Этюд с натуры

— Отпускаем только бутылками.

— Давайте бутылку.

— Напиток?

— Спасибо. Вина выпью.

Молодая пара за столиком шепталась, видно, разговор вели долгий. Глотов понял, что девушка в Москве проездом. Знакомы давно, ждали встречи, а теперь маются. Уединиться бы им, высказать те заветные слова, которые приберегли, но негде. Вот и скитаются по городу, заглянули в шашлычную.

— Ворчишь и ворчишь, — ласково сказала девушка парню и погладила его руку. Потом наклонилась и украдкой поцеловала. — Не виновата же…

— Предлагал пойти к знакомым? Предлагал. Так нет: чужие люди, чужие люди…

— Меня понять должен.

— Мне плохо без тебя.

— Миленький мой! Вот приеду на дольше…

Неловко было оказаться невольным свидетелем разговора влюбленных. Глотов дождался, когда подадут вино, внимательно принялся разглядывать этикетку на бутылке. Подумал, как пустячны ссоры, придирки. Не вечны люди на земле, жизнь каждого — лишь миг в общем течении бытия, и надо ценить время, дорожить молодостью, наслаждаться ею. Не понимаем, оказываемся глухи, гонимся за призрачным успехом, слишком заняты собой, заботимся исключительно о себе, спохватываемся, когда годы ушли, поблекла красота. Видно, впрямь надо перестрадать, чтобы осознать цену дарованного существования на этом свете.

«Сам лучше?» — подумал о себе. Личные невзгоды выпячивает, а что жена отдала ему молодость без остатка, детей растит — это просмотрел. Была Марина красивой. Была у них любовь…

С чего началось у них?

На учениях, которые были объявлены по флоту, «Стерегущий» отлично выполнил ракетные стрельбы. После разбора действий эскадры экипаж получил благодарность командующего флотом. Вернулись на базу, и на следующий день после подъема флага командир эсминца поздравил офицеров и матросов с успешным выполнением поставленного задания, отметил наиболее отличившихся. Старшина первой статьи Глотов получил кратковременный отпуск на родину.

Через два дня он был в Ленинграде. Сошел с поезда и от Варшавского вокзала зашагал через мост на Обводном канале, радуясь свободе, синим куполам собора на Измайловском проспекте. Он соскучился по городу, видел его как бы впервые. Проехал до Исаакиевской площади, постоял перед собором. «Господи, силою твоею возвеселится царь», — прочел вязь букв над северным портиком. Раньше не замечал этой надписи, хотя приходил с классом на экскурсии. Вспоминал, как учитель физики рассказывал, что именно при строительстве Исаакия в русской науке было сделано открытие огромной важности — физик Якоби разработал гальванопластический процесс, и некоторые скульптуры выполнены новым методом. Глотов обошел собор, отыскал ангелов со светильниками, скульптурные украшения дверей.

Вечером нагрянули друзья по двору — Генка Корнеев и Василий Филиппов. Они после школы пошли учиться дальше: Филиппов поступил в университет, а Корнеев — в Институт инженеров железнодорожного транспорта.

— Нечего сидеть, — шумел Корнеев, — пошли на танцы. На кораблях, наверно, поотстал, рок-н-ролла там на железных посудинах не увидишь.

Они отправились во Дворец культуры имени Кирова. Веселье было в разгаре, когда вошли в Мраморный зал. Остановились неподалеку от двери: трое — ростом под сто девяносто, широкоплечие. Глотов в матросской форме, сшитая на заказ бескозырка привычно сбита на затылок.

Стояли и поверх голов рассматривали танцующих и сидящих на стульях. Послышался озорной смех. Корнеев толкнул Глотова.

— За нами наблюдают!

Владимир повернул голову и увидел девушек. Поглядывая на него, в их окружении стояла брюнетка. Видимо, она была среди них заводилой. Девушка что-то сказала подругам, те снова рассмеялись. Девочка была ничего: черные густые волосы гладко зачесаны и собраны на затылке в тугой узел. Глотов отметил, что волосы у незнакомки естественного цвета, не знали ни краски, ни химических завивок. Прическа сделана по собственному вкусу, без оглядки на моду. Не стала распускать по плечам, а к лицу бы. Видно, трудно потом расчесывать спутавшиеся пряди, потому и укладывает в узел.

— Проверим, что за птаха, — сказал Глотов и, отодвигая с извинениями стоявших на пути, стал пробираться к девушкам. Остановился возле них.

— Разрешите пригласить на танец? — сказал и сделал полупоклон.

— Меня? — переспросила незнакомка, розовея лицом и как бы удостоверившись, что именно ее, а не кого из подружек приглашает матрос на танго.

— Вас…

Он взял ее за руку и повел в круг. Рука у девушки была горячая. Глотов сжал ее от прилива нежности, желая успокоить. Девушка улыбнулась и внимательно посмотрела ему в глаза.

— Марина, — представилась первой, когда они начали танец.

— Старшина первой статьи Глотов.

Девушка засмеялась.

— Зовут вас как, старшина Глотов?

— Ах да… Владимир.

Ему казалось, будто знакомы давно, не встречались только. Весь вечер они не расставались. После первого танца Глотов проводил Марину к подругам, но тут объявили твист, и Марина сама потащила Владимира в круг. Отплясывала с азартом, только коленки мелькали. Раскрасневшаяся, обмахивалась после платочком и улыбалась.

— Люблю танцы, каюсь. Чертенок во мне просыпается, когда музыка зазвучит. В техникуме посмотрел бы, что девчонки на танцах вытворяют. Тут как-то неудобно.

— Ты в техникуме учишься?

— Первый курс заканчиваю. Техникум радиоэлектронного приборостроения. Новое направление, как любит повторять наш директор.

После танцев Глотов провожал Марину домой. Жила она на Васильевском. Решили прогуляться и свернули к Неве. У гранитной набережной тихо покачивались пришвартованные лесовозы, волны набегали и шлепали о днища судов. На палубе первого лесовоза расхаживал вахтенный.

Глотов рассказывал Марине о Балтике, родном эсминце. Возле памятника Крузенштерну под хрипловатую музыку «Спидолы» отплясывали мальчишки и девчонки, видимо десятиклассники. Пиджаки и куртки мальчишек, великоватые для девичьих плеч, делали девочек неуклюжими. Но пары, соревнуясь, лихо выкидывали коленца, никто в азарте не хотел выглядеть хуже. Мелькали белые рубашки ребят, изгибающихся и приседающих.

— Не замерзла? — спросил Глотов.

— Немножко, — ответила Марина и доверчиво прижалась.

— Могу снять суконку и укутать твои плечи. Парням по гражданке проще: сняли пиджаки…

— Снимешь и ты со временем. Нашел из-за чего переживать.

— Осенью уйду в запас. Дембель, как говорят на флоте.

Ему приятно было идти с Мариной, порывался сказать что-то хорошее, но боялся сболтнуть лишнее и отмалчивался. В душе зарождалось чувство нежности, желание защитить девушку от невзгод. Глотов осторожно обнял Марину за плечи, чтобы ей было теплее. Она не отстранилась, подняла глаза и посмотрела, словно хотела убедиться, тот ли он человек, которого желала бы видеть рядом, доверять всецело.

— Мне пора, — сказала со вздохом. — Утро уже, а днем зубрить технологию. Зачет на той неделе. Скучная я у тебя…

— Хорошая! Пройдемся еще немного.

— Ладно. Погуляем.

Взошло солнце, зажглись белым расплавом окна верхних этажей. Дворники в зеленых куртках шаркали метлами, серебряными нитями поблескивали мокрые от росы трамвайные пути.

— Когда мы встретимся? — спросил Глотов. Ему не хотелось расставаться с Мариной.

— Можно сегодня вечером. Я буду ждать твоего звонка. Запиши номер телефона.

Возле парадной старого петербургского дома с двумя башенками на крыше они остановились.

— Мы пришли. Первые три окна на третьем этаже — наша квартира. Последнее окно — моя комната. Постучишься — я открою.

— Постучусь обязательно.

На пороге парадной Марина оглянулась и помахала рукой.

— Иди, иди, а то не выспишься, — сказал Глотов, переполненный нежностью.

— Жду твоего звонка, Володя.

Дверь захлопнулась. Глотов подождал еще немного и зашагал к Среднему проспекту. Город просыпался, появились первые прохожие, пошли трамваи. По Восьмой линии Глотов вышел к мосту Лейтенанта Шмидта. Вдоль набережной катили поливальные машины, каждая несла впереди себя дождевое облако. Поливалки скрылись за сквериком с обелиском в честь побед графа Румянцева. От мокрой булыжной мостовой дохнуло сырой прохладой. За Невой жарко горел на солнце купол Исаакиевского собора.

Мать ничего не высказала Владимиру за столь долгое отсутствие. Она работала в трамвайном парке водителем трамвая и привыкла к ранним побудкам. Кутаясь в халат, ушла на кухню, поставила чайник.

— Зачем ты, мам? Спала бы, — сказал Глотов.

Он чувствовал себя виноватым. На несколько суток получил отпуск, а дома не посидит.

— Спала бы, но пора на работу. Ты на часы взгляни.

Будильник отстукивал седьмой час утра.

— Ого! Тогда я немного вздремну, мам.

— Ложись, гулящая душа. Вечером снова умчишься?

— Умчусь, мам, — признался Глотов. — Обещал…

— Дело ваше молодое. Встречайтесь, милуйтесь. Больше не погуляете в жизни…

Отпуск пролетел незаметно. Глотов виделся с Мариной все дни, под конец познакомил с матерью. Пили чай за столом под белой праздничной скатертью, которую мать редко доставала из шкафа, болтали о разном. Глотов слушал, и становилось тоскливо при мысли, что скоро он уедет в Таллинн, а Марина останется здесь.

В день отъезда Марина вызвалась проводить его до поезда. Собиралась на вокзал и мать, но Владимир отговорил. Сидел в зале Варшавского вокзала, говорил Марине о пустяках, а думал о разлуке.

— Не забудешь меня? — спросил тихо. — Парней здесь много. Это я на корабле…

— Обидеть хочешь?

— Прости, так не хочется расставаться.

— Мне разве легче?

— Хорошая ты моя. Цветочек аленький…

— Замолчи, а то расплачусь. — И провела ладонью по его щеке. — Опять колючий. Ежик ты мой.

В минуты нежности она звала его ежиком, ласково бранила за то, что подбородок у нее снова будет красным и подруги в техникуме догадаются: целовалась.

— А я подарок тебе купил… — Глотов достал из чемодана шелковый платочек: по краю красная каемка, а на зеленом поле тюльпаны.

— От меня ничего и нет тебе на память. — На глазах Марины навернулись слезы.

— Нашла из-за чего расстраиваться! Ты — самый дорогой для меня подарок.

— Успокаиваешь?

— Правду говорю. Буду вспоминать тебя в море — и легче служба пойдет.

Повеселела.

— Вот… — Открыла сумочку, извлекла на свет фотографию: сидит за столиком, кофточка на ней с короткими рукавами, волосы гладко зачесаны назад и собраны на затылке в узел. — Пусть укором станет, если забудешь меня.

— Ты здесь такая, как в тот вечер, когда мы познакомились на танцах, — сказал Глотов.

На обратной стороне фотографии Марина вывела торопливо: «Самому дорогому человеку».

— «И там, от дома вдалеке, с портретом маленьким в руке, он повторял: „Моя жена…“» Есть такая песня у нас на флоте. Ты не пожалеешь, что встретила меня. Обещаю тебе.

— Не надо клятв, Володя. Одно скажу твердо: я буду ждать тебя…

Утром Глотов был уже на Балтике.

Эсминец стоял в Таллиннской бухте, на отведенном ему месте. Глотов поднялся по трапу, доложил вахтенному офицеру о прибытии из отпуска. Дремали у причала корабли, за разрушенным в войну молом вздыхало море. В шторм волны перекатываются через торчащие из воды бетонные обломки, раскачивают суда, рвут швартовы. Приходится заводить дополнительные концы или становиться на якорь.