По морю прочь

— Вам очень повезло, — сказал Хёрст. — Или мне очень не повезло. — Он помолчал, а потом вдруг спросил: — По-вашему, со мною очень трудно общаться?

— Это можно сказать обо всех умных людях, когда они молоды, — ответила Хелен.

— Да, конечно, умен я исключительно, — сказал Хёрст. — Я бесконечно умнее Хьюита. Возможно, — продолжил он, как будто говоря о ком-то другом, — я стану одним из тех, кто действительно определяет жизнь общества. Это, конечно, совсем другое, чем быть умным, но нельзя ожидать от близких, чтобы они это понимали, — добавил он с горечью.

Хелен решила, что имеет право на вопрос:

— А с близкими вам тоже трудно?

— Невыносимо… Они хотят, что бы я стал пэром и членом Тайного совета. Я уехал сюда отчасти и для того, чтобы это как-то утряслось. Я должен решить: либо пойти в адвокатуру, либо остаться в Кембридже. Конечно, и то и другое меня не совсем устраивает, но, пожалуй, Кембридж все-таки предпочтительнее. Вот из-за этого всего. — Он указал рукой на переполненный зал. — Отвратительно. Я понимаю, какую огромную силу имеют личные привязанности людей. Конечно, я не так этому подвержен, как Хьюит. К некоторым людям я, признаться, испытываю большую симпатию. Ну, например, моя мать достойна каких-то добрых слов, хотя во многих отношениях она весьма удручает… В Кембридже, разумеется, я неизбежно стану одним из самых видных людей, но есть кое-какие причины, по которым Кембридж меня ужасает… — Хёрст умолк, а потом спросил: — Я кажусь вам кошмарным занудой? — Только что он был другом, изливающим душу, но внезапно превратился в любезного молодого человека на светском приеме.

— Нисколько, — сказала Хелен. — Мне очень интересно.

— Вы не можете представить, — воскликнул он, чуть ли не со слезой в голосе, — что такое найти человека, с которым можно говорить! Увидев вас, я сразу почувствовал, что вы сможете понять меня. Мне очень симпатичен Хьюит, хотя он не имеет ни малейшего представления обо мне. До вас я не встречал ни одной женщины, которая хоть сколько-нибудь воспринимала то, что я говорю.

Начинался следующий танец. Заиграли баркаролу из «Сказок Гофмана»[38], Хелен не удержалась и стала постукивать носком в такт музыке, хотя понимала, что после такого комплимента нельзя подняться и уйти танцевать. Ей было не только интересно, но и лестно, и ее привлекала его искренняя вера в свою исключительность. Она чувствовала, что, несмотря на столь высокое самомнение, он несчастлив, и у нее хватало душевного тепла, чтобы выслушать его исповедь.

— Я очень старая, — вздохнула она.

— Удивительно, мне вы совсем не кажетесь старой, — сказал Хёрст. — Такое ощущение, будто мы с вами одного возраста. Более того… — Тут он заколебался, но, взглянув на Хелен, почувствовал себя смелее: — Мне кажется, я могу говорить с вами так же свободно, как с мужчиной, — об отношениях между полами, и… о…

Несмотря на всю его уверенность в себе, он слегка покраснел.

Она сразу же развеяла его сомнения смехом и восклицанием:

— Надеюсь!

Он посмотрел на нее с благодарностью, и морщинки около его носа и рта впервые разгладились.

— Слава Богу! — воскликнул он. — Теперь мы можем вести себя как цивилизованные люди.

Было очевидно, что пал обычно нерушимый барьер и стало можно обсуждать те деликатные вопросы, на которые мужчины и женщины лишь намекают в разговорах между собой, да и то, когда рядом врачи или над кем-то нависла тень смерти. Через пять минут он уже излагал ей историю своей жизни. Рассказ был долгий, полный слишком подробных описаний, за ним последовала дискуссия о принципах, лежащих в основе морали, а затем они коснулись и таких весьма волнующих тем, которые даже в этом шумном зале можно было обсуждать только шепотом — не дай Бог, подслушает кто-нибудь из расфуфыренных дам или ослепительных коммерсантов и потребует, чтобы они покинули помещение. Когда беседа иссякла, или — если выразиться точнее — когда Хелен дала понять небольшим ослаблением внимания, что сидят они уже достаточно долго, Хёрст встал и воскликнул:

— Значит, для всей этой секретности нет никаких причин!

— Никаких, кроме той, что мы англичане, — последовал ответ. Она взяла его под руку, и они пересекли зал, с трудом петляя между вертящимися парами, которые выглядели уже порядком растрепанными, — критический взгляд не усмотрел бы в них ни капли очарования. Долгий разговор и волнение оттого, что каждый из них обрел нового друга, вызвали у Хелен и Хёрста острый голод, и они направились в столовую, где уже было много людей, подкреплявшихся за маленькими столиками. В дверях они встретили Рэчел, которая уже не в первый раз шла танцевать с Артуром Веннингом. Она была румяна, выглядела очень счастливой, и Хелен пришло в голову, что в таком настроении она гораздо привлекательнее, чем большинство девушек. Никогда раньше Хелен не видела этого с такой ясностью.

— Тебе хорошо? — спросила она, когда они на секунду оказались рядом.

— Мисс Винрэс, — ответил за Рэчел Артур, — только что призналась мне: она даже не представляла, что танцы могут доставлять столько радости.

— Да! — воскликнула Рэчел. — Я полностью изменила свой взгляд на жизнь.

— Неужели? — насмешливо спросила Хелен, и они разошлись.

— Очень характерно для Рэчел, — сказала Хелен. — Она меняет взгляды на жизнь почти каждый день. А знаете, мне кажется, вы именно тот, кто мне нужен в помощники, — продолжила она, когда они сели, — чтобы завершить ее образование. Она воспитывалась практически в женском монастыре. Ее отец слишком нелеп. Я делаю, что могу, но я слишком стара, к тому же я женщина. Вы бы с ней поговорили, объяснили ей кое-что. Поговорите с ней так, как говорите со мной, а?

— Сегодня вечером я уже сделал одну попытку, — сказал Сент-Джон. — Сомневаюсь, что она была успешной. Она кажется мне такой юной, такой неопытной… Я обещал дать ей Гиббона.

— Ей нужен не совсем Гиббон, — задумчиво сказала Хелен. — Ей нужно что-нибудь о жизни, мне кажется. Вы меня понимаете? Что на самом деле происходит, что люди чувствуют, хотя обычно стараются это скрыть… Здесь нечего бояться. Это намного красивее, чем притворство, — и всегда гораздо интереснее, всегда лучше, я бы сказала, чем вон то. — Она кивнула в сторону стола, за которым две девушки и два молодых человека громко подшучивали друг над другом, ведя игривый и полный намеков диалог; в нем часто встречались восторженные отзывы то о паре чулок, то о паре ног. Одна из девушек быстро обмахивалась веером и делала вид, будто шокирована. Смотреть на это было неприятно, в том числе и потому, что девушки, судя по всему, испытывали друг к другу скрытую враждебность. — К своему почтенному возрасту я, однако, начала понимать, — вздохнула Хелен, — что в конечном счете в подобных попытках нет особенного толка: человек всегда идет своим путем, на него ничто не может повлиять. — И она опять кивнула в сторону ужинающей компании.

Но Сент-Джон не согласился. Он сказал, что, по его мнению, очень многое могут изменить точка зрения, книги и тому подобное, и добавил, что в настоящее время мало что так важно, как просвещение женщин. Иногда ему кажется, что почти все определяется образованием.

В зале тем временем танцующие выстраивались квадратами для лансье. Артур и Рэчел, Сьюзен и Хьюит, мисс Аллан и Хьюлинг Эллиот составили пары.

Мисс Аллан взглянула на свои часы.

— Полвторого, — сообщила она. — А мне надо завтра закончить Александра Попа.

— Поп! — фыркнул мистер Эллиот. — Кто теперь читает Попа, интересно? А уж читать о нем… Нет-нет, мисс Аллан, поверьте, вы принесете миру гораздо больше пользы, танцуя, чем занимаясь писаниной. — Это была очередная поза мистера Эллиота, она состояла в том, что ничего на свете не может сравниться с прелестью танца и нет ничего скучнее, чем литература. Таким образом он отчаянно пытался снискать расположение молодежи и доказать ей, что, хотя он женат на простушке, изможден и согбен бременем своей учености, все-таки в нем не меньше жизнелюбия, чем в самом юном из присутствующих.

— Это вопрос насущного хлеба с маслом, — спокойно сказала мисс Аллан. — Однако, кажется, все ждут меня. — Она заняла позицию и выставила черную туфлю с квадратным носком. — Мистер Хьюит, вы кланяетесь мне. — Сразу стало очевидно, что мисс Аллан — единственная, кто сносно знает движения танца.

После лансье был вальс, после вальса — полька, а потом случилось нечто ужасное: музыка, которая исправно звучала с пятиминутными перерывами, вдруг прекратилась. Женщина с большими черными глазами начала пеленать скрипку в шелковую ткань, а мужчина аккуратно уложил свой рожок в футляр. Их окружили пары, которые по-английски, по-французски и по-испански стали вымаливать у них еще один танец, всего один. Но старик пианист просто показал на свои часы и отрицательно покачал головой. Он поднял воротник пиджака и достал красный шелковый шарф, который окончательно смазал его щегольскую внешность. Казалось странным, что музыканты бледны и глаза их тяжелы от усталости; всем своим видом они олицетворяли скуку и обыденность, как будто вершиной их желаний были кусок холодного мяса и пиво, а затем сразу постель.

Среди тех, кто упрашивал их продолжить, была и Рэчел. Когда они отказались, она стала переворачивать страницы танцевальных нот, лежавших на рояле. Почти все пьесы были в цветных обложках с изображениями романтических сцен: гондольеры, стоящие на лунном серпе; монашки, выглядывающие из-за решетки монастырского окна, или девушки с распущенными волосами, наставляющие пистолет на звезды. Рэчел вспомнила, что музыка, под которую они так весело плясали, как правило, навевала некие страстные сожаления по загубленной любви и невинным годам юности, отделяя танцующих от былого счастья горькой печалью.

— Понятно, почему они так затосковали, играя эти вещи, — рассудила она, прочитав несколько пассажей. — Это же на самом деле мелодии церковных гимнов, только исполненные очень быстро, с кусочками из Вагнера и Бетховена.

— Вы играете? Вы сыграете? Что угодно, лишь бы под это можно было танцевать! — На нее со всех сторон посыпались требования проявить свой дар пианистки, и ей пришлось согласиться. Очень скоро она исчерпала все танцевальные пьесы, которые смогла вспомнить, и продолжила мелодией из сонаты Моцарта.

— Но это не танец, — сказал кто-то, остановившись у рояля.

— Танец, — ответила Рэчел, уверенно кивнув головой. — А движения изобретите сами. — Не сомневаясь в мотиве, она стала просто подчеркивать ритм, чтобы облегчить задачу. Хелен поняла ее мысль: схватив за руку мисс Аллан, она понеслась по залу, то останавливаясь для реверанса, то крутясь, то делая шажки из стороны в сторону, как ребенок, прыгающий по лужайке.

— Это танец для тех, кто не умеет танцевать! — прокричала она.

Мотив сменился менуэтом, и Сент-Джон с невероятным проворством начал скакать то на левой ноге, то на правой; музыка полилась мелодично, и Хьюит, ухватив фалды своего пиджака и раскачивая руками, проплыл по залу, изображая чувственный фантастический танец индийской девушки, которая услаждает взор своего раджи. Далее последовал марш, и вперед выступила мисс Аллан; взявшись руками за юбку, она низко поклонилась помолвленной паре. Как только ноги танцующих улавливали ритм, с них слетала всякая скованность. От Моцарта Рэчел, не останавливаясь, перешла к старинным английским охотничьим и рождественским песням, к церковным гимнам, поскольку, как она заметила, любой хороший мотив, при некоторой обработке, вполне годится для танца. Постепенно все присутствующие пустились в пляс — кто парами, кто в одиночку. Мистер Пеппер резво показал оригинальный быстрый танец, почерпнутый из фигурного катания на коньках, по которому он некогда одержал победу на каких-то местных соревнованиях; а миссис Торнбери попыталась вспомнить старинный сельский танец, виденный ею давным-давно в Дорсетшире, в исполнении арендаторов ее отца. Что касается мистера и миссис Эллиот, то они галопировали по залу кругами с такой стремительностью, что другие танцоры содрогались при их приближении. Кое-кто брюзжал, что танцы превратились в бедлам; для других это была самая приятная часть вечера.