сглотнул судорожно. Взгляд черта – черный, испытующий, огнем горящий затягивал словно в водоворот или стремнину, из которой не выбраться, и конца края которой не ведать.

– Не деревья это, Даня. Души.

– Как – души? – очумело пробормотал Данька, силясь не то понять, не то остаться на плаву, не уйти с головой в силу громадную, ранее незаметную.

– Вот так, – ответил черт как о самом обыденном. – Сама душа в человеке так и остается, но ее отражение, как в зеркале – в саду этом растет. Если срубить тут дерево – умрет человек. Если золотое яблоко сорвать, то ничего ему не сделается. А если черное – злоба больше станет.

– А моя… яблоня тут есть? – прошептал оглаушенный мальчонка, не видящий ничего уже окромя взгляда, что затмевал все, точно небо ночное, по которому звезды кружатся в хороводе нездешнем.

Ничего не ответил черт, улыбнулся лишь. А к хороводу, что звезды выводили, хрустальным смехом разбавляя его, осколок сна добавился – как он бродил по этому вот саду, а опосля под одной особо приглянувшейся яблонькой заснул. И зеркальце треснувшее к круговороту прибавилось, полетели с него вдруг бронзовые бабочки да пчелы, в звездный хоровод вплетаясь, во все стороны осколки зеркальные брызнули, отражая многократно и звезды, и сад, и взгляд темный, и закружилось все, завертелося с такой скоростью, что Данька вдугрядь потерял сознание.

Пришел в себя Данька от жара и шепота. Жарила печь, да так, словно в нее дров по-барски накидали, сразу за несколько дней, нисколько не заботясь о сохранности до весны, когда счет начинался каждому сухому полешку. Лежа с закрытыми глазами и утопая щекой в подушке, мальчонка прислушивался к судорожному разговору, что вела маменька с Настасьей Ильиничной. Травница уверенным, хоть и тихим-тихим голосом успокаивала встревоженных родителей, поясняла, что взросление так у их сына происходит и бояться совершенно нечего. Однако же чувствовал Данька за ее уверенностью скрытые опасения. Другим людям лекарка была научена внушать хорошие мысли, а вот как саму себя отучить крутить в голове всякое – то неведомо.