Ежегодный пир Погребального братства

Поговорили о морозе и о грядущем снегопаде, о надежде на прекрасное белое Рождество; околоточные выдули свой кофеек и отправились дальше рыскать по округе, особо не спеша возвращаться в казарму.

Мэр (мордатый, добродушный, нестарый, седые волосы зализаны назад) вручил Томасу для развески два новых уведомления на тему охоты, которые префектура прислала ему утром; он, как положено, пришпилил их перед мэрией, но разумно счел, что полезней отнести один экземпляр в кафе, пусть люди читают. Некоторые везунчики из мира животных получат зимнюю передышку. Томас рассеянно взглянул на бумажонки и прикрепил их к соответствующей доске, уже и так загруженной более или менее просроченными уведомлениями, касающимися то ловли угря, то допустимого размера хищников и количества крупной дичи, установленного Коммунальным обществом легальной охоты, чей головной офис находился тут же в кафе вместе с офисами (что подтверждали кубки на полке выше бутылок и линялые вымпелы, свисавшие с вышеупомянутой полки вообще с незапамятных времен) футбольного клуба и общества друзей петанка. Наблюдатель, более зоркий, чем молодой антрополог, смог бы углядеть на выцветшей фотографии и самого жирного Томаса сорокапятилетней давности, позирующего в компании десяти товарищей, чуть с краю, уже и тогда жирного, в форме вратаря, при перчатках, — снимок сделан по случаю победы деревенской команды на отборочном турнире нижайшего уровня, где она особенно отличилась. Кубки неизменно предоставлялись банком «Креди Агриколь», как и колоды карт, игровые коврики для соревнований в белот и плакаты, а также шариковые ручки и большая часть призовых лотов, за исключением свинокопченостей, которые вымогались у мясника Патарена.

Все эти люди (толстый Томас, Марсьяль, Пата-рен, Гари и прочие) знали друг друга с детства и за давностью лет уже не понимали, считать себя друзьями или нет; вместе или по отдельности они бегали по полям с рогаткой, охотясь на птиц, и, несмотря на цифры, гордо объявляемые на школьном дворе, чаще всего попадали лишь в одну усталую ворониху, лениво улетавшую после такого афронта; а осенью без нужды воровали орехи; прятались в скирдах сена, к великому отчаянию матерей, поскольку возвращались потом в синяках и царапинах, и то же самое случалось, когда они летали на велике под уклон к карьеру, без педалей и тормозов. Всем грозили плеткой, а некоторых и пороли ремнем, что на самом деле бывало эффективней. Летними ночами они дремали в кабинах тракторов, а позже водили прицеп за комбайном; едва обзаводясь пушком на лице, шли на охоту и навсегда запоминали вкус первого выстрела и первой женщины, оба раза случалась осечка; вместе курили махорку, которую отцы у некоторых (вот повезло) выращивали сами, и в первый раз напивались вдрабадан на свадьбе какой-нибудь двоюродной сестры, за что получали жуткую взбучку от папаши. Мало кто учился после школы, кроме Марсьяля; все стали тем, кем были их родители, — крестьянами, трактирщиками, мясниками или даже могильщиками.

Так что мэр принял рюмку и вернулся к своим пенатам в тот самый миг, когда антрополог истомился и с радостью и некоторой опаской смотрел на входящего в дом полноватого дурня по имени Арно, двоюродного брата Люси; тот шел из механической мастерской Жюшо, где работал, если так можно выразиться, поскольку ему или вовсе не платили, или совсем мало, несколько монет, которые он крепко зажимал, как сокровище, и прятал в коробку (для него — сейф) из скрепленных болтами пластин детского конструктора. Для своего босса Арно был настоящий клад; он никогда не уставал; под хорошим присмотром за день мог сделать даже трехдневную работу. Шины, картеры, замена масла, сборка и разборка были его коньком. Он понятия не имел об устройстве мотора, тормозов и электричества, но дай ему гаечный ключ — и он король. В то утро он чинил двигатель у фургона толстого Томаса, с огромным удовольствием сменил ремень водяного насоса и был очень доволен. А после обеда сменит масло — опять приятно; потом пойдет домой и будет разглядывать огонь, сестру и дедушку, потом поужинает, почистит зубы, пописает и ляжет спать, а завтра опять пойдет в мастерскую Жюшо и т. д. Размеренность жизни полностью его устраивала; больше всего он любил повторение имеющегося. Он часто видел странные сны, тут же забывая их утром, в которых то жуком ползал по травинке, то совой летал по ночам, то всадником скакал по равнине, — проснувшись, он мотал головой, прогоняя видения, как стряхивают воду, выходя на берег, и единственным, что оставалось от ночных набегов в тайны прошлого и будущего, были — непонятным образом — бесчисленные даты, десятки близких или далеких событий, которые он декламировал вслух, не понимая смысла, но получая монетки и рюмочки в деревенском кафе. Больше всего он любил сестру и деда, и в момент, когда кабан, вместилище души отца Ларжо, с хрюканьем искал еду на краю крестьянского поля, Арно остро почувствовал, что Люси нет дома. Он секунду смотрел на молодого человека, которого уже видел, но не помнил где, и стал готовить себе обед, то есть открыл консервную банку и вылил ее содержимое в грязную тарелку из раковины, в свою тарелку, не забыв смахнуть с нее объедки рукавом.

Потом он поел, сопя и чавкая, потому что сильно проголодался.

Потом наелся и рыгнул.

Потом сделал свои дела под изумленным взглядом молодого этнолога, сел к камину и заснул как пень.