Статьи и письма 1934–1943

1

Флоренция, май 1937 г.

Дорогой друг,

Кажется, Ваши оценки «Музыкального мая»2 отвечают и моим вкусам, потому что я с ними согласна. «Женитьба Фигаро», которую я раньше не знала (кроме фрагментов), исполненная под управлением Бруно Вальтера на превосходном уровне, произвела на меня впечатление, которое Вы легко можете себе представить3. Однако это впечатление меркнет перед «Коронацией Поппеи»4, сыгранной в амфитеатре сада Боболи, под звездным небом, с палаццо Питти вместо декораций. Мне было ужасно жаль, что Вы не здесь, чтобы и Вам насладиться этим чудом – одним из тех чудес, память о которых остается на всю жизнь. Но хочется верить, что однажды Вы это услышите. Публика была холодна. (Сборище тупиц!) Ну а я просто прыгала от счастья, одна за весь амфитеатр. Вот это музыка: такая простая, светлая, нежная, которая просто зовет танцевать… Вы ведь помните, как я реагировала, когда Вы играли на фортепьяно что-нибудь из Баха? Вот так и эти мелодии Монтеверди, которыми я восхищалась вновь, после того как уже слышала его знаменитое «Анданте».

Нынешнее возвращение во Флоренцию было для меня удивительным. Если первая встреча с Флоренцией – счастье, то насколько большее счастье встретиться с ней снова, как с оставленной родиной после недолгого путешествия! Вот в точности то впечатление, которое она произвела на меня. На этот раз я решительно отказалась ехать в Венецию. Конечно, если мне никогда больше не придется видеть Венецию, я буду чувствовать и к ней любовь (хотя бы ради того, чтобы послушаться Вас), но знаю и то, что она никогда не будет столь близка моему сердцу, как Флоренция. Красоты Флоренции – из тех, которые не сумел бы прославить Д’Аннунцио; во всяком случае, я не могу себе это представить5. Говорю к похвале Флоренции, ибо остаюсь далека от того, чтобы разделить Вашу симпатию к «Il Fuoco», прочесть который Вы рекомендовали мне в одном из писем. Его понимание искусства и жизни приводит меня в ужас, и я уверена, что этот человек скоро будет прочно и заслуженно забыт6.

Во Флоренции за малое время можно собрать изрядное количество чистых удовольствий. Смотрите. Это Фьезоле7 (откуда я спускалась только ради того, чтобы послушать Моцарта…), Сан Миниато (куда я возвращалась дважды, – самая красивая из флорентийских церквей, на мой взгляд), Старая Сакристия в Сан Лоренцо, статуи Донателло, рельефы на Кампаниле, фрески Джотто в Санта Кроче, «Концерт» Джорджоне, «Давид», «Утро», «Ночь»8… Это запечатленные в памяти стихи Данте, Петрарки, Микеланджело, Лоренцо Великолепного (кстати, Вам они известны? Я, пока не побывала здесь, не знала, что он занимался поэзией; есть среди них и очень милые:

Quant’e bella giovinezza
Che se fugge tuttavia…)9

Это Россини, Моцарт, Монтеверди. Это – Галилей (ведь я только что купила полное собрание его сочинений и провела прекрасный светлый вечер, рассматривая его необычайные открытия в области равномерно ускоренного движения. Это доставляет столько эстетического удовольствия, как мало что другое…); это – особенно почитаемый здесь Макиавелли10, et cetera, et cetera…

Как бы я хотела узнать, понять связь между всеми этими цветами итальянского гения, а не наслаждаться ими лишь поверхностно!..

А еще я собрала в памяти целую коллекцию флорентийских «fiaschetterie» (неправда ли, милое словечко?)11, потому что только в них и питалась (paste al sugo12 – от 70 чентезимо до 1 лиры), каждый раз в новой. Одна из них – совсем близко от Кармине (о, как прекрасны эти фрески Мазаччо!)13, там бывает полно молодых рабочих и пожилых мелких рантье, и они развлекаются тем, что импровизируют песни, стихи и музыку! Мне так жаль несчастных, которые, на свою беду, имеют деньги – и вынуждены обедать в ресторанах за 8 или 10 лир.

Вообразите себе, что, кроме этого, я посещала во Флоренции… местное отделение фашистской партии, занимающее прекрасный дворец, куда перевел его один из основателей флорентийского «фашио» – железнодорожник по профессии и в прошлом синдикалист (с этого и начался контакт между нами), с которым я случайно разговорилась на террасе в кафе на Пьяцца Витторио Эмануэле. В этом Casa del Fascio есть информационное бюро для иностранцев, где работает один молодой интеллектуал – искренний, умный и, конечно, симпатичный (таких туда и отбирают). Мы встретились в его бюро: маркиз, потомок одной из старейших флорентийских фамилий: очень богат, очень фашист и – ужасно интересен. Из вещей, о которых мне рассказывали (заметьте, что я никак не маскировалась), что-то мне показалось симпатичным, что-то – не очень. Слишком долго пересказывать. В бюро Dopolavoro14 мне показали сборник новых литературных сочинений рабочих: очень разочаровывает, если сравнить с теми, что в журналах, которые я читаю (Вы их помните?). Глупость патронажа15 во всем его уродстве. Мне это кажется знаменательным.

В связи с этим стоит рассказать о моей встрече с Вашим другом Люсьеном Эллό16. Вот было бы интересно узнать, как он сам отзывается о ней, – если он писал Вам с тех пор… Думаю, что если бы Вы невидимо присутствовали при нашем разговоре, Вы бы очень повеселились. Что касается меня, я с большим интересом и уже давно хотела поговорить начистоту с парнем такого рода – то есть, с одной стороны, с носителем известных Вам взглядов, а с другой – с человеком развитым, имеющим свое мнение, чтобы не быть просто чьим-то отражением. Мне показалось, что у него есть и свое мнение и вместе с тем характер – из тех, что полны внутреннего укрощенного жара и больших скрытых амбиций. Такие люди мне всегда интересны. Итак, я очень благодарна Вам за знакомство с ним; но не думаю, что он скажет Вам за это «большое спасибо». Я его порядком замучила. Но ведь не нарочно же…

Он думает, что мое законное и нормальное место в обществе – на дне какой-нибудь соляной шахты. (Он меня, вероятно, туда и засунет, если он хоть немного последователен в своих идеях, как только его единомышленники придут к власти во Франции.) На этот счет я с ним вполне согласна. Но если бы я даже имела выбор, я предпочла бы мучиться, пока не издохну, на дне соляной шахты, чем жить с таким узким и ограниченным горизонтом, как у этой молодежи. Шахта кажется менее удушливой, чем их атмосфера – эта одержимость идеей нации, это поклонение силе в самой брутальной форме, а именно – в форме коллективизма (см. о «Великом Звере» у Платона – «Государство», 1, 6), это замаскированное обожествление смерти… По контрасту на меня будто повеяло свежим ветром оттого, что Вы написали о Тосканини (Вы понимаете, о чем я)17. Есть же еще на свете люди, которые считают себя согражданами всему человечеству, по благородной традиции Марка Аврелия и Гёте.

Благодарение небесам, здесь, в этой стране, кроме людей, одержимых всеми такими мифами, есть еще мужчины и женщины из народа, молодые ребята в синих спецовках, чьи физиономии и поведение несут на себе только печать повседневного контакта с проблемами реальной жизни. Хотя Ваш друг имеет общее с ними итальянское гражданство, которому придает столь большую цену, думаю, что я ближе к ним, чем он. Вот о чем я думала в поезде от Рима до Теронтолы (ответвление на Ассизи), в вагоне, полном внушительных типов – рабочих, возвращавшихся из Абиссинии18, с которыми я побраталась совершенно непринужденно. (Говорю не о взглядах, а о чисто человеческом общении19.)

Все, прежде виденное мною в Ассизи, в Милане, во Флоренции, в Риме, будто стерлось из моей памяти: настолько ослепили меня эти поля – такие нежные, такие чудесно-евангельские, францисканские, эти трогательные часовни, это множество счастливых воспоминаний, эти прекрасные образцы человеческой натуры – умбрийские крестьяне, такой красивый, здоровый, крепкий, веселый и добродушный народ! Я и в мечтах не могла представить себе столь чудесный край. И вот ведь загадка: в Ассизи и в окрестностях все дышит духом святого Франциска – все, кроме того, что сделано в его честь (исключая прекрасные фрески Джотто). Из того, что предшествует Франциску, все – францисканское! Можно подумать, что Провидение сотворило эти счастливые поля, эти смиренные, милые храмы, чтобы подготовить его приход. Вы заметили, что капелла, в которой он молился, в Санта Мария дельи Анджели (пропади пропадом огромная церковь, которая ее окружает!), – это маленькое чудо архитектуры20? Она настолько же превосходит творения большинства известных архитекторов, насколько народная песня лучше большинства музыкальных шедевров.

Мне не удалось остановиться – хоть женщин туда допускают – в крохотном монастырьке деи Карчери, в часе с четвертью пути в гору от Ассизи. Не найти вида более ясного, более райского, чем вид на Умбрию с его высоты. Умел же этот святой Франциск выбирать роскошные места, чтобы жить в нищете! Да не был он никаким аскетом! Там молодой францисканец, весь горящий верой, – умри он сейчас, точно пошел бы прямо в рай – показал мне русло потока, высохшего, когда якобы Франциск, которому шум вод мешал в его медитациях, помолился, чтобы они остановились. С тех пор (это не я, это молодой францисканец говорит) вода в потоке бывает, только когда над Италией грозят разразиться большие бедствия, – например, в 1915 году, когда Италия вступила в войну.

А как раз в тот самый день21 весь Ассизи был заклеен плакатами, посвященными годовщине вступления Италии в войну: она отмечается как национальный праздник. В них прославлялся «этот день, когда впервые, после долгого засилья материализма, дух восторжествовал над материей… этот день, праздник воинов древних и будущих времен…».

Отсюда я заключила, что, следуя милой логике этого молодого францисканца, и святой Франциск, и источник должны быть посажены в тюрьму.

Ну что тут поделать? Не только Тосканини – сам святой Франциск не с ними22.

Впрочем, если б не это восхваление войны, многое в их системе могло бы показаться привлекательным; но – кажется, я Вам уже объясняла почему – система, как я думаю, по самой своей сути нуждается в этом восхвалении. Система, которая поразила меня не столько своими претензиями на гуманизм, сколько тем, как все они фальшиво звучат. Жизнь и смерть не таковы. Там реален (и даже слишком) только соблазн войны; но ведь война не имеет ничего общего с этими бессмысленными фразами. И еще более бессмысленными они кажутся именно в этой стране, среди этого народа.

На другой день, во Фьезоле, когда я ожидала автобуса, со мной разговорился один местный рабочий. Увидев в моих руках книги, он сказал, что рад бы учиться, да у него слишком низкая профессия – каменщик; что Фьезоле расположено восхитительно и жизнь могла бы быть прекрасна, но, по правде говоря, зарабатывает он слишком мало, и доля его дрянная, – и всё это самым простым тоном и с веселой улыбкой. Я спросила, есть ли у него семья; он сказал, что слишком любит свободу, чтобы иметь охоту жениться, и что, увлекаясь музыкой, каждое воскресенье выходит на улицу с приятелями и с гитарой… (Вот один из тех, кому нет нужды думать о вещах, которые так занимают Вашего друга!) Ну как не полюбить такой народ!

Я была счастлива увидеть, что Вы читаете Платона в том состоянии духа, которое для этого подходит, – то есть в экстазе. Что же касается других диалогов – что бы Вам посоветовать?.. На французский более-менее прилично переведены только «Горгий» и «Теэтет» (и то уже хорошо!). Относительно «Государства», диалога наиболее возвышенного, могу Вам предложить только вот что: по возвращении в Париж я переведу для Вас самые лучшие места, и это могло бы послужить для Вас отправной точкой, чтобы найти хороший перевод на один из других языков. А если такого нет, тогда учите греческий… Это легкий язык. А еще можете написать Марио Мёньé и попросить, чтобы он ради всех страдальцев вроде Вас продолжил свой труд23.