Сестры из Сен-Круа

— Я спрашивал ту монахиню, сестру Луизу…

— Сестру Элоизу?

— Ну да, ее самую. Спрашивал, когда она заходила, можно ли мне навестить Гарри.

— И что она сказала?

— Говорит — «тандэ». Что это значит?

— Тандэ? — Молли задумчиво сморщила нос. — Может, attendez?

Том пожал плечами и тут же сморщился от боли.

— Может быть. Что-то вроде «тандэ дема»…

— Demain — значит, завтра, — сказала Молли. — То есть, скорее всего, она сказала, что вы сможете зайти к нему завтра. — Она закончила кормить его, а потом, задержавшись у кровати, спросила: — Может, хотите кому-нибудь написать? Иногда я пишу письма для тех раненых, кто не может писать сам.

Том покачал головой.

— Нет, спасибо, — сказал он. — Мне писать некому.

— А матери? — спросила Молли.

— Матери нет, — коротко ответил он. — Я приютский. У меня только товарищи из взвода, а им что писать? Они и так знают, где я!

Прошло еще несколько дней, и Молли видела, как Том с каждым днем крепнет, а Гарри слабеет. Когда температура у Тома наконец упала до нормы, сестра Элоиза и сестра Мари-Жанна согласились пустить его в третью палату. Молли не ходила с ним, но видела его лицо, когда он вернулся и рухнул на свою постель. Рискуя вызвать недовольство сестры Элоизы, она оставила на кухне недомытую посуду и присела на край кровати Тома.

— Как он там? — мягко спросила она. Сама она в тот день не смогла вырваться, чтобы повидать Гарри.

— Выглядит чертовски паршиво — прошу прощения, мисс. Похоже, умирает. Меня не узнал. Глаза открыты, а как будто и не на меня смотрят. Вроде в потолок, что ли, а на самом деле в никуда. Я заговорил с ним, так он даже головы не повернул, как будто не слышит. Тронул его за руку, чтобы он хоть на меня взглянул, а рука горячая, как огонь. Я говорю: «Гарри, дружище, это я, Том. С тобой все будет в порядке, дружище», — говорю. А он начал что-то бормотать, что-то такое про проволоку, про штык — все вперемешку. — Голос у Тома оборвался, и он поднял на Молли тоскливые глаза. — Он же не поправится, да? Он умрет.

Молли в порыве чувств взяла его за руку.

— Это еще неизвестно, Том.

— Известно, — ответил он без выражения. — Надежды никакой.

— Надежда всегда есть, — твердо сказала Молли, — пока он борется и пока мы боремся за него.

Том устало сказал:

— Но он уже не борется. — Он закрыл глаза, и Молли показалось, будто из уголка одного из них скатилась слеза. Она сочувствовала ему всем сердцем, но она еще никогда не видела, чтобы мужчины плакали, и отвернулась, чтобы не видеть его слез.

На следующее утро, перед тем как идти на завтрак, Молли прокралась в третью палату, чтобы взглянуть на Гарри. Сестры Мари-Жанны не было видно. Другая сестра, имени которой Молли не знала, жестом указала ей на кровать Гарри, а сама стала обходить палату с тележкой для лекарств.

Гарри лежал в постели неподвижно, будто мертвый, его посеревшее лицо заострилось и вытянулось, а руки, похожие на когтистые птичьи лапы, лежали, как обычно, поверх одеяла. Глаза у него были закрыты, и он не открыл их, даже когда Молли взяла его за руку. Она пощупала пульс на его запястье и далеко не сразу ощутила слабые толчки, говорившие о том, что сердце пока еще бьется. Глядя на Гарри, она понимала, что Том прав. Гарри уже не боролся. Его измученное тело сдалось, и утомленный дух больше не мог поддерживать в нем силы.

Молли почувствовала, что кто-то стоит рядом с ней, обернулась и увидела сестру Мари-Жанну.

— Ему осталось совсем немного, — мягко сказала та. — Вы не приведете падре из лагеря?

Молли молча кивнула и поспешила через двор в ворота и дальше к лагерю.

— Мне нужно видеть падре, — сказала она часовому. — Я должна найти мистера Кингстона, это срочно.

Падре часто вызывали в госпиталь вот так, и часовой пропустил ее, сказав, что падре, вероятнее всего, в столовой.

В столовую Молли идти не могла, но ее сообщение передали Роберту Кингстону, и они вместе поспешили в палату номер три.

— Он тает на глазах, падре, — в отчаянии сказала Молли. — Нам его уже не спасти.

Падре услышал по голосу, как сдавило ей горло, и сказал:

— Постарайтесь не слишком убиваться, Молли, вы сделали все, что могли. Теперь все в руках Божьих. Мы можем только молиться за него.

— Что-то мне сдается, что Бог нас не слышит, — с горечью сказала Молли, — если он вообще есть. Если бы Бог был, разве началась бы эта война? Если бы Бог был, он не дал бы Гарри умереть. — Слезы текли по ее лицу, она смахнула их рукой. — Он ведь не старше меня, падре, он еще и не жил толком.

Роберт Кингстон неловко взял ее за руку.

— Молли, если такова воля Господа… — начал он, но Молли перебила его, вырвав руку:

— Если такова воля Господа, то я такого Господа знать не хочу, — сказала она со злостью и зашагала впереди — в палату номер три, в тоску и безнадежность.

Сестра Мари-Жанна задернула шторы вокруг кровати Гарри, чтобы падре мог побыть с умирающим наедине. Приподняла занавеску, впуская священника, и снова опустила за его спиной.

Молли повернулась к монахине.

— Я схожу за его другом, — сказала она. — Нельзя, чтобы он умирал один, без друзей.

Сестра Мари-Жанна хотела что-то сказать, но Молли уже вышла из третьей палаты и направилась через двор к себе в первую. Когда она вошла, сестра Элоиза сразу увидела решимость на ее лице.

— Что такое, Молли?

— Я пришла за Томом Картером, — сказала Молли по-английски, указывая на Тома, сидящего на стуле. — Его друг умирает, ему нужно идти туда сейчас же. Son ami, mort[18]. Он должен venez, ma soeur, venez a la salle trois[19].

Сестра Элоиза кое-как разобрала смысл этих путаных слов и кивнула, но Молли уже отвернулась от нее и подошла к Тому. Тот сидел за столиком в конце палаты и курил.

Когда он увидел Молли, на лице у него появилась улыбка, но тут же исчезла, как только он заметил печаль и сострадание в ее глазах. Она присела рядом и взяла его за руку.

— Гарри умирает, — мягко сказала она. — Пойдете к нему?

Какое-то мгновение Том смотрел на нее невидящим взглядом, затем его глаза как будто снова сфокусировались, и он поднялся, тяжело опираясь о стол. Не говоря ни слова, он пошел за Молли в третью палату. Тихо шагнул в дверь и, дойдя до кровати, отодвинул занавеску и заглянул за нее. Падре сидел у постели Гарри и что-то тихо говорил ему, но, увидев Тома и Молли, отодвинулся, чтобы дать им место. Они встали по обе стороны кровати и стали смотреть на Гарри, который казался таким маленьким среди подушек. Молли взяла его за руку.

— Гарри, — мягко сказала она. — Гарри, ты меня слышишь, Гарри?

Он едва заметно шевельнул головой, глаза у него открылись, и он посмотрел сначала на Молли, а затем на Тома. Потом они снова закрылись на мгновение, потом открылись опять — на этот раз их взгляд был сосредоточенным, словно Гарри пытался разглядеть, кто перед ним.

— Это я, Молли, — сказала Молли. — Это мы с Томом. Ты меня слышишь, Гарри?

На этот раз она почувствовала легкое, едва уловимое пожатие его пальцев и сказала Тому:

— Возьмите его за другую руку, Том. Пусть он чувствует, что вы здесь.

Том сделал, как она просила, и тоже ощутил едва заметное пожатие.

— Гарри, дружище… — хрипло проговорил он и умолк, не зная, что еще сказать.

— Том… — прозвучало едва слышно. На мгновение глаза раненого закрылись, но тут же открылись снова, и он выговорил так тихо, что Молли пришлось наклониться к самым его губам, чтобы разобрать слова: — Молли, скажи ма, что я пытался. Я сделал все, что мог. Я слишком устал, чтобы ехать домой.

— Я скажу ей, — пообещала Молли. — Ты такой храбрый, Гарри. Ты герой. Я скажу ей, что ты герой.

— Так устал… — выдохнул Гарри, а затем с прерывистым вздохом закрыл глаза. Лицо у него обмякло, и его страданиям настал конец.

Молли смотрела на изношенную оболочку этого человека, своего двоюродного брата, товарища ее детства, и чувствовала, как текут по щекам тихие слезы. Тихонько, в последний раз, она спрятала его руку под одеяло, словно хотела, чтобы ему было теплее.

Том выпустил безжизненную руку и, не сказав никому ни слова, повернулся на каблуках и зашагал прочь из палаты. Падре вполголоса читал молитвы, сестра Мари-Жанна крестилась, перебирая четки, висевшие у нее на поясе. Не глядя на них обоих, Молли яростно высморкалась, глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и побежала следом за Томом.

Вторник, 9 ноября

Гарри умер сегодня. Бедный, милый Гарри! Ему было так больно, но он никогда не жаловался. Лицо у него все посерело, щеки ввалились, и весь он как будто усох. Под конец он, кажется, уже и сам хотел умереть, чтобы все это кончилось, но я не хотела, чтобы он умирал. У него еще вся жизнь была впереди. Теперь его дети уже никогда не родятся, его род пресекся. Какое ужасное, безнадежное слово. Пресекся… Он был слишком молод, чтобы покинуть этот мир, даже не узнав его. Может быть, он и так уже слишком многое пережил, но мне больно думать, что он больше никогда не будет удить рыбу в Белле, не зайдет к Артуру выпить пинту биттера. Он угас, как свечка, которую уже не зажечь снова. Бедные его мама и папа! Хорошо хоть, Мэри дома, с ними, а Тони все еще на передовой. Сколько ему осталось жить? А может, он тоже погиб, просто мы еще не знаем. Ненавижу эту войну!

Том пережил это очень тяжело. Я никогда раньше не видела, чтобы мужчина плакал, мужчины ведь не плачут. Он рассказывал мне, как они дружили с Гарри — почти как братья, сказал он, а мы же с Гарри когда-то, ребятишками, были не разлей вода, поэтому так и вышло, что мы с Томом тоже сдружились. Теперь я должна написать тете Ви и дяде Чарли. Это будет самое тяжелое письмо из всех, какие мне только приходилось писать.