Статьи и письма 1934–1943

«В его (Маркса. – П. Е.) трудах имеются цельные и неразрушимые фрагменты истины, которым найдется место во всяком правдивом учении. Так, они не только совместимы с христианством, но и бесконечно ценны для него. Их нужно вновь позаимствовать у Маркса. Это тем легче, что сегодняшний так называемый марксизм – то есть направление мысли, которое ссылается на Маркса, их не использует. Истина слишком опасна, чтобы прикасаться к ней. Это взрывчатка».12

Здесь Вейль ближе к другому известному русскому критику марксизма – Николаю Бердяеву. Он, как и Симона, выделяет в наследии Маркса духовно возвышающие элементы, важные для христианства. «Маркс открывает в капитализме процесс дегуманизации, овеществления человека, – пишет Бердяев, и Симона Вейль, незнакомая с трудами русского философа, могла бы с ним согласиться. – С этим связано гениальное учение Маркса о фетишизме товаров. Всё в истории, в социальной жизни есть продукт активности человека, человеческого труда, человеческой борьбы. Но человек падает жертвой иллюзорного, обманного сознания, в силу которого результаты его общественной активности и труда представляются ему вещным объективным миром, от которого он зависит. Не существует вещной, объективной, экономической действительности, это иллюзия, существует лишь активность человека и активное отношение человека к человеку. (…) Это совсем другая сторона марксизма, и она была сильна у раннего Маркса».13

Симона считает знаменитую марксистскую диалектику искажением и вырождением диалектики платоновской, с которой Маркс был поверхностно знаком через Гегеля. В своем первоисточнике эта диалектика была путем мистического восхождения; отняв у нее объект – сверхъественное абсолютное благо, Маркс ее обессилил.

«Маркс просто-напросто приписал социальной материи то движение к добру через противоречия, которое Платон описывал как движение мыслящего существа, устремленного ввысь сверхъестественным действием благодати, – пишет Симона. – Легко увидеть, что привело Маркса к этому. Прежде всего он безоговорочно принял два ложных верования, которых горячо держались буржуа его времени. Одно из них – смешение между производством и благом и, следовательно, между прогрессом производства и продвижением ко благу; другое – произвольное обобщение, объявляющее прогресс производства, столь ощутимый в XIX веке, перманентным законом человеческой истории».14

В самом конце своего пути, в Лондоне, за полгода до смерти, уже больная и при этом перегруженная работой, Симона собирается с силами для нового обращения к теме марксизма. Она пишет – и опять не заканчивает! – статью «Существует ли марксистское учение?»

Заслуживает пристального внимания один из выводов, который она делает в этой статье 1943 года. Не останавливаясь в ней специально на теории и практике русского большевизма, она приходит к выводу, что искусственно подталкивать массы к «пролетарской революции» там, где для таковой не сложилось достаточных объективных причин, марксистов побуждают внутренние противоречия самой их теории. Таким образом, установление под именем диктатуры пролетариата – диктатуры партии, которая, в свою очередь, перерастает в диктатуру личности, – не искажение марксизма, но чисто логическое последствие переворота, совершаемого под его знаменем. К нему приводит сама убежденность Маркса в том, что, в отличие от господствующих классов прежних формаций – феодалов и буржуа – пролетариат захватит политическую власть раньше, чем будет господствовать в экономической жизни общества. Этим захватом, по Марксу, должна руководить революционная партия, способная сплотить, организовать и вооружить рабочих. Симона показывает, что такая партия, захватывающая власть от лица рабочих и якобы в их интересах, но руководимая отнюдь не рабочими, будет озабочена, прежде и больше всего остального, удержанием власти любой ценой, а поэтому неминуемо превратится в партию тоталитарно-диктаторскую, готовую к безудержному насилию, в том числе и против того класса, от лица которого выступает.

Особого интереса заслуживают как объективно-исторические, так и психологические мотивы последнего подступа Симоны к теме марксизма, в 1943 году, когда она уже давно стояла в стороне от полемики среди левых течений и групп. Отрицательный ответ на вопрос, вынесенный в заглавие статьи, – «Существует ли марксистское учение?» – не является для Симоны абсолютно новой находкой; она дала его со всей определенностью еще в работах 1930-х годов.

Как уже говорилось, прежние работы Вейль по марксизму появлялись на фоне глубоко волновавших ее политических событий. Статьи 1934 года имели историческим фоном коллективизацию, усиление репрессий и массовый голод в Советском Союзе, приход нацистов к власти в Германии; статьи 1937–1938 годов – Гражданскую войну в Испании и Большой террор в СССР. Для весны 1943 года такими факторами могли быть: 1) перелом в ходе Второй мировой войны, достигнутый прежде всего на полях сражений в СССР и поставивший вопрос о возможности перенесения военных действий за русские границы, и 2) усиленный поиск организацией де Голля международной опоры в союзе со Сталиным, вызывавший у Симоны немалые опасения – в том числе и относительно послевоенных судеб Франции.

Психологическим же мотивом представляется то, что Симона, отказывая марксизму в статусе «учения», могла считать альтернативой ему свое собственное «учение». Более того, «учение» это, кажется, и вырабатывалось ею во многом с целью создания такой альтернативы. О чем свидетельствует характеристика, данная ею марксизму еще в 1934 году: «Марксизм есть высшее духовное выражение буржуазного общества. Через него оно пришло к познанию себя самого, в нем само себя подвергло отрицанию»15. Стало быть, для посткапиталистического общества Симона считала нужной другую философию. Чаемое и возвещаемое ею духовное, религиозно-мистическое обновление Европы представлялось ей возможным только в связи с социальным преобразованием. Будущая цивилизация для нее – это цивилизация подлинно одухотворенного труда. «Подобную философию (то есть философию труда. – П. Е.) еще предстоит создать. (…) Возможно, она является особенной потребностью именно для нашего времени, – читаем мы в статье 1943 года, – Ряд признаков показывает, что в прошлом веке приготовлялся ее эмбрион. Но из этого ничего не вышло. Возможно, ее создание оставлено нашему веку». «…Учение Маркса (…) из-за имеющихся в нем пробелов и нестыковок всегда было и есть намного ниже той роли, которую ему отводили; это не значит, что тогда или позднее было выработано что-то лучшее», – писала она в 1938-м в статье, критикующей марксизм довольно ожесточенно, что как бы подразумевало, что сформулировать «нечто лучшее» она поручает себе самой. «…Легко определить то место, которое должен занимать физический труд в правильно устроенной общественной жизни. Он должен находиться в ее духовном центре», – провозглашается в набросках к «Укоренению» примерно в одно время со статьей о «марксизме как учении».16 А вот и еще одна цитата, несколько более ранняя, дающая понять, что чаемое Симоной духовное обновление должно решить вопросы, на которые марксизм не дает удовлетворительного ответа. «Воплощение христианства включает в себя гармоничное решение проблемы отношений между индивидуумами и коллективизмом. Здесь имеется в виду гармония в пифагорейском смысле: справедливое равновесие противоположностей. Этого решения люди жаждут именно сегодня».17 Из приведенных цитат можно заключить, что Симона брала на себя если не систематическое изложение, то, во всяком случае, набросок философии нового общества. Перед задачей дать развернутую, всестороннюю критику постулатов Маркса – в том числе в их историческом развитии – она раз за разом отступала, возможно сознавая, что это потребовало бы от нее полной отдачи времени и сил. Но тем не менее владевшая ею мысль о всестороннем и поистине революционном духовном преобразовании европейской цивилизации побуждала ее хотя бы в работах предварительного характера воздать должное автору предшествующего столь же масштабного и амбициозного проекта.