Самый завидный подонок
- Автор: Мартин Анника
- Жанр: Современные любовные романы / Любительские переводы
Читать книгу "Самый завидный подонок"
Глава тридцать третья
Лондон
Вики
В Лондоне стоит на редкость солнечный день. Я выхожу из броского общего пространства, где у меня офис, на улицу, а за мной тащится Смакерс.
Мы огибаем лужи, похожие на бледные зеркала на тротуаре, отражающие серое небо, серые здания вокруг и разноцветные огни вывесок. В воздухе витает запах дизельного топлива, смешанный со сладостью хмеля из близлежащей мини-пивоварни.
Мы направляемся вверх по улице к ярко-красной телефонной будке. Женщина по имени Ханна превратила ее в кофейню. Я почувствовала облегчение, что здесь подают не только чай.
— Привет, Вероника! — говорит Ханна.
Я здороваюсь в ответ. Покупаю булочку и кофе, околачиваюсь поблизости и разговариваю с ней, как делаю каждый день. У нее всегда есть вкусное угощение для Смакерса.
Я люблю красочную международную суету Лондона. Я люблю своих веселых, стильных соседей по офису, но я скучаю по Нью-Йорку.
История с Вондой разразилась после Рождества. Моя мама нашла в себе силы признаться и представить доказательства, которые показали, что Вудраффы сделали со мной. Есть предположение, что ей заплатили.
Это была большая история в стиле часовых телевизионных новостей, которую подхватили повсюду: она даже попала на первую полосу «Вашингтон Пост».
Я плакала, когда смотрела это. А потом пересматривала снова и снова, и снова. И я просто почувствовала себя такой чистой. Как будто что-то болезненное внутри меня было начисто вымыто слезами и дождем.
Но, как ни странно, мне не хотелось возвращаться.
То, что было вымыто и очищено, прекрасно сохранилось, хрупкое, в красивой ленте. Выступать перед камерами в роли оправданной Вонды мне нравится не больше, чем выступать в роли ненавистной Вонды.
Возможно, я устала.
Карли посещает отличную школу, и она получила роль в мюзикле в Вест-Энде, которая будет потрясающим дополнением в ее резюме, когда она вернется в Нью-Йорк. Я не хочу, чтобы она уходила, но ей скоро исполнится восемнадцать, и она закончит школу. Я хочу, чтобы она была вольна следовать за своей мечтой.
Я использую деньги, полученные от «Locke Worldwide» в качестве начального капитала, чтобы создать кооперативную студию своей мечты на развалинах старого склада. У меня есть несколько инвесторов, и я нахожусь в процессе тихого сбора заявок, смешивая элементы Саутфилдской студии с видением Генри и некоторыми моими собственными идеями.
Я стараюсь не думать о нем слишком сильно в эти дни или о том, как у нас все закончилось. И как мне нравилось быть с ним.
Как он помог мне вспомнить, кто я такая. Иногда я задаюсь вопросом, приложил ли он руку к тому, что поведение моей матери изменилось на сто восемьдесят градусов.
Я все еще стараюсь не думать, что он имел в виду, когда сказал, что не притворялся. Или, по крайней мере, большая часть меня не думает, что он подразумевал под этим. Крошечная частичка меня считает, что он не притворялся.
Но я все равно не буду связываться с ним. Разве это не звучит странно?
Просто воспоминание о том, как он сказал, что не притворялся в своих чувствах ко мне, похоже на лотерейный билет, который ты никогда не проверишь, выиграл ли. Так что ты никогда не сможешь разочароваться в том, что проиграл. И когда смотришь на него, то можешь подумать, что это что-то хорошее.
Грифон из пробкового дерева стоит на моем комоде, верный, преданный и полный возможностей, как будто в мире все еще существует какая-то магия. Как лотерейный билет, который я так и не проверила.
Я смотрю на него, когда мою посуду. Когда готовлю еду. Когда я чувствую себя счастливой. Когда я чувствую себя несчастной.
Студия не дает мне скучать. Там будут субсидируемые помещения для ремесленников со всего мира. Это захватывающе.
Я прощаюсь с Ханной и направляюсь обратно в офис с его модным интерьером из кирпичных стен и зеленых гофрированных металлических перегородок между столами. Я спускаюсь в свой район, здороваясь то тут, то там.
Я с удивлением обнаруживаю, что посреди моего стола, где у меня разбросаны вдохновляющие фотографии, стоит большая коробка. Она адресована мне. Никаких указаний на отправителя.
Я спрашиваю женщину, которая сидит рядом со мной, видела ли она, кто это принес.
— Курьер, — отвечает она, пожимая плечами.
Какой бы большой коробка не была, она легкая, как перышко. Я беру нож и разрезаю ленту, открывая крышку.
Сначала мои глаза не понимают, что я вижу. Мой разум интерпретирует все, как упаковочные материалы, как будто компания, у которой не все в порядке с головой, решила заняться упаковкой арахиса.
Но мое сердце видит. Оно начинает бешено колотиться, опасно биться. Страх. Счастье. Удивление.
Коробка наполнена сотнями крошечных грифонов из пробкового дерева, искусно вырезанных — я узнаю руку Генри в каждом когте, в каждом крошечном крыле.
Я запускаю в них пальцы и набираю пригоршню.
— Четыреста двадцать пять.
Я оборачиваюсь. Мои глаза встречаются с его. У меня перехватывает дыхание. Дрожь пробегает по телу.
Он прислоняется к перегородке позади меня в темно-коричневом костюме, темные волосы взъерошены и чуть отросшие.
Смакерс прыгает у его ног, виляя хвостом.
— Генри.
— Я вырезал по одному каждый день, когда тебя не было, — говорит он.
Мой голос дрожит:
— Ты не можешь быть здесь.
Он отталкивается от перегородки и подходит ко мне, в его глазах сверкает вызов.
Я хватаюсь за край стола позади себя, как будто это может остановить вращение комнаты.
Он останавливается передо мной. Он стоит там, наблюдая за моими глазами.
Он весь такой шикарный в костюме за тысячу долларов, но пульс бешено стучит у него в горле. Когда он говорит, в его голосе слышится едва заметная дрожь.
— Я хочу вернуть нас. Что я должен сделать?
Мое сердце болит. Оно действительно болит.
— Я не знаю, были ли мы.
Даже когда я говорю это, какой-то тихий голосок во мне кричит, что это ложь.
— Для меня «мы» были, — говорит он. — И всегда будем.
Генри здесь. Прямо передо мной.
— Ты вырезал больше четырехсот грифонов?
Его взгляд обжигает мое сердце. Вопрос не в том, сколько он вырезал, и он это знает.
Я едва могу думать. Это все, чего я не смела хотеть.
— Кажется, в это слишком трудно поверить, — произношу я наконец.
— Я знаю. Я понял. Ты обожглась, — он берет меня за руку, словно моя рука принадлежит ему. Он переплетает свои пальцы с моими, теплые и мягкие. — Я сжег тебя, когда не рассказал тебе всего, — говорит он. — Я должен был, но не сделал этого. Я мог бы стоять здесь и оправдываться перед тобой, но я не буду. Ты просто нужна мне. Дай нам шанс.
— Я не могу.
Его рука сжимается, совсем чуть-чуть, как будто, если он не будет держать меня крепко, я могу вырваться.
— Позволь мне любить тебя за нас двоих.
— Что?
— Я люблю тебя, — его слова спокойны и уверены. — Это реально. Все было неправильно, но эта часть реальна. Так будет всегда.
Инстинктивно я ищу подвох, ложь. Но все, что я вижу, — это любовь, уязвимость любви Генри. Его приезд сюда. Его грифоны.
Взгляд Генри — это темно-синяя честность и преданность на многие мили вокруг. Его тоже сожгли, но он приходит в себя.
Словно некоторые вещи могут сбыться.
— И, конечно же… — он поднимает наши соединенные руки, оставляет поцелуй на моем среднем пальце. — Ты должна позволить мне спроектировать и построить твой проект совместного пользования студии. Я имею в виду, пожалуйста. Ты думаешь, кто-нибудь еще может сделать это наполовину так же хорошо, как я?
Я улыбаюсь:
— Вот Сладкий Локк, которого я знаю и люблю.
Он делает паузу, и все, кажется, замирает. Например, имею ли я в виду, что люблю его?
— Это только из-за Сладкого? — спрашивает он.
Я улыбаюсь так широко, что, кажется, никогда не смогу остановиться.
— Если я скажу тебе, что люблю тебя, если я скажу тебе, как сильно я люблю тебя, и как я боюсь, что это не правда, что ты любишь меня, это помешает тебе вырезать еще больше крошечных грифонов, как какому-то психу?
— Нет, — говорит он. — Я продолжу вырезать их для тебя. Столько, сколько смогу вырезать.