Мистические истории. День Всех Душ

«Говори о временах недавних, о нынешнем своем воплощении».

И тут я стал улавливать упоминания вещей знакомых: Нью-Йорк, жена, дитя, друг. Рассказ пошел об удушении ребенка, об ограблении друга и одному Богу известно, чем бы продолжился, если бы моя сестра его не остановила.

«Как ты умерщвлял младенца? Покажи, как это было!» – потребовала она и снова добавила несколько незнакомых мне слов. Демон тут же подскочил ближе, склонился и сцепил свои когти на тоненькой шейке, которую я не видел, но явственно мог себе вообразить. В его лице отражались страшнейшие видения ада.

«А как ты обворовывал друга? Покажи, как это было!» – И снова прозвучали незнакомые слова, и снова демон повиновался.

«Это мы сохраним, чтобы использовать в будущем», – сказала сестра. Наказав мне до ее возвращения не спускать глаз с твари, она вышла и после довольно длительного отсутствия принесла с собой черную коробку, которая оказалась фотографическим аппаратом, и кое-что еще, а именно принадлежности для иного, новейшего способа фотографии, которым она владела. Она запечатлела тварь в обеих позах на необычной карточке – прозрачно-белой, из множества слоев тончайшей восточной бумаги. Когда она закончила, карточка стала выглядеть белой, как прежде, однородной и пустой. Изображения появлялись, только если поднести ее к глазам и всмотреться очень внимательно.

Между этими двумя находилась третья фотография, на которой были совмещены два лица – две души, по словам моей сестры: благообразного мужчины, которого мы видели вначале, и демона.

Сестра попросила ручку и чернила, и я протянул ей карманное вечное перо с фиолетовыми чернилами. Дав его человеку-кулосу, она велела ему подписать под первым изображением «так я убил своего ребенка», под вторым «так я ограбил своего друга», а под третьим, помещавшимся между ними, – «такова душа Ричарда Бервелла». Удивительным в этой надписи было то, что сделана она была на старофранцузском, на котором разговаривала тварь, Бервелл же французского не знал.

Сестра думала поставить на этом точку, но тут ей пришла новая идея, и она, как раньше прожигая тварь взглядом, спросила:

«Какое из твоих преступлений было самым чудовищным? Говори, я приказываю!»

И демон рассказал, как однажды пробрался в дом одной святой женщины, убил всех, кто там находился, и спрятал тела в погребе, за тяжелой дверью.

«Где находился этот дом?»

«На Рю-Пикпю, дом девятнадцать, рядом со старым кладбищем».

«А когда это было?»

Тут демон поднял бунт, катаясь по полу в адских корчах и выкрикивая слова, которые для меня ничего не значили, но сестре явно были понятны, потому что она иногда прерывала его краткими суровыми фразами и в конце концов заставила ей повиноваться.

«Довольно, теперь я знаю все», – сказала она, сфокусировала взгляд, как прежде, и добавила несколько слов, после чего свершилась обратная перемена. Перед нами вновь предстал Ричард Бервелл из Нью-Йорка, джентльмен с честным, благообразным лицом.

«Простите, мадам, – произнес он неловко, однако уважительно, – я, должно быть, на минутку задремал. Сегодня со мной творится что-то странное».

«Да, – подтвердила сестра, – с вами сегодня действительно творится что-то странное».

После этого я проводил Бервелла в отель «Континенталь», где он остановился. Вернувшись к сестре, я проговорил с нею до глубокой ночи. Мне было за нее очень тревожно: взвинченное состояние могло плохо сказаться на здоровье. Я уговаривал ее пойти спать, но она отказывалась.

«Нет, – говорила она, – подумай о том, какая чудовищная ответственность на мне лежит».

И она продолжала излагать свои странные мысли и теории, из которых я понял только, что всему человечеству угрожает опасность страшнее чумной эпидемии.

«Это случается однажды за несколько циклов, – рассказывала сестра, – пока чистая душа медлит войти в тело новорожденного, туда проникает душа-кулос. Две души проживают жизнь вместе, и злое начало обретает доступ к земным делам. Я чувствую, что должна снова встретиться с этим несчастным. Вполне возможно, что он нас не узнает: его нормальная душа может не справиться с пережитым этой ночью потрясением и память будет стерта».

На следующий вечер примерно в тот же час сестра настояла, чтобы я отправился с ней в «Фоли-Бержер», в сад при варьете, которым мы не особенно увлекались. Когда я стал отказываться, она сказала: «Это там. Я должна пойти», и при этих словах у меня по спине пробежала дрожь.

Мы поехали туда и в саду сразу обнаружили Ричарда Бервелла, который сидел за столиком и любовался явно непривычным ему зрелищем. Сестра на миг заколебалась, а потом отпустила мою руку, приблизилась к столику и уронила прямо перед Бервеллом приготовленную карточку. С тенью грусти на прекрасном лице она вернулась ко мне, и мы ушли. Было понятно, что он нас не узнал.

До тех пор я выслушивал удивительный рассказ ученого молча, но тут начал осаждать его вопросами.

– Чего хотела добиться ваша сестра, давая Бервеллу карточку?

– Она надеялась, что с ее помощью Бервелл поймет, в каком находится положении, то есть что чистая душа узнает о ее мерзком спутнике.

– И это ей удалось?

– Увы, нет. Этот человек был не способен видеть изображения, доступные глазу любого другого. Человек-кулос не может знать о своем падении.

– И однако же этот человек годами вел самую что ни на есть образцовую жизнь?

Посетитель покачал головой.

– Согласен, наступило улучшение, связанное в основном с экспериментами, которые я проводил по желанию сестры. Но демонскую душу изгнать не удалось. Мне жаль это говорить, доктор, но ваш пациент был не только убийцей с Уотер-стрит, но и тем таинственным душегубом, что оставлял после себя изуродованные женские трупы. В последние десять лет его кровавые деяния неоднократно ставили в тупик полицию Европы и Америки.

– И вы об этом знали, но не донесли на него?

– Такое обвинение невозможно было бы доказать, а кроме того, я поклялся сестре, что не стану предпринимать в отношении него ничего, кроме упомянутых экспериментов. Что значат его преступления, если сравнить их с великим тайным знанием, которое я теперь могу подарить человечеству?

– Тайным знанием?

– Да, – серьезно и убежденно подтвердил ученый, – теперь, доктор, я могу сказать, что вскоре всему миру станет известно: есть способ выведать у любого живого человека самые заветные тайны, касающиеся его жизни, если только они сохранились в памяти; ведь только память способна породить в мозгу материальные картины, которые путем ментального излучения можно спроецировать вовне и запечатлеть на фотографической пластинке точно так же, как любой другой объект.

– Неужели, – воскликнул я, – вы можете фотографировать доброе и злое начала, имеющиеся в каждом из нас?

– Именно. Великая истина о двойственном существовании человеческой души, о которой смутно догадывался один из ваших западных писателей, продемонстрирована мною в лаборатории с помощью фотокамеры. Я поставил себе цель в должное время вручить это драгоценное знание немногим избранным, чтобы они хранили его и достойным образом использовали.

– Поразительно! – воскликнул я. – А теперь, если можно, расскажите мне о доме на Рю-Пикпю. Вы там бывали?

– Мы там побывали и обнаружили, что уже полвека в этом месте нет никакого дома. Продолжать поиски мы не стали[99].

– А надпись на карточке – вы помните, что там было? Ведь Бервелл рассказывал, что чернила выцвели?

– У меня есть кое-что лучше: фотография карточки и надписи, предусмотрительно сделанная сестрой. Чернила у меня в ручке были плохие, я подозревал, что они выцветут. Завтра я принесу вам фотографию.

– Я буду в доме Бервелла, – предупредил я.

На следующее утро посетитель явился, как обещал.

– Вот фотография карточки, – сказал он.

– А вот и оригинал, – ответил я, срывая печать с конверта, взятого из металлической шкатулки Бервелла. – Я ждал вашего прихода, чтобы на него посмотреть. Да, надпись в самом деле выцвела; карточка на вид совершенно чиста.

– Пока вы не повернете ее вот так. – Посетитель наклонил карточку, и мне открылось страшное зрелище, которого я не забуду вовек. Тут же я понял, почему жена и друг Бервелла не вынесли испытанного потрясения. Фотографии заключали в себе тайну жизни, посвященной злу. Сходство с Бервеллом было неопровержимо, доказательство против него – ошеломительно. Глядя на этот кусок картона, жена видела преступление, которого не простит ни одна мать; партнер видел преступление, которого не простит ни один друг. Представьте себе, как любимое лицо расплывается у вас на глазах, превращаясь в скалящийся череп, потом в гниющую массу, потом – в глумливого адского демона, уродливого, как смертный грех, отмеченного всеми признаками порока и позора. Вот что видел я и вот что раньше видели они!

– Положим-ка мы эти две карточки в гроб, – предложил мой спутник внушительным тоном, – мы сделали все, что в наших силах.

Стремясь поскорее избавиться от ненавистного куска картона (кто знает, какое еще проклятие все еще за него цеплялось?), я взял посетителя за руку, и мы вместе направились в соседнюю комнату, где лежало тело. Я видел Бервелла, когда он испустил последний вздох, и мне помнилось мирное выражение его лица. Но теперь, когда мы уронили на его недвижную грудь две белые карточки, ученый вдруг тронул меня за руку и, указав на пугающе искаженные черты мертвеца, шепнул: «Глядите, Оно и в смерти его не освободило. Давайте быстрей закроем гроб».

Артур Квиллер-Куч

Джон Бакан