Статьи и письма 1934–1943

Сотворение мира, со стороны Бога, не есть акт расширения Себя, но акт умаления, лишения. Бог вместе со всеми созданиями – это меньше, чем один Бог50. Бог принял это умаление. Он выступил из Себя одной частью cвоего бытия. Выступил уже в этом акте своего Божества; вот почему апостол Иоанн говорит об «Агнце, закланном от создания мира»51. Бог позволил существовать вещам иным, чем Он сам, которые имеют значение бесконечно меньшее, чем Он. Через творческий акт Он отрицает самого Себя, как и Христос заповедует нам отрицать себя самих52. Бог отрицает Себя в нашу пользу, чтобы дать нам возможность отрицать себя ради Него. Этот наш ответ, это эхо (от которого мы, однако, имеем свободу отказаться), есть единственное возможное оправдание безумия любви в акте творения.

Религии, которые познали это самоотречение, это добровольное отдаление, это добровольное самоустранение Бога, Его видимое отсутствие и тайное присутствие в этом мире, – эти религии составляют истинную религию, перевод на разные языки единого великого Откровения. А религии, которые представляют Божество повелевающим везде, где Оно имеет власть, – ложны. Даже если они монотеистичны, они являются идолопоклонническими.

Кто, будучи доведен несчастьем до состояния бездвижной и пассивной вещи, возвращается к человеческому состоянию через благородство другого, хотя бы на время, – тот человек, если он способен воспринять и прочувствовать истинную суть этого благородства, получает в то же мгновение душу, порожденную исключительно от милосердия. Он «рождается свыше» «от воды и Духа53». (Евангельское слово ἄνωθεν чаще означает «свыше», чем «снова»54.) Отнестись к несчастному ближнему с любовью – некоторым образом подобно его крещению.

Человек, от которого исходит акт благородства, может делать то, что он делает, только мысленно перенося себя в другого. И он также в этот момент составляется только от воды и Духа55.

Благородство и сострадание неотделимы; и первое, и второе имеют свой первоообраз в Боге, а именно в сотворении мира и в страдании Христа.

Христос научил нас тому, что сверхъестественная любовь к ближнему есть обмен между состраданием и благодарностью, сверкающий подобно молнии между двумя существами, из которых одно облекается в человеческую личность, а другое – обнажает себя от нее. Из этих двух одно – это всего лишь малое количество нагой плоти, неподвижной и окровавленной, на краю могилы, без имени, которую никто не знает. Те, что проходят мимо этой вещи, едва ее замечают, а через несколько минут уже не помнят, что заметили. Только один остановился и обратил внимание. Все его дальнейшие действия были только лишь автоматическим следствием этого момента внимания. Это внимание созидательно. Но в момент, когда оно возникает, оно есть самоотречение. Во всяком случае, если оно чисто. Человек соглашается на самоумаление, сосредоточиваясь для отдачи энергии, которая не расширит его власть, которая будет существовать только в другом, нежели он, в человеке, независимом от него. Более того, желать существования другого – это значит переносить себя в него через сочувствие и, следовательно, стать причастным к состоянию безжизненного вещества, в котором он находится.

Эта операция в равной степени представляется противоестественной как человеку, который не испытал несчастья и не хочет знать, что оно есть на свете, так и человеку, который познал или предвидит несчастье и воспринимает его c ужасом.

Неудивительно, если человек, у которого есть хлеб, отделит от него кусок голодному. Удивительно, если он будет способен сделать это иным жестом, нежели как покупают вещь. Милостыня, если она творится не сверхъестественным образом, похожа на операцию купли. Она покупает несчастного.

Чего бы ни желал человек – в преступлениях и в высших добродетелях, в мелочной суете и в великих замыслах, – природа его желания всегда заключается в первую очередь в том, чтобы хотеть свободно. Желать, чтобы было возможным это свободное согласие воли, для человека, который оказался лишен этого через несчастье, это значит – переносить себя в другого, это значит – согласиться на несчастье для самого себя, то есть на разрушение самого себя. Это значит отрицать самого себя. Тот, кто отрицает себя, становится способным, подобно Богу, воссоздать другого в утверждении, имеющем созидательную силу. Он дает себя за другого как выкуп. Это акт искупления.

Симпатия cлабого к сильному естественна; ибо слабый, перенося себя на другого, приобретает воображаемую силу. Симпатия сильного к слабому, будучи обратным действием, идет против природы.

Вот почему симпатия слабого к сильному бывает чистой, только когда имеет своим единственным предметом симпатию сильного к нему, – в случае если сильный поистине благороден. Здесь – сверхъестественная благодарность, состоящая в том, чтобы быть счастливым, когда ты испытал на себе сверхъестественное сострадание. Она нисколько не задевает самолюбие. Поистине, щадить самолюбие человека, оказавшегося в несчастье, – тоже дело сверхъестественное. Чистая благодарность, как и чистое сострадание, – это, в сущности, и есть сочувствие между людьми при несчастии. Один – несчастный, и другой – кто делает ему добро, которых различие их судьбы бесконечно удалило друг от друга, в этом сочувствии становятся одно. Между ними осуществляется дружба в пифагорейском смысле: чудесная гармония и равенство56.

При этом и один, и другой признают всей душой, что лучше – когда человек не «повелевает повсюду, где он имеет власть». На этой мысли, – если она занимает всю душу и господствует в воображении, которое есть источник действия, – на этой мысли утверждается истинная вера. Ибо она полагает благо вне мира сего; она узнает его в образе той тайной точки, находящейся в самом центре человеческой личности, которая есть принцип самоотвержения.

И так же обстоит дело в науке и искусстве; тогда как продукция второклассная – или с блеском, или посредственно исполненная – является расширением себя, то продукция первоклассная, творчество в истинном смысле слова, есть отречение от себя. Эту истину обычно не понимают, ибо слава смешивает и без разбора освещает своими лучами как творения первого разряда, так и наиболее яркие из второго, часто даже отдавая им предпочтение перед первыми.

Милосердие к ближнему, будучи составляемо творческим вниманием, аналогично гениальности.

Творческое внимание состоит в том, чтобы реально прилагать внимание к тому, что не существует. Человеческая природа не существует в безымянной плоти, безжизненно лежащей на обочине дороги. Самарянин, который остановился и посмотрел, – приложил тем самым внимание к этой отсутствующей человеческой природе, и его последующие дела свидетельствуют, что он поступал с подлинным вниманием57.

Вера, говорит апостол Павел, есть видение вещей невидимых58. В этом моменте внимания вера присутствует так же, как и любовь.

Таким же образом человек, который находится в полном подчинении другому, не существует. Раб не существует – ни в глазах господина, ни в своих собственных глазах. Черные рабы в Америке, когда им случалось поранить ногу или руку, говорили: «Наплевать, это нога хозяина, это рука хозяина». Тот, кто полностью лишен тех ценностей, – каковы бы они ни были, – в которых закреплено общественное уважение, – не существует. Испанская народная песенка говорит об этом замечательно правдивыми словами: «Если кто хочет сделаться невидимкой, для того нет ничего лучше, как стать бедняком». Но любовь видит и невидимое.

Бог только помыслил то, что не существовало, и через Его помышление оно получило бытие. В каждый момент мы существуем только потому, что Бог согласен помыслить наше существование, хотя в реальности мы не существуем. Хоть и правда, что мы представляем себе творение по-человечески и, следовательно, неистинно, но этот грубый образ скрывает под собой истину. Бог один имеет власть реально мыслить то, что не-есть. Только Бог, присутствующий в нас, может реально мыслить человеческое качество в несчастных и смотреть на них истинно, иным взглядом, чем когда их рассматривают как вещи; Он может истинно слышать их голос, как слышат слова. И тогда они начинают понимать, что у них есть голос; иначе у них не было бы случая это осознать.

Насколько нам трудно истинно услышать несчастного, настолько ему трудно подумать, что его услышали только из сострадания.

Любовь к ближнему – это любовь, которая нисходит от Бога к человеку. Она предшествует той, которая возводит человека к Богу. Бог спешит сойти к несчастным. Как только чья-либо душа располагается к сочувствию им, – будь она самой последней, самой жалкой, самой безобразной, – Бог устремляется в нее, потому что Он может через нее видеть, слышать несчастных. Только со временем она приобретает осознание этого присутствия. Но пусть душа даже и не найдет названия для него – Бог присутствует везде, где несчастных любят ради их самих.

Бог не присутствует, даже если Его призывают, там, где несчастные – лишь только повод сделать «доброе дело», – даже если их «любят» с этой целью. Ибо тогда они остаются в своей естественной роли, в роли бездушной материи, в роли вещей. Их любят безлично. А им следует нести, в их безжизненном, безымянном состоянии, личную любовь.

Вот почему выражения вроде «любить ближнего в Боге», «ради Бога» суть выражения лживые и двусмысленные. У человека вообще не так много силы внимания, чтобы быть способным смотреть на этот кусок плоти, неподвижной и нагой, лежащей на обочине дороги. Это не тот момент, чтобы «обратить мысль к Богу». Как бывают моменты, когда следует мыслить о Боге, забывая все создания без исключения, так бывают моменты, когда, глядя на творение, не следует мыслить явным образом о Создателе. В эти моменты присутствие Бога в нас имеет своим условием тайну столь глубокую, как если бы она была тайной для нас самих. Бывают моменты, когда думать о Боге – отделяет нас от Него. Стыдливость есть условие брачного союза.

При истинной любви не мы «любим несчастных в Боге»; это Бог в нас любит несчастных. Когда же в несчастье находимся мы сами, Бог в нас любит тех, кто желает нам добра. Сострадание и благодарность нисходят от Бога; и, когда ими обмениваются во взгляде друг на друга, Бог присутствует в точке, где встречаются взгляды. Один и другой любят друг друга – от Бога, через Бога, но не ради любви к Богу; они любят друг друга ради любви одного к другому. Это что-то невозможное. Потому оно и осуществляется только Богом.

Тот, кто дает хлеб голодному ради любви к Богу, не получит благодарности от Христа. Он уже получил свою награду в самом этом помышлении. Христос благодарит тех, которые не знают, кому они дали пищу.

Впрочем, подаяние есть только одна из двух возможных форм любви к несчастному. Возможность – это всегда возможность сделать добро и сделать зло. При особенно неравном соотношении сил находящийся выше может быть справедливым к низшему и когда благотворит ему по справедливости, и когда по справедливости причиняет ему боль. В первом случае речь идет о милостыне, во втором – о наказании.