Измена. Её выбор

Глава 2. Как мне теперь быть, мам?

— Учебник, страница сорок семь, задание 13 письменно, — я вырубаюсь уже на том моменте, когда называю страницу. Зашуршали учебниками, а я не вижу лиц.

Надо сесть за стол, сделать вид, что тоже листаю книгу. Перестать, в конце-то концов, торчать в ютубе, отключить оповещения — и выдохнуть.

Но куда там! Меня сносит новостной лавиной. Ведь с момента моей первой в живую встречи с Кристофером Хиддлстоном — его — становится слишком много в моей теперь жизни. Нет, правда. Я где-то читала о таком психическом выверте: о чем думаешь, то и попадается на глаза. И попробуй потом не поехать мозгами.

— Алиса Станиславовна, вот тут не понятно. Это совершенное время? — до этого ли мне сейчас?

— Да. Где? — опять делаю вид, что живу и дышу. Но получается на двоечку. — Да, Алексей, это именно оно. Если вы забыли, то я напомню: задание на самостоятельное выполнение.

Настоящее. Простое. Повторяющееся.

Настоящее, что повторяется из раза в раз. Какое оно у меня? Торчать серой мышью в этом кабинете и учить детей английскому и литературе? Возвращаться поздно, падать на кровать, едва успевая сказать сыну, что он мой милый мальчик, но «извини, я устала. Кстати, как там дела в школе?».

А затем прятаться ото всех на пробежке в выходной? Единственный, между прочим. И кушать много сладкого смотря сериалы, где играет, мой теперь один из любимых мужских актеров — Кристофер Хиддлстон.

«Ты долбанулась» — это диагноз моей мамы.

Я ведь побежала, как дура, перво-наперво к ней. Ведь психологиня же! Авось чего присоветует. Итоге посыл матери был таков: «не перебирать харчами, ведь твои глаза видели , что раньше брали. Живи , как живешь и ничего о всяких глупостях и чужих мужиках думать…»

А если я не могу перестать о нём думать. Как мне теперь быть , мам? А?

— Алиса Станиславовна?

— Чего тебе, Алексей?

— Я готов сдать, — черт, надо было задать больше и сидеть себе спокойно в тишине своих мыслей.

— Окей, можешь сдать, и свободен.

— Но как? Еще же двадцать минут!

— Иди, пока я не передумала. Кто еще готов сдавать работу?

А у меня впереди еще три группы студентов университета.

Может быть, моя работа сможет вытравить из моей головы тебя, мистер Хиддлстон.

***

Нет, я разлюбила возвращаться домой. А вот топать по вечерним улицам — наоборот, полюбила. В наушники музыка — с каких пор все песни стали о тебе? Смотреть только вперед, но видеть огни — никаких лиц. И думать. Без конца.

Что могла сказать тебе, как могла взглянуть, почему именно я? За что мне-то такая сомнительная радость? Можно спокойно и не спеша отразмышлять весь путь домой.

А вот еще что, я перестала мерзнуть. Тоже — с чего? И внутри откуда-то взялся такой по-дурацки теплый комок. Вспоминаю Криса Хиддлстона, его голос, его улыбку — и комок внутри меня становится совсем нахрен пушистым. И улыбаюсь я счастлива сама себе.

Моросит. А я даже зонт не взяла.

Знаете, чего сейчас больше всего хочу? Идти где-нибудь под дождем с Крисом Хиддлстоном. Поднять, воротник его пальто, прижаться к нему боком — и шагать через лужи. Или вот еще: смотреть на ночной город, на то, как зажигаются его огни. А больше всего хочу, чтоб закончились наконец-то эти наши с ним мысленные беседы, чтоб монологи, которые я придумываю в своей голове , прекратились — и Крис , в конце-то концов… Что именно? Я еще не смотрела, что будет происходить дальше.

Потому что мне страшно туда смотреть. Может так и лучше? Ну вот и мой дом. Светятся окна на нашей кухни.

«Чего дергаешься Алиса? Твои мальчишки наверное пьют чай с пирожками. И тебе сейчас тоже пить чай. А потом спать. И завтра опять все по кругу. Ну нет. Не сегодня. Такие звезды над крышами…»

***

Конечно же, я не полагаюсь на свою память.

«Слушайте!» — Ну разве это не может не цеплять? Цепляло, входило под кожу будто острыми крюками, еще со школы, что-то там вытаскивали наружу, как и все у Маяковского — ты просто не можешь пройти мимо той же — «Флейты» — и вот надо же, но я убей сейчас не в состоянии вспомнить ничего. Кроме последних строчек, про крышу, над которой — или через которую, какая, по сути, разница — видно звезды. А через мою видно? И зажжется хоть одна светящаяся точка, хоть один из этих жемчужных плевочков? Или я и на это не могу рассчитывать? Да когда я последний раз отрывала взгляд от земли? Когда смотрела в небо? Тогда, все тогда. И все это было с Крисом . Как это патетично. Да и вечером, когда я последний раз выходила просто на прогулку? Когда я танцевала? Или занималась любовью?

— Ты еще сидишь? — раздается из темноты недовольный голос мужа.

Ясно. Егор идет спать.

— Да. Хочу кое-то перевести, — чисто инстинктивно сгребаю бумажки со стола.

— Ну ладно. Споки, — муж нагибается, чтоб чмокнуть меня в щеку. Нет, он хороший, правда. Но я его больше…

— Споки, — ну надо же как-то, ну я не знаю, — Егор!

— Да, — тормозит на пороге, — что?

Я хочу танцевать, Егор! Я так чертовски хочу танцевать! Двигаться вместе — и чтоб твоя ладонь у меня на талии, и чтоб ты вел меня и страстно целовал…

— Давай потанцуем. Мелкий уже улегся, — я пытаюсь сейчас звучать, соблазнительно, что ли? Если он скажет да…

— Ты чего, Алис?

— Нет. Ничего. Забудь. Иди спать Егор.

«Давай, Алиса, погрузись в дебри перевода! Отвлекись! Работай! И забудь о танцах. Как там твоя мама изволила говорить? Ты взрослая девочка! Всё остальное не имеет значения. Не скажу, что так проще — легче, это точно. Ну что, познаем все сложности стихотворного перевода с русского на английский?»

Я даже сама не совсем еще осознаю, накой мне это надо — ломать свои мозги сейчас о невероятный словесные выверты Маяковского. Ну как, простите, перевести «И, надрываясь в метелях полуденной пыли…» на английский язык? Как переложить дышащие жаром — не слова, ритмы — в консервативные, отрешенные лексические единицы? Как усмирить то, чему мало места, что бьет через край, как будто в строчках ему сдерживать себя ну просто невмоготу? Усмиряю.

Изо всех сил делаю консервативнее, насколько это сейчас возможно в моем состоянии. Стараюсь не добавлять туда себя, отстраняюсь. Ровно до момента обновления ленты новостей.

Боже, эта проклятая лента! Она не дает мне спокойно вставать по утрам, не дает засыпать ночью. Как можно отстраняться, когда где-то на белом свете есть он? Как знать это — и не иметь возможности дотянуться? Ну почему я такая дура, не запоминала сильней, не унесла с собой воспоминания о нем? Почему дернулась от его губ? Почему Крис Хиддлстон не был, черт его дери, настойчивее? Поему так и не притянул меня к себе, не впился в мои губы своими — наверняка твердыми и горячими? И как забыть теперь…

Новости, бессердечные вы суки. Почему его так много? Почему Кристофер, который каких-то пол года назад был затворник-затворником, теперь из каждого утюга? Записал поэму для радио, снялся в рекламе, дал интервью, поехал в Нью-Йорк со спектаклем. Встречается с партнершей по спектаклю… а я тут. На столе старенькая лампа — только она и освещает тьму, которая сгущается вокруг меня. Бумажки, томик Маяковского. Обкусанные ногти — и нервный тик. Вот она я? Ну что, нравится? Скажи Кристофер Хиддлстон, взял бы ты меня такую под руку, повел бы темными улицами в сторону моего дома, попытался бы поцеловать?

Я так долго глотаю эту лавину, эти слухи, мнение причастных к этому вот спектаклю (только ли на сцене? — грызет и грызет меня долбанный червяк сомнения или моего желания?), комментарии, что точно знаю — этой ночью мне будет сниться Крис. И во сне я его поцелую. А потом как-нибудь наберусь храбрости — и отправлю ему все, что сегодня напереводила.

А затем комкаю листок с его контактами. Зачем я взяла его тогда и зачем до сих пор не выбросила? Наверное, чтоб однажды написать ему о том, что если звёзды зажигаются на небе, значит это кому-нибудь нужно…