Моргемона

Содрогнувшись, Гидра перевернулась и легла на другой бок.

«Все женщины проходят через это», — напомнила она себе. — «Девицей не ходят долго. Всякая должна стать мужней — либо останется ничьей, всякий сможет ею воспользоваться».

Она повернулась обратно на правый бок и бессонными очами уставилась на чёрную луну.

«И всё же как я это вынесу? А если не вынесу и швырнусь подушкой в диатрина? Хоть бы я знала, подобно старухе Тамре, как смутить чужой разум каким-нибудь наговором. Хоть бы колдовство действительно существовало».

***

Десятки белых голубей взвились над Мелиноем, как неожиданный весенний снег. Они резвились над тремя шпилями триконха — ещё не до конца достроенного, но уже величавого храма Трёх Богов Рэйки.

Левый и правый от входа шпили обозначали Ранкара, Бога-Зверя, и Схали, Бога Горя. Левый был украшен изваянием дракона, а правый — статуей рогатого жнеца в чёрном балахоне. Третий же, над алтарной частью, вырастал из двух колонн, знаменуя два начала Бога-Человека Ирпала — его жизнь среди духов, савайм, и жизнь среди людей.

Но основой всего, стенами из зелёного мрамора, куполом и фундаментом, была суть Великой Матери Мар-Мар, верховной богини, что, согласно преданию, породила драконов ради Кантагара. Все прочие боги были лишь следствием её милости, её заботы обо всех живущих. Тем страннее было думать, что где-то её не включают в пантеон богов. Она была будто вне его — но одновременно над ним и под ним, и без неё не было бы остальных трёх.

По крайней мере, так гласил Первый из Двутомника, издаваемый в Рэйке.

Что же до савайм, они нашли отображение во фресках и украшениях внешних колонн триконха. Саваймам редко отводили хоть какое-либо место, полагая их больше злыми, чем помогающими силами. Но этот триконх, Малха-Мар, был построен по чертежам эпохи Гагнаров, которыми руководила сама королева Лорна. Всё в нём было непохоже на другие храмы: и зелёный мрамор стен, и окружённая колоннадой галерея с саваймами, и круглый купол, и сравнительно приземистая форма, из-за которой он почти не возвышался над городом. Только шпили виднелись за крышами.

Толпы людей пестрили на храмовой площади и окрестных улицах. Множество флагов сверкало гербами знатных родов, что прибыли на церемонию. Экипажи, кареты и породистые скакуны располагались подле парадных ступеней триконха, и простые горожане не могли приблизиться туда, отгороженные от знати длинной вереницей конной стражи. Лёгкие рыцари, статные, все как один в гибкой чешуйчатой броне, держали ровный строй.

Гидра сощурилась и всмотрелась в стражу через окошко кареты.

— У них белые плащи, а не золотые, — сообщила она отцу — единственному, кто был с ней в полумраке экипажа. — Я думала, городская стража Мелиноя должна носить жёлтые накидки как символ воли Астрагалов.

— Это личная гвардия принца, лёгкие рыцари иксиоты. Он созвал их тогда, когда отправлялся строить Мелиной, и с тех пор они выполняют роль городской стражи и местной армии. Ты и об этом не знала? — голос отца звучал глухо. Он был одет в белое — как и следовало всякому, кто собирался на ирпальскую свадьбу — но его взгляд был мрачен и казался чёрным, как и его брошь с гидриарским гербом.

Она чувствовала, что он хочет назвать её безответственной и бесполезной так болезненно, как только можно. Чтобы она ощутила всю силу его ненависти.

Но то ли он не нашёл достаточно неприятных слов, то ли решил, что не будет в день своего торжества на них тратиться; он просто промолчал, глазами дав ей понять, что он о ней думает.

Гидра сидела перед зеркалом. Даже в полумраке кареты её белое атласное платье сияло, как зимнее солнце. Сплошная ткань формировала общий пышный силуэт, посаженный на тугой корсет, а сверху кружевная пелерина укрывала едва видные плечи. Фата была ещё поднята. Причёска, увенчанная тиарой из белого золота и беленькими цветками мускари, каскадом ниспадала на плечи рыжими кудрями. Круги под глазами были запудрены, глаза подведены… если бы Гидра когда-нибудь рассчитывала выглядеть наилучшим образом в своей жизни, это был бы тот самый день.

Вот только она привыкла к свободным, лёгким сари, а это платье на столичный манер с давящим корсетом казалось клеткой. Сперва она ещё пыталась рассмотреть жемчужную вышивку — изображения гидр, драконов, солнц и цветов — но затем устала. К корсетам она так или иначе была приучена, ибо домашняя мода Аратинги давно уже утратила почёт. Но в этот раз её затянули так туго, что она не на шутку думала, не переломится ли спина в районе поясницы.

И белый цвет она не любила. Как и триконхи, и свадьбы, и церемонии. Всё божественное кололо её, будто шипами. Будто она была дурным конём на рынке, которого продавали по цене хорошего ничего не подозревающему диатрину. И оттого заранее ощущала вину и необходимость искать оправдания своему вздорному нраву, болезности тела и всем прочим недостаткам.

— Сейчас пойдём, — оборонил марлорд Тавр и поправил фибулы своего блестящего парчового плаща.

— Хорошо.

— Гидра?

Она подняла на него измождённый, потерянный взгляд.

— Ты никогда не слушалась мать и не уважала моё отцовское слово, — проговорил он. — Привыкла возражать на всё и всему противиться, считая, что сама знаешь, как тебе лучше. Играла со своими блохастыми, а не с младшими сёстрами. И вместо танцев лазала по лесу. Иные говорили, что твой мерзкий нрав — зеркало моего собственного. Но, расставаясь с тобой, хочу, чтоб ты знала.

Его губы натянулись в ухмылке:

— Ничего подобного. Упрямство натуры и сильный характер закаляют мужчину. А женщина от этого становится лающей, дурной шавкой, из которой всё равно не вытравить женский страх. Ты будешь говорить, что не страшишься. Но там, где мужчина бы готовился к обороне, ты уже заранее начинаешь юлить и подбирать оправдания. Женщине никогда не сравняться с мужчиной, и она храбра лишь тогда, когда знает, что её пожалеют, не ударят в полную силу. И только пред лицом дракона она показывает свою истинную трусливую суть. Можешь считать это отцовским напутствием перед свадьбой, чтоб мне впоследствии не пришлось слушать тирады священников, когда тебе станут отрезать твой язык.

Гидра неожиданно для себя улыбнулась.

— Это в первый раз, когда вы говорите со мною честно, отец, — ответила она. — Я запомню вас таким.

«И раз и навсегда уясню, что для таких, как ты, лишь сила — это понятный язык. Женщины часто слабее мужчин. Но если б мужчину выдавали замуж за какого-нибудь верзилу, он бы тоже “юлил и подбирал оправдания”».

И всё же взгляд Лукавого возник в её памяти, холодком страха словно ручаясь за слова марлорда. В этом отец был прав. С драконами приходилось признавать их превосходящую, хаотичную, непокорную силу. И их было не обмануть притворной храбростью.

Ударил колокол. Марлорд поднял взгляд к окну экипажа и распахнул дверцу.

Пора было выходить.

Он протянул дочери руку; но та, накинув фату, подобрала подол и сама сошла на брусчатку.

Выйдя, она тотчас зажмурилась. Всё было болезненно белым. Одежды гостей, что начинали толпиться уже на крыльце. Блики на мраморе. Платья и сюртуки, плащи и туфли, кони и голуби, веера и украшения…

«Такая безгрешность в этом белом», — думала Гидра, пряча глаза в свои сандалии. — «Что я здесь лишняя, как пятно на скатерти».

Краем глаза она увидела свою младшую сестру, юную Летицию. Та была в венке из цветов, которые чаще всего украшали свадьбы в Рэйке: белые флоксы, белые розы и белые пушистые метёлки астильбы. Оливковая кожа девочки контрастировала с белоснежными кружевами её платья, но её лицо выглядело неожиданно сострадательным. Она словно поняла, насколько сестре плохо среди всей этой монаршей помпезности.

Гидра незаметно улыбнулась ей. Летиция подобрала шлейф длинного платья невесты вместе с какой-то другой девочкой помладше. Отец подставил локоть. И будущая диатрисса, невесомо держа свою руку рядом с его, со вздохом устремилась вверх по ступеням.

Поздравления звучали со всех сторон. И хотя многие знатные гости неприкрыто обсуждали болезненно тонкие руки девушки, добрые напутствия на гиррите и других языках заглушали сплетни.

— Счастья и покровительства богов вам, миледи!

— Много детей!

— Дружбы с вашим супругом!

— Солнце так сияет сегодня — сам Ирпал благоволит вам!

Шаг за шагом ступени остались позади. Тень триконха поглотила невесту и её сопровождение. Внутри, напротив, было так темно, что непривыкшие глаза не могли разобрать меж малахитово-зелёных стен ни скамьи, ни канделябры, ни алтарь Великой Матери Мар-Мар.

Но постепенно, когда разноцветные блики перестали плясать перед лицом, Гидра рассмотрела красочные витражи в алтарной части. Цветочная арка, поставленная для бракосочетания, вся сияла и переливалась, будто радугой.

Множество дорогих серёжек, украшений и цепочек поблёскивали в цветном свете. Триконх оказался тесным для такого множества знатных гостей. Те шептались между собой, и гул их заглушал звуки струнной музыки. Всяк хотел рассмотреть невесту и каждый завиток кружева на её фате.

«Здесь присутствует вся аристократия Рэйки», — поняла Гидра. И, невзирая на свой непреклонный нрав, испытала прилив волнения. — «Мадреяры, Денуоро, Д’Алонсо, Наар, Хойя, и, наконец, сами Астрагалы…»

Она не поднимала глаз от пола, и хорошо. Иначе увидела бы улыбчивое лицо леди Авроры; оценивающий взгляд матери; и изучающие глаза диатрийской четы с первых скамеек. Диатр и диатрис словно бы уважили желание сына венчаться в старинном триконхе, где для самых почётных гостей не было отдельной ложи. Шёлковый плащ королевы-диатрис виднелся в проходе меж скамьями, будто подол обычной забывчивой леди.

Под таким пристальным вниманием Гидра и думать забыла, что у неё есть жених. Когда они взошли на солею — ступень перед алтарной преградой — она наконец опомнилась и покосилась на длинный расшитый ритуальными знаками сюртук суженого. Белый, словно полуденное солнце, украшенный тончайшим шитьём в виде драконов и цветов.

Росту диатрин был такого, что она не рисковала задирать голову раньше положенного, чтобы увидеть его лицо.

«Ну, мой принц, похоже, и правда солдат», — предположила она. — «С такими широкими плечами нетрудно брать верх над сверстниками».

Иерофант в плаще трёх цветов — чёрного в честь Схали, голубого в честь Ранкара и белого в честь Ирпала — вышел к ним вперёд, раскрыв врата алтаря. Это символизировало приход божеств на церемонию. И средь витражного света, что добавился к прочим, теперь превалировал зелёный: цвет изначального океана и цвет Мар-Мар.

— Приветствую вас, честные люди, в триконхе Малха-Мар в столь светлый праздничный день! — возгласил Иерофант скрипучим, как старая мельница, голосом. Он был невероятно стар, его возраст перевалил за девять десятков. Это он велел именовать Рэ-ей Рэйку после слов королевы Лорны. — Почтение вам, Ваша Диатрость.

«Разве в храме ты не должен поклоняться лишь своему богу?» — риторически вздохнула про себя Гидра и поморщилась: сандалии натёрли ей среднюю часть стопы поверх вчерашней мозоли.

— Великое дело рук диатрина — возродить Малха-Мар! — благодушно продолжал старый Иерофант — звали его Рхаат. Его серая кожа была натянута на лицо, как пергамент. — Все божества явились засвидетельствовать брак благочестивого принца, и к нему с одобрением обратился материнский взгляд Мар-Мар.