Вкус свинца
- Автор: Марис Берзиньш
- Жанр: Зарубежная современная проза
Читать книгу "Вкус свинца"
Жуткое лето
Не будет этим летом все, как прежде.
Цветам взгрустнется и прогоркнет мед.
Жасмина белый куст не зацветет.
И не дождаться жеребцу упряжки.
Свет солнца будет зря стараться.
Ночь Янова безрадостно пройдет.
И сорванный цветок в руке умрет.
И тени станут по кустам скрываться.
Туманом красным занесет поля.
В плодах незрелых будет вся земля.
Обузой станет все, чему есть имя.
Краса земли умолкнет навсегда,
И станет родниковая вода
Полынью в час, когда меня покинешь.[19]
Стихи прекрасные, но настроение как корова языком слизала. В голове тут же закопошились грустные мысли. Но отчего же такой тягостный пессимизм? Как будто с Николаем поговорил. А про какое лето говорит поэт? Про следующее? Или про то, что через год? Через десять лет? «…и станет родниковая вода полынью в час, когда меня покинешь. Меня! Все ясно, это он о личных печалях – разбитое сердце, душевные муки.
Не успеваю как следует обдумать стихотворение Вирзы, как мое внимание отвлекает скрип дверей. Из палаты напротив выходит существо, одетое в белый халатик и почему-то внимательно смотрит на меня. Так долго, что мне становится неловко. Но девушка красивая. С каждым мгновением она кажется мне все красивее, и я просто не знаю, куда мне деться. Она подходит ближе и обращается ко мне. Позже, перебирая в памяти наш первый разговор, понимаю, что иначе и быть не могло. Тут мимо меня то и дело пробегали привлекательные сестрички, однако я бы никогда не осмелился остановить хоть одну из них. Да и что я мог сказать этим чистым и возвышенным красавицам? Когда я сталкиваюсь с созданиями противоположного пола, которые мне нравятся, мой язык становится тупым невежей, а все слова куда-то исчезают.
– Так это вы?
– Да… я, – вопрос настолько странен, что я удивляюсь вместе с ней.
– Вы маляр?
– Ну… да. А что – не видно? – говорю я, но она не отвечает, и мне становится неуютно. Хочется отступить и исчезнуть, но некуда, за спиной – толстая стена. Ее взгляд ставит меня в тупик. – Ну и что, что маляр? Кто-то же должен красить, чтоб у вас тут все было красиво. Разве не так? – бормочу я и делаю полшага в сторону.
Она смеется так звонко, что я замираю.
– Вы молодцы. После вашей работы вокруг становится светлее и уютнее, – сестра действительно милосердна. Сказанное ею действует на меня, как луч солнца в середине марта. – Я вас спутала…
– Спутали? С кем-то другим? – у меня предчувствие, что приятное тепло сейчас отберет темная туча.
– Нет, не с другим. Я подумала, что вы врач. Из новых врачей, которые недавно начали здесь работать.
– Я – врач? – неожиданный порыв ветра застает меня врасплох, но на ногах удерживаюсь.
– Да. Заметила вас, когда смотрела во двор из окна больницы. Когда утром идете на работу и когда вечером уходите. Вы так солидно выглядите в светло-коричневом пальто, и мне казалось, кем же еще вы можете быть, если не доктором. Только не могла понять, в каком отделении работаете.
– Теперь видите.
– Вижу… я вас обидела?
– Нет, почему? Не на что обижаться.
– Вы погрустнели.
– Дане… – пытаюсь рукой разогнать серые облака.
– Не знаю… но теперь я поняла, почему приняла вас за врача. Не из-за одежды.
– Да? Интересно, из-за чего же тогда?
– Вы не похожи на ремесленника. У вас такое, как сказать… интеллигентное лицо.
Она обращается с моим настроением, как буря с флюгером. Я краснею и смущаюсь. В сознании всплывает лицо Коли. А у него интеллигентная внешность? Не задумывался об этом, но мне кажется, он выглядит весьма достойно.
– Ну… а если я скажу, что учусь и только подрабатываю маляром?
– Правда?! Чему вы учитесь? – ее любопытство меня пугает. Какого лешего я заговорил об этом… – А вам не нужно сейчас быть на лекциях?
– Наверное, нужно было бы, но только я еще не… пока учусь самостоятельно. Но планирую поступать в институт…
– Ах, так… учиться нужно обязательно. Я тоже буду учиться медицине.
– Да, это замечательно, – протяжно отвечаю я. Нужно быстро переключиться на другую тему. – Я тут у вас работаю, хотел бы познакомиться, если не возражаете. Как вас зовут?
Она смотрит прямо на меня и не отвечает. И долго будем играть в молчанку? Кажется, вопрос-то самый невинный.
– Ваше имя – это ваша тайна? – пробую еще раз.
– Хорошо, я скажу, только, пожалуйста, не смейтесь, – кажется, ее щеки розовеют. Может, это от весеннего солнца, что ломится прямо в окно? – Меня зовут Суламифь.
– Суламифь. Очень приятно! Имя такое же красивое, как и вы, – вдруг становлюсь на редкость находчивым и разговорчивым, зато девушку просто вгоняю в краску. – Не понимаю, почему кто-то должен над вами смеяться? – силюсь вспомнить, в каком месте Ветхого Завета встречается это имя. – Это же из «Песен Соломона»? Верно?
– Да… а вы?
– Что – я?
– Свое имя не назовете?
– Ах, да, прошу прощения! Матис, меня зовут Матис Биркенс.
Открывается дверь, и в коридор выходит еще одна белая сестричка.
– Лайми, куда ты пропала? Иди же! – увидев меня, коллега Суламифи в полном удивлении высоко вскидывает брови, а губы складывает буквой «О». Выглядит забавно, и я невольно улыбаюсь.
– Сейчас иду! – Суламифь не оборачиваясь откликается и через мгновение шепчет мне. – Она еще там?
– Ага.
– Любопытная. Придется идти.
– Очень рад был познакомиться.
– Да, я тоже рада.
– Даже несмотря на то, что я не врач? – не понимаю, какой бес меня за язык потянул.
– Разве… зачем вы так?
– Простите, как-то по-дурацки выскочило.
– Больше так не делайте, – она натягивает на лицо нарочито строгую гримасу. – Между прочим, мне еще тоже до врача далеко. Ата[20], Матис!
– Ата, Суламифь! Надеюсь, еще увидимся?!
– Как же иначе, мы же в одном месте работаем, – бросив на прощание пронзительный взгляд, она торопливо уходит.
Слова, слетевшие с ее сочных губ, кажется, поднимают меня в воздух, и какое-то время я парю в полном блаженстве. У нее глаза светло-голубые и прозрачные, как пруды Хешбона у ворот Батрабима[21], не удивительно, что ее нарекли Суламифью. Суламифь…
Тут с земли раздается Колин бас.
– У тебя сейчас кисточка засохнет, – он поднимает с пола оброненную кисточку и кладет в банку с краской. – Что ты на меня вылупился? Будто привидение увидел?
– Разве? Я просто задумался, – не говорить же ему, что я только что разговаривал с ангелом.
О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца твои – как два козленка, двойни серны; шея твоя – как столп из слоновой кости; глаза твои – озерки Есевонские, что у ворот Батраббима; нос твой – башня Ливанская, обращенная к Дамаску; голова твоя на тебе, как Кармил, и волосы на голове твоей, как пурпур; царь увлечен твоими кудрями.
Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоею миловидностью! Песня царя Соломона, часть 7, стихи 2-7
Перемещают население (фрагмент)
Ватиканское официальное издание «Osservatore Romano» сообщает, что Советская Россия перемещает сотни тысяч жителей бывшей Польши в районы Дона, Волги и в Сибирь. «Ригас Вестнесис» («Рижский вестник»), № 15,11.04.1940
С тех пор, как мы познакомились, встречаю Суламифь, по крайней мере, три-четыре раза на дню. Ее не пугает грязь, она не морщит нос, вступая в наши владения, улыбается, мы перебрасываемся короткими фразами, и она опять спешит по делам. В отличие от многих других сестер милосердия, семей врачей и прочих работников, Суламифь не живет в больнице. Тут обитает даже знаменитая оперная певица Герта Лусе, муж которой работает завхозом, а вот Суламифь – нет. Не хочет чувствовать себя дома, как на работе, и наоборот. Она снимает комнату на улице Бривземниека у какой-то пожилой дамы. До этого недолго жила на улице Коку, откуда до больницы рукой подать, но хозяин оказался изрядным дерьмом, и пришлось съехать.
Суламифь Целмс – так значится в ее паспорте, но, сколько слышу, ее часто называют Лаймите. Иногда Огоньком – из-за рыжих волос. Лаймите и Огонек звучат очень мило, но мне в голову пришло другое имя – Соле Мио. Суламифь, Соле Мио, Солнце Мое, Суламифь, – да, Соле Мио ей подходит больше. Звучит куда красивее, чем Целмс.
Минуло три дня, и я напросился проводить ее домой. Мне улыбнулись оба Солнышка – и та, что рядом, и то, что на небосводе. Весенние запахи крепчают, хочется вдыхать их до самой темноты. Затягивая путь домой, мы проходим почти что всеми тропинками парка Аркадияс.
– Меня нашли маленькой, на большом пне в лесу, поэтому в сиротском приюте мне и дали фамилию Целмс. Мне было тогда года три. Через какое-то время меня взяли приемные родители, и их фамилия тоже была Целмс. Когда выросла, они открыли мне, что я не их ребенок. Мама рассказала, что, когда забирали меня из приюта, совпадение фамилий было знаком, который для них с мужем решил все.
– Ну, не за это тебя взяли. Наверняка понравилась.
– Да уж, наверно! – она засмеялась. – Не могу жаловаться, они ко мне хорошо относились, старались быть ласковыми, но я все время чувствовала отчуждение, словно какую-то невидимую стену. Не могу подобрать слов… Как закончила среднюю школу, сразу рванула в Ригу, – Суламифь отбросила волосы со лба. В лучах вечернего солнца они вспыхнули огнем. – Еще раз вокруг пруда Мары?
– С удовольствием.
Меня радует, что миг расставания отдаляется. Значит, и она хочет подольше побыть вместе! Ура!
– Такой чудный весенний вечер, не хочется идти домой, – добавляет она.
– Мне тоже… а почему тебе такое имя дали, знаешь?
– Знаю, – Суламифь опять засмеялась. – Но ты никогда не догадаешься.
– Хм. Наверно, какой-то знаток Библии? Хотя – кто не слышал имя Суламифи. Им ведь и теперь девочек называют.
– Пожалуй. Но на самом деле, все было гораздо проще, как и с фамилией. Это было в апреле, рядом со мной положили бутылку с березовым соком. Какой-то остряк предложил, что с такими рыжими волосами, да еще и когда сок[22] от земли поднимается, меня нужно назвать – Суламифь. Так и осталось. Никакой поэзии.
– Вот уж не думал, что так можно получить имя.
– Жаль только, что свое настоящее имя никогда не узнаю. И национальность тоже.
– Ты – латышка, – мой голос звучит уверенно. – Если у латышей выросла, то ты можешь быть только латышкой, даже если кожа у тебя черная и глаза узкие.
– Ха-ха-ха! Ты умеешь утешить, спасибо! – она легонько касается моего рукава, потом быстро делает шаг вперед, останавливается напротив и, улыбаясь, смотрит мне прямо в глаза.
Мы останавливаемся.
– Где тебе больше нравится – в Риге или в Валмиере?
– Конечно, в Риге. Слушай, ты мне настоящий допрос устроил.
– Неужели? Ну… я просто хочу получше узнать тебя. Да ты скажи, если я слишком…
– А что если ты шпион? – она берет меня за лацкан.
– На твое счастье – нет. Ты… ты мне очень нравишься. Поэтому и любопытствую.
Белые щеки Суламифи порозовели. Пока у меня на языке вертятся другие доказательства симпатии, наши лица неудержимо приближаются друг к другу, и через мгновение наши губы соприкасаются. Алилуйя!