В стране берёзового ситца

Глава 2

Я снова здесь, в семье родной,

Мой край, задумчивый и нежный!

(Сергей Есенин)

Этой весной Дэннис похоронил деда, погибшего в битве за Хогвартс, потом его самого арестовали, но вскоре выпустили — в организацию он вступил недавно, и никаких серьезных улик против него у Аврората не было. Он почти сразу же уехал к тетке в Германию, долго гостил там, и только в конце октября добрался до Москвы.

Дэннис никуда не торопился, поэтому решил сначала как следует посмотреть столицу. Москва поразила его огромными размерами и хаотичностью. Дух древнего города жил в кремлевских стенах, в соборах, помнящих царей, в хитросплетении улочек старой Москвы, лучами расходящихся во все стороны от центра. Но этот дух старины как будто тонул, терялся в приметах нового времени, которые на каждом шагу нахально лезли в глаза. А еще удивило Дэнниса обилие нищих и равнодушие к ним горожан. И какая-то суетливость, неуверенность, лихорадочное беспокойство, разлитое в воздухе. Потом Дэннис узнал, что в России как раз недавно случился финансовый кризис: кто-то потерял все сбережения, у кого-то лопнул бизнес, кто-то лишился работы...

Две недели Дэннис провел в Москве, и наконец отбыл в Рязань. С московского поезда он сошел ближе к вечеру и рассудил, что в гости к родственнику не следует являться на ночь глядя — да еще и неизвестно, жив ли тот. Остановился Дэннис в гостинице — как ему сказали на вокзале, лучшей в городе. Сонная толстая администраторша долго что-то делала с его документами, потом дала ключ от номера.

Лифт не работал, и Дэннис поднялся на четвертый этаж по обшарпанной лестнице — на стене с облупившейся краской ему бросилось в глаза непечатное слово, нацарапанное гвоздем. Номер оказался грязноватым, через весь потолок шла трещина, а в ванной на раковине сидел здоровенный таракан. «Плевать, — подумал Дэннис. — Завтра утром уеду, можно и потерпеть». Он подошел к окну и некоторое время созерцал довольно унылую картину. Посреди пустынной площади высился памятник — на фоне серого неба, под моросящим холодным дождем, с большой вороной, усевшейся прямо на его голове, он казался забытым и никому не нужным. И ни одной живой души — только эта ворона да двое пьяных на скамейке рядом. Цветы, посаженные вокруг постамента, давно завяли и пожухли.

Задернув шторы, Дэннис развернул скатерть-самобранку, которую домовой Кузька, взятый с собой из Британии — уж очень ему хотелось увидеть Россию и родной дом — тут же уставил разными угощениями, и поел.

— Пойти, что ли, в бар, выпить? — пробормотал он.

— Не ходи, барин, — предупредил домовой. — Огорчение будет. А водка и дома есть.

На скатерти тут же появился графин и рюмка.

— Скучно одному пить. Да не бойся, ничего со мной не случится, — махнул рукой Дэннис.

В гостиничном баре народу было мало — за дальним столиком сидели трое молодых людей, пили пиво под соленые орешки и о чем-то тихо переговаривались, а у входа расположились две девицы — очень молоденькие, хорошенькие, как картинки, с льняными волосами и точеными фигурками, в коротких юбках. Они жеманно, маленькими глоточками, пили кофе и сок, беседовали громко, ничуть не стесняясь посторонних — как Дэннис понял, речь шла об их отношениях с разными мужчинами, — и сквернословили при этом. Дэннис даже покраснел — такой трехэтажный мат он слышал только от деда, когда тот бывал сильно не в духе.

Неожиданно Дэнниса захлестнула тоска — вселенская, словно он один во всем мире, да и мир сузился до размеров этой гостиницы с тараканами. Он вообще в России часто чувствовал себя странно. А сейчас хотелось не то бить, крушить, ломать все, что под руку попадется — не то соорудить петлю и повеситься в номере. «Да какого черта...» — подумал он и, усевшись перед стойкой, заказал виски со льдом.

Виски был дрянным — похоже, самый дешевый налили в бутылку из-под дорогого. Но все же Дэнниса немного отпустило, и он попросил повторить. А когда уже расплачивался с барменом и раздумывал, как убить время до ночи — в номере сидеть не хотелось — от дальнего столика к нему подошел один из парней и предложил сыграть в карты.

Дальнейшее Дэннис запомнил смутно — похоже, его опоили каким-то маггловским зельем, помрачающим разум. Помнил, как шли по коридору, помнил тесную, заставленную большими коробками комнату, помнил разбросанные по столу карты, деньги, бутылку и стаканы. Потом была голая девица — одна из тех, которых он заприметил в баре. Еще Дэннис, кажется, читал стихи, когда-то увиденные в книге, привезенной бабушкой из России, и запавшие в память:

Пускай ты выпита другим,

Но мне осталось, мне осталось

Твоих волос стеклянный дым

И глаз осенняя усталость(5)…

А девица визгливо хохотала, потом орала:

— Бл*дь, ты будешь платить? Смотрите, да он же совсем в драбадан! Ой, да это же не деньги!

Мужской голос возражал ей:

— Дура, это фунты. Это еще круче, чем баксы!

Утром Дэннису казалось, что при малейшем движении его голова просто лопнет. Однако он все же встал и, держась за стены, поплелся в ванную, где долго стоял под холодным душем — горячей воды все равно не было — пока немного не пришел в себя. Вернувшись, огляделся — вокруг царил бардак, в воздухе клубами висел табачный дым, на полу валялись пустые бутылки из-под виски. Девица спала на диване, едва прикрытая простыней, а троих картежников и след простыл. В карманах было пусто — хорошо, хоть палочка осталась при нем, и денег он вчера взял с собой не слишком много. «Антипохмельное еще надо было захватить из дома», — усмехнулся Дэннис.

Девица пошевелилась и застонала, потом, открыв глаза и увидев хмурое лицо Дэнниса, похоже, испугалась.

— Ты мне сам дал пятьдесят фунтов! А этих ребят я вообще не знаю…

— Врешь ведь, — поморщился он. При дневном свете она казалась совсем юной, и было в ней что-то жалкое.

— Я ни при чем… Я не брала у тебя ничего…

Она говорила что-то еще, из чего Дэннис понял, что те трое называются какими-то «ореховскими»(6), и их здесь все боятся.

— Ладно, мне до них дела нет, — он вышел за дверь. Надо было собраться, заплатить за проживание в гостинице и ехать на вокзал.

В номере домовой Кузька встретил его упреками и причитаниями:

— Что я говорил? Никогда меня не слушаешься. Похмеляться будешь?

— Не буду. И Бог с ними, с деньгами — не последние. Полезай в рюкзак, в Долоховку поедем.

— Ну, наконец-то! — обрадовался домовой.

Потом, когда Дэннис смотрел в окно поезда, прислушиваясь к стуку колес, из памяти не шла давешняя девица, и он не мог отделаться от жгучего стыда и неловкости — сам не понимая, почему. За окном проносились печальные осенние пейзажи, деревеньки, березовые рощи — уже почти облетевшие и от этого казавшиеся прозрачными. «Страна березового ситца...» — вспомнилось ему опять из бабушкиной книжки. И была во всем этом какая-то пронзительная грусть, отозвавшаяся в душе Дэнниса странной, как будто давно знакомой, почти сладостной болью.

«Неужели правда, как дед говорил, что Россия у нас в крови?» — подумал он.

Долоховка была похожа на другие виденные им из окна деревни — такой же маленький кирпичный вокзал, такая же печать бедности и заброшенности на всем… И так же чужеродно смотрелся на станции новый киоск, облепленный яркой рекламой, торгующий спиртным, сигаретами, шоколадками и всякой дребеденью.

Дэннис спросил дорогу у какой-то старухи, которая подробно рассказала ему, как найти дом Зайцева. Он вошел в незапертые ворота, постучал в дверь — и увидел на пороге высокого осанистого старика с седой бородой, одетого бедно, но чисто. Пустой левый рукав был заправлен за ремень брюк.

Он удивился, когда старик назвал его Антонином — но потом подумал, что Петр Иванович видел деда всего раз в жизни, когда тот был чуть старше Дэнниса. А они с дедом очень похожи, это все говорят.

Они долго сидели за столом, пили водку и брагу, закусывая вареной картошкой, яичницей с салом, солеными огурцами и квашеной капустой. Дэннис хотел достать скатерть-самобранку, но хозяин воспротивился: «Сегодня ты у меня в гостях». Петр Иванович расспрашивал про жизнь в Британии, про недавнюю войну, о которой в российской магической прессе писали по-разному — одни горячо одобряли Лорда Волдеморта, другие сравнивали его с Гриндевальдом.

Дэннис отвечал коротко, но не скрыл, что его дед был одним из самых преданных диктатору людей и дважды сидел за это в тюрьме.

— Ох, да как же Антонина угораздило в эти дела впутаться?.. — неодобрительно качал головой Петр Иванович. — А где ты по-русски так выучился? У деда?

— Сначала у деда, конечно. Он дома по-русски говорил. Но его посадили в тюрьму, когда мне было шесть лет, — ответил Дэннис. — Надолго. Так что я бы все забыл, если бы не домовой.

— Помню, мать рассказывала, что у Долоховых был домовой, — кивнул Петр Иванович. — Это тот самый?

— Да. Я его с собой привез.

— Так надо ему молока налить, — Зайцев встал из-за стола, достал банку с молоком и блюдце, отмахнулся, когда Дэннис, желая ему помочь, тоже поднялся с места. — Сиди, я сам.

— Кузька! — позвал Дэннис.

— Ишь, какой! — усмехнулся Петр Иванович, увидев показавшуюся из рюкзака лохматую голову. — Чисто кот, — добавил он, глядя, как тот лакает из блюдца молоко.

Спать они легли уже за полночь, после того, как хозяин ненадолго отлучился на работу.

— Хоть глянуть, все ли там в порядке...

А наутро Петр Иванович сходил на почту и позвонил Даше, вдове своего погибшего внука.

— Дарья обещалась на выходные приехать, с дочками, — сообщил он, вернувшись. — Две девчонки у нее, одной семь, другой восемь. И у обеих дар… Только вот беда — обучение в школе нынче сделали платное, а какие деньги у учительницы? Разве что дом продаст, когда я умру — не за горами уже. Скоро и с Антонином свидимся…

Вечером приехала на электричке Даша — хрупкая большеглазая молодая женщина с двумя девочками — беленькими и тихими, очень похожими друг на друга.

Глядя, как младшая из девочек, Света, заставляет увядший цветок герани на подоконнике снова зацвести, а Рая, старшая, зажигает свечи, не прикасаясь к ним (свет отключили, впрочем, никто этому не удивился, а Петр Иванович пояснил, что такое случается часто) Дэннис восхищенно сказал:

— Им обязательно надо учиться. Знаете… я вам денег пришлю. Вы мне скажите, сколько, чтобы заплатить за обучение и все, что нужно, купить… Ну что вы, — смутился он, когда Даша заплакала и принялась его благодарить. — Мы же родственники… Кстати, кто они мне? Племянницы двоюродные? Или троюродные?

А когда Даша с девочками уехала, Петр Иванович наконец показал Дэннису долоховскую усадьбу. По осени отдыхающих в санатории мало, а те, кто есть, в основном по номерам сидят, пьянствуют либо развратничают с чужими женами да непотребными девками. Превратился санаторий в самый настоящий притон. Нет, разврат, конечно, и прежде был — но все же не так открыто. А нынче никто никого не стыдится и ничего не боится.

Кузька, когда Дэннис открыл рюкзак, выпрыгнул оттуда и на радостях обежал весь дом. А Петр Иванович точно так же, как делал это дома, налил ему в блюдечко молока и повел Дэнниса на чердак, знакомиться с мезантропом.