Мой палач

Глава 1

ОНА

— Аня, сбавь скорость.

Подпеваю и делаю громче музыку, и вид делаю, что я этого приказа не слышала.

Бросаю взгляд на приборную панель и дёргаю плечом, не так уж быстро я еду, даже не нарушаю ничего.

— Аня, — боковым зрением вижу, как мужской палец скручивает громкость. — Сбавь скорость я сказал.

— Нам сегодня было харашоу, — подпеваю и добавляю звук.

Держу руль одной рукой, второй в открытом окне ловлю теплый встречный ветер, улыбаюсь водителям, качу по городу.

— Аня.

Игнорирую.

— Так, всё, тормози, наездилась, — музыка снова становится тише.

— Ну почему я просто не пошел домой, — упорно добавляю громкость и поворачиваюсь, смотрю на хмурого мужчину на пассажирском сиденье. Подмигиваю. — Зачем сказал ей, что сегодня холостой, — отбрасываю волосы с лица.

Мужчина бросает взгляд на свое обручальное кольцо.

Еду, выкручиваю руль на кольцевой, в такт песни барабаню ладонью.

— Зацепила меня, — сворачиваю на знакомую улицу, мимо деревьев, высоток, ярких вывесок домой. — До порога довела, а любви не дала, заце…

Его мощный кулак с размаху прилетает в магнитолу и раздается треск, звук смолкает, теперь уже насовсем.

Послушно сбрасываю скорость.

Едем и молчим, слышу его тяжёлое дыхание и кусаю губы, сдерживаю смех.

— Что за дурь ты поешь, — говорит, наконец, он ровным, спокойным голосом, словно минуту назад не раскрошил мою магнитолу. — Я русским языком тебя просил, Аня, сбавь скорость. Я перед твоим отцом головой за тебя отвечаю.

— Я же не гнала, — заезжаю во двор, выискиваю свободное местечко на парковке. Поворачиваюсь к папиному водителю. — Ну, Гош. Скажешь, что ты был за рулём, какая разница? У меня стаж — год, — напоминаю и выключаю зажигание. — Необязательно со мной нянькаться. Я бы и одна спокойно доехала.

— Я делаю, что сказали, Аня, — отрезает Гоша. Косится на разбитую магнитолу.

А я кошусь на его руку с красными косточками и вздыхаю.

— Ты же знаешь, — оправдываюсь, — папа ненавидит маму, — вижу, что он открывает рот, уже готов оборвать меня, не желает обсуждать своего начальника, и я торопливо заканчиваю. — Он меня ведь только на каникулы к ней отпускает, живу под надзором днём и ночью, шага ступить не дают. А мне так хочется. Чуточку веселья. Ты не обиделся?

— Нет.

Хороший он. И жене верен, его просто популярная песенка про вруна-холостуна возмущает, а папу вот семья в которой двое детей не остановила.

— Ты такси вызовешь? — хлопаю дверью. Кладу ладони на крышу авто.

— Я разберусь, Аня, иди давай, — Гоша поправляет костюм и ждёт.

И я иду. Открываю домофон, захожу в подъезд, поднимаюсь на лифте. Щёлкаю замками, распахиваю дверь.

В прихожей царит операционная чистота, минимализм, и ещё почему-то неприбранные мужские туфли. Кожаные, начищенные, но стоят прямо на дороге.

Сбрасываю кеды и обхожу их, слышу в отдалении столовой голоса, иду на них.

Сначала ноздри забивает запах свежесваренного кофе. Сглатываю, дома у папы ничего такого нельзя, там и Кока-Колы не допросишься, "это вредно" — заявляет он, а сам пьет, и газировки, и эспрессо.

Но мама не столь консервативна, у нее можно все, главное следить за порядком, иначе ее новый муж взбесится, квартира его.

Захожу в столовую. И застываю.

На стуле спиной ко мне сидит мужчина. Смотрю на знакомый аккуратный затылок, белоснежный летний джемпер, и меня слепит, одежду подобного цвета могут позволить себе лишь аккуратисты, которые из авто по подземной парковке в офис, где пол, как зеркало, у которых время по минутам расписано и испачкаться просто негде, ведь они не ходят с девушкой в кино, не гуляют с ней, взявшись за руки, по улице, не покупают в парке сладости, не валяются на диване, и даже когда обедают — за каждым своим движением следят.

Он любит белое.

А я думала, что люблю его.

— Аня! — подскакивает мама, завидев меня. — Приехала.

Она выбирается из-за стола, но я уже не замечаю, пять моих чувств врезаются в фигуру за столом.

Слышу, как звякает чашка о блюдце, вижу, как его руки двигают стул, ловлю тонкий аромат его одеколона, что производит старейшее парфюмерное предприятие в мире, ощущаю, как потеют ладони и привкус горькой лимонной корки и острого розмарина во рту — память о том единственном позорном разе, когда я решилась этого мужчину поцеловать, а он подставил щеку.

— Ну как ты доехала? — мама чмокает меня в щеку. Трет пальцем кожу, стирает помаду. — Вовремя как раз, смотри кто у нас в гостях, — и словно сомневаясь в моем зрении добавляет. — Марк.

И Марк, на исходе моего терпения, оборачивается.

Мы, с ним, вдвоем, идём в коридор и обуваемся.

Потому, что он предложил, если я не против, немного прокатиться.

А я не против.

Мама шагает позади. Даёт Марку какие-то странные напутствия, желает почему-то счастливого пути.

Я хмурюсь, мы же не в другой город собираемся, а просто прокатиться.

И вот мы выходим за дверь, подъезжает лифт. И пока кабина везёт нас, я смотрю на него.

Тонкие очки в золотистой оправе, в ушах поблескивают сережки-гвоздики, его улыбка белоснежна, как и его джемпер, и я улыбаюсь в ответ.

— Я не знал, что ты сегодня возвращаешься, Анюта, — говорит Марк мимоходом, когда мы после темноты подъезда оказываемся под палящим июльским солнцем.

Слушаю его голос, скупой на эмоции, словно даже их он взвешивает и отмеряет, как свое рабочее время планирует, он сам весь ходячий тайм-менеджмент, снаружи и изнутри.

Но вместо того, чтобы закатить скандал, напомнить, что виделись мы последний раз год назад, когда он по делам свалил из России я говорю:

— Я тоже не знала.

— Обоюдный приятный сюрприз, — Марк открывает дверь белой Ауди без верха.

Потерянно сажусь в кресло, как же я его машину не заметила во дворе.

Он садится рядом. Сдает назад, рулит по расплавленному на жаре асфальту и смотрит на меня.

— Почему мама нам счастливого пути пожелала? — нервно поправляю волосы. В уме со скоростью света прокручиваю варианты, куда он меня везет и представляю, что это…не знаю. В Турцию, в бухту "Долину Бабочек". На маяк в Шотландию. В заброшенный город в Мачу-Пикчу. На водопад в Бразилию.

Я кажется разум теряю в его присутствии до сих пор.

Идиотка.

— Это не нам, мне счастливого пути, — поправляет Марк. Выруливает на проспект, не отрывая взгляда от дороги поясняет. — Ты же знаешь, второе образование я получаю в институте твоей мамы. Германская культура, — озвучивает он мне и без того известные факты его биографии. Молчит. И я понимаю уже, что весь этот бред про романтичные места планеты, что в моих мыслях крутился — сейчас на голову мне обрушивается, убивает меня. — Так вот, — продолжает Марк. — Меня пригласили в Мюнхен.

Он берет футляр с черными очками, убирает туда свои золотистые, и даже теперь, когда его взгляд скрыт, непроницаем, он все равно смотрит на дорогу.

— Надолго? — сама не слышу своего голоса, такой тихий он.

— Пока не знаю, — Марк запрокидывает голову, подставляет лицо ветру. — Неизвестно ещё, как наше сотрудничество пойдет, но если все получится…

— Высади меня, — сбрасываю ремень безопасности.

— Аня.

— Ты сам как думаешь, это нормально? — не сдерживаюсь, поворачиваюсь к нему, сдергиваю с его лица черные очки. — Год назад меня выпустили из этого дурацкого пансиона, и год я тебя жду!

— Тон сбавь, — он бросает быстрый взгляд на меня.

— Да пошел ты.

— Аня, — он хватает меня за руку, когда я тянусь к ручке. — Ты выйти хочешь? На ходу? Ты сама как думаешь, это нормально? — передразнивает он и больно сжимает мою ладонь, отрезвить пытаясь. — Что за капризы? Это работа. Почему я, вообще, отчитываться перед тобой должен?

— Потому, что твоя мама все уши мне прожужжала Аня, Анечка, вот встанет Марк на ноги, и такая семья у вас будет, ой-ой-ой, ни у кого не будет такой, — выдираю руку и смеюсь, — А Марк-то у нас не на ногах, да? В инвалидном кресле катается, океаны рассекает, чего ждать, когда ты как Бог по воде ходить начнёшь? Всё, отвали и выпусти меня.

— Ты дура, Аня, — цедит он сквозь зубы. И разворачивает машину, так резко, на все правила наплевав, что снаружи гудки сливаются в хор, а я заваливаюсь на него.

Сажусь ровно. Отворачиваюсь. Дорога к дому размыта, дома и деревья, даже солнце пустое, блеклое, как лимон, из которого выжали сок.

Вытираю щеку.

Конечно, это я дура. У нас с ним нет отношений, есть лишь дружба мам и отцы, что на пару трудятся на благо государства, для которых Министерство обороны стало домом, а семья превратилась в работу.

А раз ничего у нас нет, зачем я это все выслушиваю, зачем его жду?

— Я же не отказываюсь, — говорит Марк. Заезжает во двор. — Просто будь мудрее, Аня. В конечном счёте, человек любит свои желания, а не желаемое.

Громко хмыкаю и распахиваю дверь.

Он меня немецкими цитатами решил загрузить, серьезно? Тогда ему действительно нечего делать в России, пусть валит в Мюнхен и работает, работает, работает.

— Тот, кто не имеет две трети своего времени для себя, тот — раб, — выплевываю ответную цитату его обожаемого Ницше и от души хлопаю дверью. — Так что это ты будь мудрее, Марк.

Мамы дома уже нет, заскочила на обед, чтобы выпить кофе со своим самым лучшим студентом, с сыном своей самой лучшей подруги, сказать, какая гордость ее берет за то, что того пригласили в Германию.

К черту.

Не разуваясь несусь по квартире в свою комнату, сдираю на ходу платье. Сейчас ледяной водой смою с себя эту липкую жару, бессмысленную встречу, накрашусь так ярко, так ярко, самый ядерный макияж на свете, за который меня в пансионе заставили бы умыться хозяйственным мылом и у станка стоять всю ночь до посинения.

А потом надену что-то сногсшибательное, а потом…

Влетаю в комнату. Волосы путаются в горловине, стаскиваю платье и комком швыряю на пол, как мяч, пинаю в сторону.

Распахиваю шкаф.

Стою в кедах и белье, шарю по полкам, ищу полотенце.

Тишина.

А я вдруг чувствую, что-то не так, словно за спиной кто-то есть, кожу в районе лопаток покалывает, печет почти.

Ладонью накрываю полотенце на полке. Осторожно оборачиваюсь. Замечаю тень у кровати.

Вскрикиваю, запрыгиваю в шкаф-купе и выглядываю из-за двери.

Темный силуэт стоит не двигается, в спину ему бьёт солнце, но я уже вижу кто это.

Средний рост, широкие плечи, расставленные ноги в серых брюках, мощные руки, сложенные на груди.

— Кирилл? — спрашиваю, вместо приветствия. С маминым мужем мы видимся нечасто, оба желанием не горим. Я не люблю врачей, а психиатры и вовсе для меня на инквизиторов похожи. А ему просто не нравится, что у его жены есть взрослая дочь, которая на все каникулы приезжает и живёт в его драгоценной квартире.

Смотрим друг на друга, он молчит, а мне неуютно под его взлядом, как маленькая девочка прячусь в шкафу от чудовища.

— Что ты… — начинаю и замечаю, что на кровати стоит моя спортивная сумка, открытая. И, кажется, он в ней рылся. — Это как понимать? — забывшись, выхожу из шкафа, как была, в кедах и белье.

Он морщится, отворачивается, наклоняется, из сумки вытряхивает первую попавшуюся тряпку и швыряет в меня: