Горюч-камень
- Автор: Дмитрий Осин
- Жанр: Советская проза
- Дата выхода: 1965
Читать книгу "Горюч-камень"
— Этак я не много успею!
— Ничего. Пастухи еще только коров собирают.
— А рамы где?
— Я достала. Молоко и хлеб — на подоконнике.
Спал еще только один Валерка. Русёня с бабушкой собирались за клюквой.
— Ну, я пошла, — сказала Анфиса Матвевна. — Молоко надо на завод отправлять. Сейчас цистерны загудят…
Решив поесть попозже, Тимша взялся за работу. Легкие, торопливой базарной поделки рамы казались сметанными на живую нитку. Но когда он попытался вставить в обсадку, выяснилось, что неровно сделан скос. Пришлось взять их на верстак, прострогать.
Подогнав первую раму, Тимша вспомнил про молоко. Оно еще хранило холодок погреба. Макая куски хлеба, он отпивал глоток за глотком, а из-под одеяла с любопытством выглядывал Валерка.
— Сегодня уже завтра?
— А тебе зачем? — не понял Тимша.
— Мамка вчера говорила: «Завтра воскресенье. Ради праздника яешню сготовлю».
За окнами послышался дробный топот босых ребячьих ног. Кто-то крикнул:
— Валера-а, айда!
— На магистрали машина поломала-ась…
Забыв обо всем, Валерка вскочил, рванулся за ними, так и не успев выяснить: сегодня — завтра и жарила ли мать яичницу, как обещала.
Отставив горлач на окно, Тимша принялся за вторую обсадку.
Обстрогав косяки, лучше всего было связать их тут же, на полу возле верстака, и подгонять на место в разобранном виде.
К полдням у него оказалась вставлена вторая рама: и с юга, со стороны магистрали, изба приобрела жилой, приветливо-радушный вид. Анфиса Матвевна пришла, похвалила его работу.
— Гляжу: моя это изба или не моя? — радостно призналась она. — Теперь бы только застеклить…
Как и предсказывал Валерка, на таганке заскворчала яичница — по-деревенски щедрая, с салом. Словно почуяв ее запах, явился и он.
— А на магистрали «Быки» стоят. Вот такие — колесище не достанешь! И на каждом написано: «Испытание».
— Не «Быки», а «Зубры», — догадался Тимша. — Самосвалы, наверно? Для строек коммунизма…
— Давайте-ка полудновать, — позвала их Анфиса Матвевна. — Солнышко эва где!
— А Лидуха с бабкой? — вспомнил Валерка.
— Они хоть бы к обеду вернулись. По клюкву пошли…
Связывая третью обсадку, Тимша спохватился о наличниках. От кого-то он слышал: окно без наличника не окно, а дыра.
«Прострогаю, обрежу, — решил он. — А сверху — звездочку!»
Хватка у него была мужская, но работал он еще по-мальчишески, высовывая язык и как бы помогая им себе в трудную минуту. Стружки колечками цеплялись за волосы, за рубашку — золотые, душистые, то похожие на свежие, с пылу, с жару бублики, то, наоборот, непохожие ни на что, кроме самих себя.
К обеду он успел подогнать третью обсадку, вставил раму. Пожалев, что нет стекла, спросил у хозяйки:
— Нет ли у соседей?
— Схожу распытаю, — с готовностью согласилась она. — Петраковы недавно стеклили. Может, осталось?
Вскоре Анфиса Матвевна действительно раздобыла, принесла четыре листа стекла. Обернутое соломой, оно, как налитое, синело в деревянном ящике.
— А алмаз?
— Сейчас сбегаю. У председателя, кажись, был…
Стекла хватило на две рамы. Все время, пока шипел алмаз, чертя едва различимую паутинку-линию, у Тимши холодновато обмирало сердце.
«А ну испорчу? Тогда из кусков собирать…»
Но ему везло. Не испортив и не сломав, он вставил стекла, укрепил их гвоздиками и, напомнив Анфисе Матвевне, чтобы не забыла купить замазки, взялся за последнюю обсадку. Давно пора было обедать, но хозяйка поджидала ушедших по клюкву.
— Где же вы жили до этого? — спросил Тимша. — Пока своей избы не было?
— А у чужих, — с горечью отозвалась Анфиса Матвевна. — Обрыдло так, что еще полов не настлали, сюда перебрались…
— Теперь заживете по-человечески. Как захочется, так и будете жить!
— Господи, прямо не верится. В долгу, как в шелку. Всем добрым людям…
Валерка заметил сестру и бабушку еще издали и с радостным визгом бросился навстречу. Помогая нести ведра, крикнул матери:
— По цельному набрали, мам! Клюквица — кислая-кислая…
— Сам ты кисляй, — засмеялась Русёня и, увидав застекленные окна, восторженно вспыхнула: — Ой, всамделишные!
— А ты что думала? — Анфиса Матвевна не преминула еще раз похвалить Тимшу. — Мастер у нас лучше некуда! Хоть плотник, хоть столяр, хоть стекольщик…
Последнюю обсадку, после обеда, Тимша делал играючи. Будто сам собой строгал рубанок, вступало в дело долото, сходились шипы. И всякий раз, едва Русёня оказывалась рядом, сердце стучало сильней, будто от нее исходила будоражившая его сила.
Накрывая ужин, она негромко предложила:
— Пойдем на вечерку.
— А что там?
— Ну, что на вечерках? Танцы. Под радиолу…
— Пойдем, — согласился Тимша и пожалел, что, собираясь сюда, не надел пиджак и новые ботинки.
Расчертить звезды для наличников оказалось не так-то просто. Нужно было два равнобедренных треугольника наложить один на другой и убрать нижний, шестой угол. Кое-как справившись, он принялся вырезать.
Радиола играла зазывающе, не дала им даже как следует поужинать. Усталости точно не бывало, хотя Русёня ходила на дальние болота за клюквой, а он работал целый день за верстаком.
Затравеневшая дорожка, поросшая ромашкой, хлыстиками подорожника и белыми фонариками одуванчиков, освещавшими ночную тьму, казалось, никогда не кончится. Спать не хотелось.
На вечерке Тимша не отходил от Русёни. Девчонки даже съязвили:
— Лидка, откати напрокат нам халтурщика своего!
Иногда она шепотком приказывала ему:
— Потанцуй вон с Марьяшкой! А я посижу…
И Тимша беспрекословно танцевал с долговязой Марьяшкой или франтоватой Полей, но как только кончалась пластинка, возвращался снова к Русёне. Это невольно делало их как бы участниками таинственной и увлекательной игры.
Вернувшись домой, они сели на бревнах и, не удержавшись, одновременно зевнули, рассмеялись.
— Тебя смаривает?
— Не-ет. А тебя?
— И меня тоже…
— Смаривает или не смаривает?
— Ой, не знаю. Кажется, не смаривает, — Русёня отчаянно поежилась не то от холода, не то оттого, что спать хотелось все-таки немилосердно.
Тимша попытался обнять ее, согреть, но она повела плечами, высвободилась.
— Не надо!
Коса отягощала ее голову со светлыми завитками на висках и прямым пробором посредине. Легкое ситцевое платьице вздымалось на груди.
Стараясь согреться, она обхватила себя руками за плечи, подобрала ноги. Казалось, так тепло не уходило или во всяком случае уходило меньше.
— А страшно в шахтах?
— Спервоначалу страшновато, — откровенно признался он, вспомнив, как побаивался, оставаясь в пустых ходках один. — Теперь вроде приобыкся.
— А я бы, ей-богу, не полезла. Ни за какие пряники!
— Да разве шахтеры из-за этого лезут?
— А из-за чего же?
— Чтобы людей обогреть, землю осветить! Уголь — он ведь с солнышком внутри…
Она невзначай прижалась к нему, замерла.
— Все равно! Где-то я читала: там заваливает. Откопают шахтеров, а они — мертвые, задохлись.
— В Доме культуры у нас картина висит, — боясь потревожить ее, вспомнил Тимша. — Художник один нарисовал: «Шахтарь» называется, по легенде.
— А кто такой… Шахтарь?
— Хозяин недр земных. Молодой коногон мчится по уклону, а он из пласта — навстречу. Страшный, глаза горят!
— И ты его видал? — вздрогнула она.
— Его видят только перед гибелью. Во время завалов или взрыва рудничного газа, когда уж не спастись нипочем.
— Как же вы там работаете? Я бы ни за что не смогла!
— Наша смена на проходческом комбайне. Бригадир — Волощук, тот самый, что со мной на стройке скотного двора работал. А помощником у него Ненаглядыч, Герой труда, — объяснил Тимша. И совсем доверительно признался: — Понимаешь, я приметил: есть коммунисты только для себя, а есть — для всех людей! Такие куда хочешь пойдут — под землю, в воду, за облака — для людей, для всех-всех людей на земле.
Тигроватенький котенок подбежал, выгнул спинку, замурлыкал. Тимша взял его, посадил Русёне на плечо. Она прижалась к нему щекой.
— Мормышечка! Мормышечка! Тепло от него…
— Кто это его так окрестил?
Тимша прижался к котенку с другой стороны. Густая шерстка приятно щекотала щеку, пахла солнцем.
— Заезжие шофера. «Дайте его, говорят, нам на наживку! Щурят ловить…»
Котенок сполз, губы их встретились. Русёня засмеялась от неожиданности, хотела сказать: «Не Надо!» — и забыла все слова на свете.