В стране берёзового ситца

— Батюшка-барин! Сподобились мы наконец-то… Пожалуйте ручку… — взвыл мезантроп и впился зубами в запястье Дэнниса.

Кузька уже был тут как тут.

— Здорово, кикимора! — поприветствовал он мезантропа. — Ты еще живой?

— Сам ты кикимора! — обиделся тот. — Я и тебя переживу, нечисть!

— От нечисти слышу!

— Во мне дворянская кровь, я не чета тебе! Ты кто есть? Прислуга, вроде кухарки! А я — страж!

Они долго препирались между собой, пока Дэннис не велел обоим замолчать.

— Слышь, Денис, может, заберешь мезантропа в Англию? — сказал Петр Иванович, когда они с гостем вернулись домой. — А то помру я, так он, поди, по новой на людей кидаться начнет, — и рассказал, что делалось в долоховском доме после революции, когда не стало прежних хозяев.

— Отчего же не забрать, — согласился Дэннис. — В Лондоне дом большой, и чердак там есть. Пусть живет.

На следующий день они побывали на кладбище — несколько каменных надгробий предков довольно хорошо сохранились, можно было даже прочитать надписи — в основном изречения из Священного Писания.

На одной могильной плите Дэннис разобрал:

"Слуга Царю, отецъ солдатамъ"(7).

— Тут прапрадед твой, а мой — и Антонина — дед, Григорий Андреевич, полковник артиллерии, — пояснил шедший рядом Петр Иванович и посоветовал: — Денис, ты земли родной горсть возьми, увези на могилу деда. Он в прошлый раз взял, для своих...

Дэннис послушался.

Две недели пролетели незаметно. Почти каждый день кто-нибудь из соседей под разными предлогами заглядывал в гости — всем было любопытно посмотреть на потомка прежних владельцев Долоховки — а на субботу и воскресенье приезжала Даша с дочками. Дэннис уже с утра разворачивал скатерть-самобранку, и со стола не сходили пироги, блины и оладьи с медом и вареньем.

Домовой Кузька веселился на свой лад, проводя дни и ночи в старой усадьбе, в компании мезантропа — иногда подшучивая над отдыхающими, но не выходя за границы дозволенного хозяином.

А когда Дэннису настала пора уезжать, провожали его чуть ли не всем селом. Во внутреннем кармане у него покоился холщовый мешочек с землей. Кузька и мезантроп оба поместились в рюкзаке, правда, они долго переругивались между собой и толкались, пока Дэннис не пригрозил, что обездвижит обоих Петрификусом и так оставит до самого Лондона.

* * *

В Рязани Дэннис немного задержался — посетил областной художественный музей, где, по словам Петра Ивановича, можно было в одном зале увидеть все портреты из долоховского дома.

Затаив дыхание, Дэннис переходил от картины к картине, всматривался в лица, и ему казалось, что предки видят его и хотят ему что-то сказать — но портреты были не зачарованные, иначе не попали бы они в маггловский музей.

Почетное место занимал большой портрет декабриста Василия Даниловича и его жены Анны Ивановны — не поехала она за мужем в Сибирь, слаба здоровьем была, и маленького, только что родившегося Андрюшу оставить не могла. Дождалась, когда сын уедет в кадетский корпус — и умерла. Рядом с родительскими портретами и портрет Андрея Васильевича висел — того, кто и построил в селе школу и больницу, что до сих пор стоят, хоть школу и закрыли новые власти.

Вот и Никита Романович, который мезантропа в Долоховку привез... И отец его, Роман Дмитриевич — в парадном бригадирском мундире, при всех орденах — израненный в битвах и умерший от последствий коварного боевого заклятия, полученного от шведского ярла-колдуна во время осады Риги. Рядом жена его, Мария Яковлевна — в девичестве Мэри Брюс, шотландка, родственница чернокнижника Якова Брюса. Варила супругу целительное зелье, отводила до поры до времени смерть. Семерых детей родила, а не потеряла ни красоты, ни стати. «Наверное, могла бы еще столько же…» Дородная, как все красавицы той давно минувшей эпохи, с пышной прической — не пудрила она волосы, сияют живой прелестью, словно красное золото. Одна рука с розовыми ноготками лежит на высокой груди, другая придерживает юбку. Синие глаза приветливо улыбаются из недоступной зрению живого человека дали, из тьмы времен.

Волшебная палочка Марии Яковлевны лежит рядом на столике — тонкая, украшенная резьбой, белая, будто из слоновой кости выточенная. «Какое же это дерево? И где ее палочка сейчас? Да, скорее всего, передала кому-нибудь из дочерей или внучек…»

А вот уже знакомые лица — полковник Григорий Андреевич и Вера Петровна — видел их Дэннис дома на фотографиях, прапрадедом и прапрабабушкой они ему приходятся. Только прадеда Валерьяна, белогвардейца, нет в рязанском музее.

Дэннис долго пробыл в зале с долоховскими портретами, пока, спохватившись, не взглянул на часы — поезд уходит через двадцать пять минут! Он мог бы и аппарировать в Москву, да в чужой стране это нельзя без лицензии, которой у него, конечно же, не имелось, потому что прибыл он в Россию маггловским транспортом, а не через Министерство магии.

Еще раз бросив взгляд на портрет Марии Яковлевны, он поспешил к выходу. Есть в Британии девушка, тоже шотландка, правда, лишь наполовину — Мораг МакДугалл. И волосы такие же — красным золотом на солнце сияют. Видел ее Дэннис всего несколько раз, а вот не идет она у него из мыслей. А сейчас на прародительницу посмотрел, и сразу Мораг вспомнил, и всю дорогу думал Дэннис только о том, как прибудет в Лондон, как зайдет ненадолго домой — оставить Кузьку и мезантропа — и сразу явится к МакДугаллам.

В самолете он ненадолго задремал, и в полусне ему казалось, что он уже слышит стук её каблучков, видит рыжие локоны и ясные голубые глаза.