По морю прочь

Глава 26

Два или три часа луна еще струила свой свет сквозь пустой воздух. Облака не мешали свету, он падал прямо и ложился на море и землю, похожий на холодный белый иней. В эти часы тишина ничем не нарушалась, двигались лишь деревья, их ветви слабо покачивались, и вместе с ними шевелились тени, пересекавшие белую поверхность земли. В глубокой тишине можно было различить только один звук — еле слышное, но размеренное дыхание, которое не прекращалось и не становилось громче или тише. Оно продолжалось, когда птицы начали перелетать с ветки на ветку, и первые высокие ноты их голосов слышались на его фоне. Оно продолжалось и в те часы, когда восток посветлел, потом стал розовым, а небо подернулось бледной голубизной, но, когда встало солнце, дыхание остановилось и уступило место другим звукам.

Первыми из этих звуков были краткие нечленораздельные крики — то ли детей, то ли нищих, то ли тех, кто был очень слаб или страдал. Солнце поднялось над горизонтом, и бледный и легкий воздух с каждым мгновением становился все вещественнее и теплее, и звуки жизни — смелее, наполняясь силой и уверенностью. Постепенно над домами дрожащими выдохами поднялся дым, его пряди медленно набирали толщину, пока не стали ровными и прямыми, как колонны; солнце уже било не в бледные шторы, но проникало в темные окна, за которыми скрывались пространство и глубина.

Солнце висело в небе уже много часов, пронизывая и прогревая огромный воздушный купол золотыми нитями своих лучей, когда в гостинице началось первое движение. Она стояла белой массой в утреннем свете, еще сонная, с опущенными шторами.

Около половины десятого мисс Аллан очень медленно вошла в холл и приблизилась к столу с утренними газетами. Однако она не протянула руку за газетой, а неподвижно стояла и думала, чуть опустив голову. Она выглядела старше, чем обычно, и по тому, как она стояла, немного сгорбившись, очень большая, можно было представить, какой она будет, когда по-настоящему состарится, как будет день за днем сидеть в кресле, флегматично глядя перед собой. Другие люди начали появляться в холле и проходить мимо нее, но она не разговаривала с ними, даже не смотрела на них. Наконец, как будто потому, что уже просто требовалось что-то сделать, она села в кресло и безучастно уставилась в одну точку. В это утро она чувствовала себя очень старой и к тому же бесполезной, будто жизнь ее не удалась, была трудной и тяжкой, но бессмысленной. Она не хотела жить дальше, хотя и знала, что придется. При ее крепком здоровье ей суждено было дожить до глубокой старости. Возможно, она дотянет до восьмидесяти, а поскольку ей сейчас пятьдесят, это еще целых тридцать лет. Она несколько раз поворачивала руки, лежавшие на коленях, и смотрела на них с удивлением: ее старые руки сделали для нее столько работы. А толку в этом, судя по всему, никакого нет, хотя человек живет дальше, конечно, человек живет… Она подняла голову и увидела рядом миссис Торнбери; та собрала лоб в морщины и приоткрыла рот, будто хотела что-то спросить.

Мисс Аллан опередила ее.

— Да, — сказала она. — Она умерла нынче утром, очень рано, около трех часов.

Миссис Торнбери ахнула, сжала губы, и в ее глазах показались слезы. Сквозь них она посмотрела на холл, который был теперь выстлан широкими полосами солнечного света, на беззаботные, случайные группки людей, стоявших около неподвижных кресел и столов. Люди казались ей ненастоящими или похожими на тех, кто не знает, что сейчас рядом с ними произойдет страшный взрыв. Но никакого взрыва не было, и они продолжали стоять около кресел и столов. Миссис Торнбери смотрела сквозь них, будто они были бесплотны, и видела дом, людей в доме, комнату, постель в ней и мертвое тело, недвижно лежащее в темноте под простыней. Она почти могла разглядеть покойную. Почти могла расслышать голоса скорбящих.

— Этого ожидали? — спросила она наконец.

Мисс Аллан могла лишь покачать головой.

— Я ничего не знаю, — ответила она, — кроме того, что мне сказала горничная миссис Флашинг. Она умерла сегодня рано утром.

Две женщины обменялись многозначительными взглядами, а потом, чувствуя себя ошеломленной, миссис Торнбери пошла, сама не зная, куда и зачем, медленно поднялась по лестнице, побрела по коридору, прикасаясь пальцами к стене, как будто продвигаясь на ощупь. Горничные шмыгали из номера в номер, но миссис Торнбери избегала их: они казались ей существующими в другом мире. Она даже не сразу подняла голову, когда ее остановила Эвелин. Было видно, что Эвелин недавно плакала, а увидев миссис Торнбери, заплакала опять. Вместе они отошли в оконную нишу и молча стояли там. Между последними всхлипами Эвелин стали прорываться слова:

— Это ужасно. Это жестоко. Они были так счастливы.

Миссис Торнбери похлопала ее по плечу.

— Поначалу кажется, что это невыносимо, — сказала она и посмотрела на виллу Эмброузов, выглядывавшую из-за склона холма. Окна сверкали на солнце, и она подумала, что душа покойной вылетела через эти окна. Что-то ушло из мира, и теперь он казался ей непривычно пустым. — Но чем старше становишься, — продолжила она, и глаза ее по-особенному заблестели, — тем сильнее убеждаешься, что во всем есть смысл. Как можно жить, если нет никакого смысла?

Она задала вопрос кому-то, но не Эвелин. Та стала успокаиваться.

— Смысл должен быть, — сказала миссис Торнбери. — Это не может быть случайностью. Потому что если это случайность, то она не должна была произойти. — Она глубоко вздохнула и добавила: — Но не стоит позволять себе такие мысли. Будем надеяться, и они так не думают. Что бы они ни сделали, исход был бы тот же. Эти болезни ужасны…

— Нет никакого смысла, я не верю ни в какой смысл! — выпалила Эвелин. При этом она дернула штору вниз и отпустила, и та вернулась на место с хлопком. — Зачем это все? Зачем люди должны страдать? Я искренне верю, что Рэчел в раю, но Теренс… Какая во всем этом польза? — требовательно спросила она.

Миссис Торнбери слегка покачала головой, но не ответила и, пожав локоть Эвелин, пошла прочь от нее по коридору. Ее толкало сильное желание что-то услышать, хотя она не знала, что именно, и она направилась к номеру Флашингов. Открыв дверь, она поняла, что прервала какой-то спор между мужем и женой. Миссис Флашинг сидела спиной к свету, а мистер Флашинг стоял рядом, стараясь в чем-то ее убедить.

— А, вот и миссис Торнбери, — сказал он с некоторым облегчением в голосе. — Вы слышали, конечно. Моя жена считает, что она в какой-то мере виновата. Она убедила бедную мисс Винрэс поехать в экспедицию. Я уверен, вы со мной согласитесь, что думать так в высшей степени неразумно. Мы даже не знаем — я-то думаю, что это маловероятно, — там ли она заразилась. Эти болезни… И потом, она сама очень хотела поехать. Она поехала бы независимо от твоих уговоров, Элис.

— Не надо, Уилфред, — сказала миссис Флашинг, не двигаясь и не сводя глаз с одной точки на полу. — Что толку в разговорах? Что толку… — Она замолчала.

— Я зашла спросить у вас, — сказала миссис Торнбери, обращаясь к Уилфреду, потому что говорить с его женой было бесполезно, — можно ли что-то сделать? Отец уже приехал? Нельзя ли сходить и узнать?

В этот момент ей больше всего хотелось что-нибудь сделать для несчастных — увидеть их, утешить, помочь. Было невыносимо находиться так далеко от них. Но мистер Флашинг покачал головой: он считал, что сейчас — нет; позже — вероятно, чем-то и можно будет помочь. Тут миссис Флашинг резко встала, повернулась к ним спиной и пошла к гардеробной. Они видели, как медленно вздымалась и опускалась ее грудь. Но ее печаль была безмолвной. Она закрыла за собой дверь.

Оставшись одна, она сжала кулаки и стала колотить ими по спинке стула. Она была похожа на раненое животное. Она ненавидела смерть. Смерть вызывала у нее негодование, гнев, приводила ее в неистовство, как будто это было живое существо. Она отказывалась отдавать своих друзей смерти. Она ни за что не хотела капитулировать перед мраком и небытием. Она начала ходить по комнате, потрясая кулаками и пытаясь сдержать слезы, которые текли у нее по щекам. Наконец она села, но все равно — не сдалась. Перестав плакать, она выглядела упрямой и сильной.

Тем временем в соседней комнате Уилфред беседовал с миссис Торнбери, причем гораздо свободнее, чем в присутствии жены.

— Хуже всего в этих краях, — сказал он, — что люди ведут себя, как будто они в Англии. Лично я не сомневаюсь, что мисс Винрэс подхватила инфекцию на вилле. Думаю, она раз по десять в день рисковала заболеть. Нелепо говорить, что она заразилась, когда была с нами.

К его искренней печали явно примешивалось раздражение.

— Пеппер сказал мне, — продолжил он, — что съехал из дома, посчитав их слишком беззаботными. Говорит, что они никогда как следует не мыли овощи. Бедняги! Они заплатили страшную цену. Но я это видел много раз и продолжаю видеть: люди как будто забывают, что такие вещи могут случиться, а они случаются и застают всех врасплох.

Миссис Торнбери согласилась, что они были весьма беззаботны и что нет никаких оснований полагать, будто Рэчел подхватила лихорадку в экспедиции. Поговорив еще немного на другие темы, она оставила мистера Флашинга и грустно побрела по коридору в свой номер. В том, что такое случается, должен быть какой-то смысл, думала она, закрывая за собой дверь. Просто поначалу нелегко понять, что он есть. Происшедшее кажется таким странным, таким невероятным. Да, всего три недели назад — даже меньше, две — она видела Рэчел; закрыв глаза, она и сейчас почти видела ее перед собой — тихую, робкую девушку, которая собиралась замуж. Миссис Торнбери представила все, чего она лишилась бы, если бы умерла в возрасте Рэчел, — детей, семейной жизни, всех удивительных чудес и глубин, которые, как ей сейчас казалось, разворачивались перед ней день за днем, год за годом. Ошеломление, из-за которого ей было трудно думать, постепенно уступило место противоположному чувству: мысли потекли очень быстро и ясно; оглядываясь на события своей жизни, она попыталась выстроить их в какой-то порядок. Несомненно, было много страданий, много тягот, но в целом, конечно, они вполне уравновешивались счастьем — упорядоченность, безусловно, главенствовала. Но и смерть молодых вовсе не была печальнее всего на свете — она уберегла их от стольких бед, стольких лишений. Умершие — миссис Торнбери вызвала в памяти тех, кто почил рано, случайно, — были прекрасны, они часто ей снились. Со временем и Теренс поймет… Она встала и начала беспокойно ходить по комнате.

Беспокойство ее было крайним — во всяком случае, для женщины ее лет, — а для человека с таким ясным и проворным умом, как у нее, весьма непривычно было испытывать такую растерянность. Она не могла ни на чем остановиться, поэтому вздохнула с облегчением, когда дверь в номер открылась. Миссис Торнбери подошла к мужу, обняла и поцеловала его с необычной нежностью, а когда они сели рядом, стала гладить его по голове и расспрашивать, будто он был ребенком — старым, усталым, ворчливым ребенком. Она не сказала ему о смерти мисс Винрэс, чтобы не беспокоить, — он и так в последнее время был чем-то расстроен. Она попыталась выяснить причину. Опять политика? Что там учинили эти ужасные люди? Она провела все утро за обсуждением политики с мужем, и мало-помалу предмет их разговора стал вызывать у нее живейший интерес. Однако то и дело произносимые ею слова казались ей бессмысленными.