Изгнанники Зеннона

В ушах у меня зашумело, а светлые стены города расплылись перед глазами.

Мы с Кинном надеялись оказаться в безопасности, найти его родственников, узнать правду о камне-сердце. Вместо этого его собираются бросить к Теням, а камень-сердце, который способен защитить от них, остался у меня.

Женщина говорила что-то еще, и мое внимание зацепилось за ее слова:

– …Хорошо, что их легко вывести на чистую воду. До сих пор вон надеются еще поймать, – она кивнула в сторону ворот, где, помимо обычной стражи, за столом сидел Каратель, к которому подходили по одному.

И я поняла, что меня ждет.

Проверка дара.

Дышать вдруг стало легче, и я улыбнулась. Я так долго скрывала, кто я. Сегодня тот день, когда я наконец скажу правду.

К тому времени, как я подошла к воротам, Каратель за столом настолько устал от проверки, что даже не поднял скрытую капюшоном голову. Просто кивнул на люминарий, светящийся на простом металлическом подносе.

– Погасить.

Я едва не усмехнулась. Похоже, Нери позаимствовала свою идею именно от альвионцев.

Я взяла камень и, подержав немного, положила обратно.

Каратель медленно поднял взгляд со светящегося люминария на меня. И выдохнул:

– Дремера…

В его глазах сквозь прорези маски стал виден плотоядный блеск, и Каратель рыкнул так, что окружающие едва не подскочили:

– В Квартал ее!

Стражники тут же схватили меня и потащили, едва не отрывая от земли, в арку ворот. Где-то посередине они открыли обитую арганитом дверь и втолкнули меня внутрь.

Там сидел за столом еще один Каратель, на его нашивке серебрилась одна полоска. Он повернул к нам голову, и в приглушенном маской голосе прозвучало удивление:

– А этот юнец чем не угодил?

– Это девчонка. Дремера, – ответил один из моих конвоиров.

Каратель тут же поднялся со своего места и сделал знак, чтобы меня отпустили.

– Отступник и дремера в один день… Вот это улов!

Потом кивнул мне:

– Выверни карманы и положи всё на стол.

Не споря с ним, я вывернула карманы и выложила на деревянную столешницу кусок хлеба с сыром, завернутый в чистую тряпицу, и мешочек с прозрачными рандиями в бронзовых оправах и несколькими фиолетовыми – в серебряных.

– Стой смирно, – приказал Каратель и, прежде чем я поняла, что он собирается делать, повел передо мной рукой в поисках спрятанных камней.

Я задержала дыхание.

Серра, помоги.

То ли Каратель не ожидал, что у дремеры могут найтись еще какие-то камни, то ли был настолько доволен сегодняшним «уловом», что думал только о том, как потратит вознаграждение, – но он быстро проверил меня и махнул страже:

– Увести!

Мои ноги задрожали от облегчения.

Тесный коридор, освещенный люминариями, вывел нас к четырем камерам, расположенным по две друг напротив друга. Все камеры, кроме одной, были пусты.

В ближайшей к нам камере слева стоял, прижавшись лицом к арганитовым прутьям решетки, Кинн. И во все глаза смотрел на меня.

– Что, радуешься компании? – спросил его стражник, чей мягкий альвионский выговор внезапно показался мне отвратительным. – Не радуйся, это дремера. Так что, если хочешь протянуть чуть дольше, держись от нее в Квартале подальше.

Он запер меня в соседней камере, а когда его тяжелые шаги стихли, раздался глухой от ярости голос Кинна:

– Что, во имя Серры, ты тут делаешь, Вира?

Судя по всему, он едва сдерживался, чтобы не закричать. Отчего-то это вызвало у меня улыбку.

– В этот раз ты не запрещал за собой следовать.

– В этот раз не запрещал… – Кинн задохнулся от возмущения. – Ты хоть знаешь, куда нас с тобой отправят?

Я кивнула, но потом поняла, что он меня не видит, и озвучила:

– Квартал Теней, да. Могу даже рассказать его краткую историю, которую мне поведала одна женщина, когда тебя увели. Правда, она приняла меня за парнишку, но это вообще-то не важно…

Меня вдруг потянуло рассмеяться.

Кинн мрачно спросил:

– Ты издеваешься?

Тут я не сдержалась и прыснула. А отсмеявшись, тихо проговорила:

– Кинн, из меня всё-таки вышла неплохая хранительница.

После секундного молчания Кинн шепотом спросил:

– Он у тебя?

– Да.

Кинн едва слышно выдохнул. Наступило молчание, и в этот момент я остро пожалела, что не вижу его.

Через какое-то время он сам подал голос:

– Твое имя… Его же тебе дал отец?

Я удивленно согласилась.

– Думаю, он сам не осознавал, насколько оно тебе подойдет.

– Оно мне подходит? С чего ты это решил?

Всю жизнь мне казалось, что я заставляю себя втискиваться в свое имя, как в неудобную обувь.

– Ты верная…

Я не удержалась и хмыкнула:

– О да, я во всей полноте показала свою верность Закону и Зеннону.

– Верная сама себе.

На мгновение я растерялась, а потом улыбнулась:

– А как насчет исполнительной? Вряд ли исполнять свой долг значит покрывать преступника.

Кинн немного помолчал и затем сказал, чуть запнувшись на первом слове:

– Отец… за пару месяцев до того, как уйти, говорил мне, что есть два долга: долг разума и долг сердца. Когда разум нам говорит одно, а сердце – другое, требуется большее мужество, чтобы исполнить долг сердца.

– Я не понимаю, как…

В его голосе прозвучала усмешка:

– Это значит, что у тебя извращенное чувство справедливости. В тот день, когда ты увидела, как я сжигаю книгу Закона, ты должна была исполнить долг разума – сдать меня с потрохами, – а вместо этого ты за меня заступилась.

Почувствовав, что краснею, и стараясь скрыть охватившую меня неловкость, я торопливо спросила:

– А что с разумной и аккуратной?

– Ты разумная… ну, когда не исполняешь долг сердца… и ты аккуратная, разве нет? Но знаешь, мне кажется, твой отец имел в виду всю клятву, когда давал тебе это имя.

И Кинн нараспев процитировал заключительные строки клятвы Зеннонской Академии камневидцев:

– «И я клянусь сохранять мужество и твердость духа перед лицом страха и опасности». Я не знаю человека, который проявил бы большее мужество и твердость духа, чем ты, Вира.

В горле у меня встал комок, а на глазах выступили слезы. Что можно на такое ответить?

Через минуту Кинн снова заговорил:

– Но, знаешь… Возможно, твоему отцу надо было дать тебе другое имя. Что-нибудь со значением «упрямая». Попал бы в самую точку.

Я опять рассмеялась, а следом за мной и Кинн.

Стражники у себя на посту, вероятно, решили, что от перспективы оказаться в Квартале Теней мы тронулись умом. И по-своему были бы правы. Я, по крайней мере, совершенно точно осознала, что схожу по Кинну с ума.

После скудного обеда я задремала на жесткой деревянной лавке. Сквозь дрему мне чудился отдаленный звон колокола, как на храмовый праздник. Разбудил меня грохот сапог в коридоре и чей-то зычный голос:

– На выход их!

Я тут же подскочила и, подойдя к решетке, вцепилась в холодные арганитовые прутья.

– Это за нами? Куда нас?.. – вполголоса спросила я Кинна, но он не успел ответить – к камерам подошли стражники. Рослый мужчина с загорелым лицом открыл мою камеру и рявкнул:

– Руки!

В его голосе странным образом сочетались презрение и страх. Я несмело протянула руки, и стражник защелкнул на моих запястьях обручи с цирдами. Едва я успела подхватить кепи с лавки, как он грубо вытолкнул меня в коридор и вывел через толстые деревянные двери во двор, где стояли крытые повозки.

Я успела увидеть спину Кинна, когда за ним захлопнулась дверь одной из повозок. Меня затолкнули в другую, и мы тронулись.

Куда нас везут? В Альвионе есть какая-то своя Башня Изгнания?

Сквозь зарешеченное окошко был виден кусочек неба да мелькали порой разноцветные дома. А потом я услышала гул.

Он нарастал, накатывал, словно огромная голодная волна. Гул голосов сотен человек.

Заплетающимся языком я спросила рослого стражника:

– Что происходит?

С мрачным удовлетворением он ответил:

– Вас пришли проводить.

– Нас… проводить?..

Воздух застрял у меня в легких.

Нас изгонят не на рассвете, а прямо сейчас, когда день начинает клониться к вечеру.

Наши повозки остановились у дальнего конца вымощенной белым лассником площади, где через водный канал был переброшен подъемный деревянный мост вместо разрушенного каменного. На той стороне виднелся щит, отделяющий остальной Альвион от Квартала Теней.

Когда нас с Кинном высадили, толпа взорвалась от крика так, что я вздрогнула. Неистовствуя, люди продолжали орать, и с тошнотоворной ясностью я вдруг поняла, что далеко не все вопли были полны ярости и злости – наоборот, многие явно выражали ликование.

Наше изгнание для этих людей – праздник.

Кроме стражи на площади находились два Карателя и пожилая Мать-Служительница. Тяжело ступая, она подошла к нам первой и, не говоря ни слова, благословила – сначала Кинна, потом, когда я сняла кепи, меня. И вздохнула, бросив взгляд в сторону Карателей:

– Будь их воля, они бы меня и вовсе не пустили. Но я слишком стара и упряма.

Мать-Служительница улыбнулась, показавшись на мгновение удивительно молодой. Потом ее взгляд потух.

– Вы такие же дети Серры и Иалона, как и все мы. А они относятся к вам как к зверью. Это невыносимо.

Она с грустью посмотрела на Кинна и его татуировку, потом задержала свой взгляд на мне, и внезапно глаза ее расширились.

– Ты… дремера?

Я кивнула.

– Ты… Как тебя зовут? Кто твои родители?

Мать-Служительница смотрела на меня в таком потрясении, что я растерялась. Но едва я собралась ответить, как к нам подошел один из Карателей.

– Матушка Алливия, пора.

Она словно очнулась и медленно покачала головой.

– Нет, не может быть. Видимо, я всё-таки слишком стара… – Потом она проговорила, словно прислушиваясь к далекому голосу: – Верное сердце всегда отыщет дорогу…

Каратель нетерпеливо кашлянул, и Мать-Служительница, бросив на меня короткий взгляд, под крики толпы прочитала над нами с Кинном молитву.

Наконец Каратели дали знак, и стражники перевели нас по мосту, под которым взволнованно плескались воды Рассны, к самой границе с Кварталом. Прозрачный щит казался плотным, а пространство за ним странно искажалось, так что было непонятно, что именно там находится.

Один из стражников сунул мне в руку металлическую фляжку и камешек, который я приняла сначала за крошку. В недоумении я подняла глаза на стражника.

– Его надо запить. Для тела безвреден, поможет пройти сквозь щит. – Он усмехнулся, словно прочитав мои мысли. – Но назад выйти не поможет, и не пытайтесь.

Я встретилась взглядом с Кинном: «Вместе». И одновременно мы запили каждый свой камень. В груди тут же возникло жжение.

Заглушая рев толпы, зазвенел колокол – переливчато, радостно.

Кинн взял меня за руку. И вдруг всё стало неважно.

В голове пронеслись слова Матери-Служительницы, и я вспомнила всю фразу: «Верное сердце всегда отыщет дорогу – дорогу к дому, дорогу к другому, дорогу к себе».

Куда бы ни привела меня сейчас эта дорога и что бы на ней ни встретилось, я чувствую, что она моя.

И вместе с Кинном я шагнула по этой дороге вперед.