Временно

— Гарольд, подчинение не приводит к стабильности. — Стоит мне произнести это вслух, как я понимаю, что так и есть. В горле встает ком, и меня несет: — Я хочу твердо стоять на земле, всегда. Я хочу быть обычным человеком, с местом, где ему место. Как я могу достичь стабильности, если не пройду через облака морали?

Гарольд улыбается:

— Вот она, та ракушка, которую я знаю, — говорит он, но я понятия не имею, какой ракушкой я была и какой стала. Что он знает обо мне? Да что вообще знает обо мне хоть кто-нибудь? Вот в чем суть.

— Ты! — говорит надзирательша, подбегая к нам. — О чем ты только думала?

— Я думала не так, как все.

— Кто сказал, что тебе можно думать не так, как все?

— Никто.

— И кто этот никто?

— Совершенно никто. Не вы.

— Вот именно. — Она начинает закипать. — Я не говорила тебе думать. Я вообще ничего не говорила! Как это все может работать без меня? Без меня? — теперь она буквально орет.

Остальные беглые временные тихо сидят за своими кнопками.

— Ты думаешь, можешь нажимать на все кнопки, на какие тебе вздумается? — орет она и вдруг резко нажимает на несколько кнопок разом, роняя бомбы повсюду.

— Это точно необходимо? — почти беззвучно спрашивает Гарольд.

— О, это необходимо. Еще как необходимо. Я доказываю свою правоту!

Надзирательша теряет контроль. Она отталкивает Гарольда, который стоит у нее на пути, и идет прямо ко мне.

— Спасибо за возможность, — говорю я, — но пришло время мне сделать заявление.

Я открываю люк.

Я вспоминаю прогулку по доске.

Я вспоминаю, как падать, и я прыгаю.

Облака летят мне навстречу и проносятся мимо, словно это небо движется, пока я зависаю в неподвижности. Все быстрее и быстрее, я чувствую, как мир стремительно летит мне навстречу, смертельный, как бетонное покрытие.

Председатель все же достаточно умен: предложил мне взять парашют, и когда я в нужный момент дергаю кольцо, он раскрывается у меня спиной.

Теперь меня несет ветер. Где-то там, внизу, все бурлит. Припадочная надзирательша посбрасывала бомбы здесь и там, везде. Вот убийственная хижина — исчезла. Вот банк — разнесен по кирпичику. С такой высоты сейф кажется совсем маленьким, словно игрушечным, он раскололся и открылся. Я вижу совсем крохотную игрушечную версию Лоретты, она в маске и полной готовности загружает мешки с деньгами в мешки покрупнее.

— Лоретта! — кричу я.

Может, дело в высоте или недостатке кислорода, но Лоретта смотрит вверх и машет мне рукой.

— О, милая! Куда ты теперь? — спрашивает она.

— Понятия не имею! — отвечаю я.

Лоретта истово кивает. Я дважды беглянка, дважды сбежавшая беглянка.

— Удачи тебе всегда! — говорит она и машет мне всей рукой, от плеча до кончиков пальцев.

Я пролетаю вдоль зданий, высоких, до самого неба. Вдоль окон, сквозь которые смотрят люди, смотрят на меня, смотрят на то, как рушится город. Я лечу сквозь окна, сквозь другие окна, сквозь двери, обрамленные комнатными растениями и кожаной мебелью. Переговорки, переговорки, переговорки.

Вот и тюрьма — я достигла своей цели. Ворота открыты нараспашку, заключенные выбегают оттуда и несутся в лес, через мост, в город. Я вижу приятеля Карла, бегущего в сторону холмов. Вижу Карла, стоящего у покореженной ограды, его глаза блестят, когда он узнает меня. Опять все дело в высоте.

— Эй, дружище! — кричу я в его сторону.

Он не отвечает. Может, я говорю сама с собой? Я все еще чертовски высоко.

— Эй, дружище! — повторяю я.

— Ты мне не дружище, — говорит он, — ты не мой дружище.

— Карл! Я сделала это для тебя! Ради любви и одиночества!

— Одиночества? Что ты знаешь об одиночестве? Ты оставила меня здесь гнить в одиночестве.

Чем ближе парашют подносит меня к Карлу, тем дальше он кажется. Я не могу противиться нарастающей во мне злости на него и на то, как он благодарит меня за мою тяжелую работу и за верность. Я поражаюсь тому, что, оказывается, ожидала большего, гораздо большего, чем мне обещали, большего, чем что-то временное. И понимаю, как же это глупо — ожидать хоть чего-то.

— Мы лучше проводим время, — кричу я, — когда делаем это вместе.

Карл бросает на меня последний взгляд, а затем бежит вместе с другими заключенными. Не оглядываясь.

Я вижу, как они все бегут, минуют город, мы все беглецы.

Мой парашют парит над дырой в земле, возможно, это воронка от бомбы, я продолжаю спускаться, мое сердце разбито, я опускаюсь все ниже и ниже, к самому центру земли — я надеюсь. Но парашют опадает, и я остаюсь на дне этой дыры, в которой обнаруживается тайный туннель.

Я ползу по нему, словно мышь, пачкая локти в земле. Туннель расширяется и сужается, расширяется и сжимается, и вновь расширяется, чтобы пролить тонкие струйки света, озаряющие мой путь.

Я ползу.

Из небожительницы я стала подземной тварью.

Туннель мягкий и мокрый. Земля забивается под ногти. Превращает ли земля под ногтями ногти в когти? Затем появляются камни, затем я поворачиваю направо и земля меняется, под коленями хлюпают сточные воды с разводами масла и мусором, бесконечные пещеры со следами других коленей и других когтей, с другим уже запахом, нет, вонью, и я понимаю, что все, что это обходной путь, фальшивый туннель, туннельный синдром, это полое изнутри тело, а не настоящий туннель; возможно, это тупик, и что я тогда буду делать, куда я пойду, как выживу, особенно если погаснет свет?

Свет гаснет.

В этой полной тьме я совершенно спокойна и даже почти счастлива. Я чувствую парящую радость мира без стен, без тела, без дней, без единой называемой вещи. Я чувствую свое лицо и не знаю, где оно находится относительно солнца. Это отсутствие перспективы почему-то вселяет в меня надежду. Я — это семя, что еще не взошло. Кажется, я даже улыбаюсь. Кажется, я даже сплю.

Время движется и не движется. Тьма создает расписание для иллюзии движения, иллюзии замирания, может, назад, а может, вперед, карты учета времени пробивают и распробивают назад. Путешествие во времени — мой новейший навык, в кротовой норе, в грязи и дерьме, среди червей, в тишине я держусь земной компании.

Думаю, я даже сплю, потом просыпаюсь и сплю еще немного.

Возможно, проходят минуты, возможно — месяцы.

Прямо над моей головой, а может, прямо из-под меня появляется рука, хватает за воротник и дергает, пока колени не отвечают, пока мои сведенные судорогой конечности не распрямляются и я не понимаю, что теперь могу стоять прямо. Я встряхиваюсь. Стряхиваю животное, которым стала, вытягиваю позвоночник, пока не выпрямляюсь совсем и не начинаю идти, пошаркивая, едва переставляя ноги. Рука расправляет мне плечи, поднимает запястье, чтобы я взялась за перила лестницы, и, держась почти надежно, с небольшой помощью со стороны, я поднимаю ногу и подбородок. Я забираюсь в пещеру ведьмы.