Трудный возраст

Глава 15

Марина

Не знаю, кого на небесах я успела прогневать, но спокойно раскинуть мозгами мне вряд ли позволят.

В Надькином дворе назревает махач.

Гарик по натуре своей человек неконфликтный. Он хороший хореограф, но в драке от умения делать сальто толку мало. Шансы выстоять против нависающей над ним горы тестостерона – нулевые. Это понимают все: и сам агрессор, который уже наведывался к соседке позапрошлой ночью, и вжавшийся в плетёное кресло Гарик, и сама Надя, испуганно застывшая в дверях.

– А вот и Маринка! – Дёргано взмахивает она рукой, глядя на меня как на бригаду скорой помощи.

Судя по рукам-кувалдам, обернувшийся ко мне брюнет как минимум боксёр. Под жгучим карим взглядом мне хочется скукожиться и не отсвечивать. Мне!

Я не имею привычки вмешиваться в чужую личную жизнь и тем более лезть в чужие разборки, но мы ведь в ответе за тех, кого приручили. Бывший или нет, Гарик если и выхватит, то только от меня. Чтоб не повадно было рядом шляться.

– Гарик, какого чёрта? Я же просила здесь не появляться! – выцеживаю, едва подавляя гнев.

– Ты не отвечала, – отмирает он. – Что я должен был…

– Должен был дождаться, когда я перезвоню. Пошли, расскажешь, что за срочность. У меня мало времени.

– Надя, был рад поболтать. Спасибо за чай. Удачи! – бросает он, опасливо обходя по дуге застывшего боксёра.

Я напоследок изучающе сканирую высокого детину на предмет опасности для Нади, но там, похоже, всего лишь разгар брачных игр. Тут я ей не помощник.

Гарик впервые заходит дальше моего двора. И честно говоря, его присутствие мне в тягость.

– Рассказывай. – Скрещиваю руки на груди.

– Ты не ночевала дома. А говорила, что у тебя никого нет!

– Сегодня нет, а завтра есть, – удивляюсь прозвучавшему упрёку. – Это всё?

– Ты с ним спишь?

– Всё-таки решил спасать наши отношения?

– Да, – звучит с вызовом.

– Тогда правильно спрашивать: «Ты его любишь?», – усмехаюсь сама себе, отворачиваясь к окну. – Отношения – это в первую очередь чувства, а не физическая связь. Между нами нет ни искры, ни эмоций. Уходи, Гарик. Тебе здесь делать нечего. Ты пытаешься реанимировать труп.

Лиам бы молча доказал обратное. А Гарик уходит, истерично хлопая дверью…

Некоторым юношам просто не дано вырасти в мужчин. И мне до жжения в груди, до кома в горле жаль, что повзрослевшим я Лиама не увижу.

С моих губ срывается хриплый, какой-то задушенный и в то же время стонущий всхлип, заставляющий тело содрогнуться, а сердце болезненно сжаться. Не знаю то ли поздравить себя с тем, что я всё-таки умею плакать, то ли пожалеть. Первый раз разреветься из-за парня в двадцать семь лет… Из-за любимого парня…

Дневной зной сменяет душный вечер. Слёзы высохли, но в моей голове по-прежнему истерика и ни единого просвета связной мысли.

Я полулежу на качели, меланхолично выдыхая дым в мутное небо. О чём-то вяло переговариваюсь с такой же подавленной Надькой, что-то отвечаю, над чем-то смеюсь. И ужасаюсь собственной индифферентности. Всегда была бойцом, а тут…

Тряпка.

Самой от себя тошно. Беспомощность – жуткое чувство, опасное, вызывающее желание сделать себе больно… сделать что угодно, лишь бы вырваться из цепких лап бессилия.

– Марин, ты недавно предлагала посидеть где-нибудь, – напоминает Надя. – Как насчёт большой пиццы и нашего любимого дивана?

Диван, качели…

Что изменит смена декораций?

– У меня есть идея получше, – улыбаюсь мрачно. – Тебе полчаса собраться хватит?

Мне хватает двадцати минут, чтобы скрыть опухшие веки под жирным слоем чёрной подводки и втиснуть зад в кожаные шорты. Надя тоже приходит в шортах – узкий отрезок джинсовой ткани едва прикрывает свежий засос на ягодице…

Мы обсуждаем всё, кроме личной жизни. Просто танцуем. Просто ищем себя прежних в шумных недрах ночного бара, затыкая натужный смех о плечо друг дружки, потому что губы немеют от крепких коктейлей и давно перестали слушаться.

А пустота всё никак не заполнится ни градусами, ни дымом, ни вниманием редких мужчин, рискнувшим к нам подвалить, но не имеющим ни единого шанса задержаться в нашей токсичной компании.

Стадия пьяных сообщений настигает нас с внезапностью первого снега.

Надька, кажется, целую вечность что-то стирает и заново пишет. Я лишь уточняю сурово:

– Солнцеву?

Судя по недоумевающему взгляду, она не сразу вспоминает кто это вообще. Вот и правильно. Чужой жених – чужая головная боль.

А что, хорошая же идея написать Лиаму?

На самом деле чёрт его знает, что движет мной, когда я делаю и отправляю ему селфи, где я на фоне кирпичной стены стою так, чтоб в кадр попало название бара.

«Палата семнадцать» …

Как символично. Поступок достойный обсуждения с психиатром…

Но и эта больная жажда ковырять себе раны проходит. Пару шотов спустя в голове, наконец, образуется вакуум.

Мне двадцать семь, чёрт возьми! Когда ещё представится возможность потанцевать на барной стойке и не быть освистанной?

Не помню, чья идея – моя или Нади, но зажатый между нами парнишка счастлив! Когда-то давно Гарик учил нас танцевать тверк. Хороший он всё-таки препод. Жара и свист стоят такие, что Гарик может по праву нами гордиться.

И вдруг наш доброволец резко исчезает. Прямо мгновенно! Вот он был, а вот его не стало.

Ему хана! Понимаю это ещё до того, как разглядеть в деталях напряжённую шею и горящие бешенством глаза Лиама.

Он перехватывает бедолагу за руку, рывком сдёргивая на себя. Не соображаю вообще. Действуя на голых инстинктах, успеваю вцепиться Лиаму в ворот в секунде до того, как он бы впечатал бедолагу мордой в стойку и огрёб проблем.

Не хочу жести. Я просто хочу его рядом.

Отчаяние, колющая тоска, безумие схлёстываются на наших губах и напрочь сносят голову. Я вся покрываюсь мурашками, по мышцам бьют тысячи крошечных молний. Внутри всё сжимается до отчётливой боли… разрывается… слепит!

Из-под закрытых век катятся слёзы… а, может, страх потери…

А, может, алкоголь.

Ладно, я великовозрастная дура. Но он зачем здесь?! Почему повёлся?

Желание отрезвить его срывается в пощёчину.

Ну же, Лиам… Не тупи, приди в себя! Зачем ты это делаешь с собой? Мой славный мальчик…

– Какого хрена, Марина?!

– Для тебя – Марина Андреевна.

В этом состоянии ответ мне кажется исчерпывающим.

Отстранённость, равнодушие, холод – вот и всё, чему между нами оставили место.

– А целовала зачем? – уделывает он мою пьяную логику, растирая красный след на щеке.

Смотрит на меня внимательным взглядом. И нужно что-то отвечать. Снова играть. Снова говорить не то что думаю. Господи, как я устала…

– Не узнала.

– Что же вы, Марина Андреевна, не протёрли глаза до того, как засунуть язык мне в рот?

– Не борзей, Лиам.

Его бровь скептически взлетает.

– А что мне остаётся? Моя детская психика в нокауте. Требую моральной компенсации, – сообщает он, многозначительно вырастая у меня на пути.

Сам не целует, ждёт… И я, на неверных ногах шагаю к нему, всё так же чему-то задумчиво улыбающемуся.

– Ну пошли, Лиам, нагну тебя в биллиард перед сном… – Опускаю кисть в его раскрытую ладонь. Я хорошо играю, но всё равно нервничаю. Ставка сегодня будет очень высокой… – Надь, ты с нами?

– Конечно, – отвечает за неё мужской голос.

О, а вот и боксёр. Теперь понятно, кому она строчила адрес.