Бертран из Лангедока

* * *

Послушать Бернара Мартена собралось на диво много народу. Как только проведали, что пришел Мартен? Заранее ли его ждали, оповестил ли кто окрестных жителей каким-либо условным знаком? Но только собралось их больше сотни на лесной поляне, в самой глуши заповедных охотничьих лесов эн Раоля де Маллеона. Пришли из Шателайона и более отдаленного Маллеона, лежащего в нескольких часах к югу отсюда; явились из Фонтенэ, небольшого городка, также принадлежавшего сеньору де Маллеону. Среди тех, кто примчался на зов Мартена, были и родовитые господа, особенно же – знатные дамы и девицы. Многие взяли с собой узлы и корзины с припасами и одеждой, помимо тех, что были собраны раньше и хранились у лесника. И все – от высокородной домны до последнего холопа – взирали на этого Мартена с обожанием.

Расселись на поляне кто где, хотя всякий теснился поближе к проповеднику. Обеими руками опираясь на толстую суковатую палку, Мартен стоял среди толпы – закрыв глаза, будто тщился разглядеть под веками некий свет, – и слегка покачивался из стороны в сторону. У ног Мартена сидел юноша, крепкий на вид, но с лицом безумным и кротким. И несколько женщин в суровой одежде застыли в полной неподвижности за спиной у проповедника.

И вот заговорил Мартен своим глуховатым голосом, который каждому будто бы в самую душу проникал.

– Куски тины морской… – медленно произнес голос Мартена – долгожданный звук, прорезавший тишину. Мурашки рассыпались по коже. – О, куски тины морской! Из чего созданы вы, ведомо ли вам? Лепили человека Бог и диавол – вместе, рука об руку. Сперва Бог думал вылепить человека из глины, из грязи земной. Но диавол отсоветовал Богу и сказал: «Лепи его лучше из тины морской». И послушался Бог и слепил человека из тины, сказав с удовлетворением: «Вот теперь воистину хорошо. Не будет он ни слишком слаб, ни слишком силен…» Вот из чего созданы вы. Вот почему я назвал вас кусками тины морской.

Проповедник замолчал и вдруг открыл глаза. Слушатели почти физически ощутили на себе силу его взгляда.

И засмеялся Мартен недобрым, отрывистым смехом, а юноша у его ног шевельнулся.

– О, – сказал Мартен, – Бог ветхозаветный – злой Бог. Бог, которого возглашаю вам я, – добрый Бог. Он – благ и потому вовсе не создавал плотского, вместилища грязи и греха. Всякая плоть – дело рук диавола. Диавол создал видимый мир и человека – вот почему ввергнуты мы в страдание, скорбь, грех, грязь. Вот почему обречены мы этому миру и страдания наши бесконечны. Ибо если бы добрый – истинный – Бог действительно создал все плотское, видимое и осязаемое, то зачем же тогда было Ему создавать крыс и вшей, мух и прочую нечисть? А если Он их на самом деле создал, как учат вас католические попы, – значит, Он создал их во зло. Но подумайте сами, дети, разве бесконечно благой Бог может что-то создать во зло? Нет, мир плотской есть юдоль диавола, и все мы живем во власти диавола, ибо плоть господствует над нами. Вот кто мы такие, вот куда мы идем, вот каков конец, к которому мы близимся.

За спиной Бертрана всхлипнула женщина. И тотчас рыдания прокатились по всей поляне, постепенно затихая и сменяясь судорожными вздохами. Мартен позволил людям успокоиться, дал время остановиться слезам и всхлипываниям, и только после этого продолжал:

– Но всякий человек носит в себе светозарную частицу, знающую Бога, – душу. О! Заточена она в греховном теле, как в темнице. Смерть – освобождение души! Однако не окончательное, ибо после смерти нашего тела происходит новое воплощение души. Вы знаете уже, что душа переселяется из тела в тело. Любите ли вы свою душу? Любите ли вы ту, которая страждет, ту, которой дано слышать Бога? Любите ли вы свою душу, дети? Каждое новое воплощение души ведет к мучительному существованию в юдоли зла и скорби!

Мартен вновь помолчал. Юноша у его ног закопошился и встал. Мартен положил руку на его плечо. Сильные узловатые пальцы Мартена впились в плечо молодого человека, но тот даже не поморщился – стоял, будто живой посох, и все так же блаженно улыбался.

– Несчастные рабы плоти своей! Жалкие грешники! – пронзительным голосом выкрикнул Мартен. Глаза его, теперь широко раскрытые, горели. Он смотрел на своих слушателей с такой ненавистью, что, казалось, трава вот-вот вспыхнет под их ногами. – Превыше прекрасной души своей любите вы земную жизнь! Вы готовы погубить свою душу, лишь бы жила и благоденствовала плоть, которая рано или поздно станет пищей для червей! И душа ваша обречена воплощаться и страдать снова и снова, ибо захочется ей вернуться на эту землю. Как освободить душу от плотского бремени? Как сделать так, чтобы она не воплощалась более? – И сделав тягостную паузу, вымолвил Мартен: – Жало смерти – любовь. Женщины! Не рождайте детей, не любите мужчин, не привязывайтесь ни к подругам своим, ни к возлюбленным! Мужчины! Не зачинайте младенцев, не предавайтесь любви, не пейте вина, не ешьте в радость! Скорбите по своим грехам! Возлюбите жизнь небесную, возненавидьте жизнь земную, ибо она – хуже узилища и безотраднее блужданий по пустыне безводной! Ждите смерти, как прежде ждали любви! Так избавитесь от страданий и власти диавола.

Настала тишина, прерываемая лишь вздохами слушателей и тяжелым дыханием проповедника.

Первый луч солнца вдруг пробился между темными стволами, и почти тотчас же в тишине громко, явственно зажужжала муха. Она летала возле самой головы Мартена, норовя усесться ему то на нос, то на лоб, и, вынудив его сердито замахать руками, разрушила торжественное настроение минуты.

Мартен хлопнул себя по уху. На миг жужжание стихло.

– Неужели убил? – прошептал Фалькон. Глаза его смеялись.

Но – нет! Насекомое вновь огласило поляну назойливым жужжанием, будто торжествуя победу.

– Ах ты, маленькая крылатая нахалка… – проговорил Фалькон еле слышно (однако его услышали).

Между тем муха снова уселась на нос Мартена. Тот опять махнул рукой.

– Божья тварь прилетела посрамить богохульника, – продолжал Фалькон, посмеиваясь. На него уже оборачивались, однако Фалькона это ничуть не смущало.

Бертран поднял бровь.

– Что вы хотите этим сказать, эн Фалькон?

– О, сущий пустяк. – Теперь Фалькон говорил куда громче. – Только то, что если Господу было угодно сотворить мух, значит, такова была Его воля, а оспаривать ее – не наше с вами дело, эн Бертран.

А муха все жужжала и жужжала, неотвязная, как все мухи. И Бертрану вдруг послышалась в противном этом звуке явственная хвала Создателю – смиренная и радостная.

И он прошептал:

– Всякая тварь Господа славит в свой час.