Мэри Бартон

ЭЙ, НА «ДЖОНЕ КРОППЕРЕ»!

Наполнил ветер паруса,

Корабль летит вперед,

О борт высокий бьет волна,

Поставлен фок и грот.

Поставлен фок и грот, друзья,

Корабль летит стрелой.

И берег Англии вдали

Остался за кормой.

Аллан Каннингем. [115]

Мэри не поняла, что Чарли не едет с ней. Собственно, она подумала об этом, лишь когда они отчалили; только тут она заметила его отсутствие и вспомнила, что не поблагодарила его за помощь, а потом почувствовала себя очень одинокой, хотя дружба их была лишь молоденьким грибком, существовавшим какой-нибудь час.

Лодка лавировала в лабиринте кораблей, стоявших у берега, – стукнулась об один, чуть было не задела другого (но лодочник успел оттолкнуться веслом), прошла у самого борта третьего и наконец выбралась на широкие просторы реки, далеко от обоих берегов, куда уже не долетали звуки суши.

И тут лодка пошла медленнее.

Лодочникам приходилось грести против ветра и прилива, и, как они ни налегали, толку было мало. Сгорая от нетерпения, Мэри в какую-то минуту вскочила было, чтобы посмотреть, насколько они продвинулись, но гребцы грубо прикрикнули на нее, велев немедленно сесть, и она, словно ребенок, которому сделали замечание, покорно опустилась на место, хотя нетерпение ее отнюдь не стало меньше.

Однако теперь она была уверена, что они свернули с прямого пути, которого до сих пор держались, плывя вдоль Чеширского берега, [116] где течение не было таким сильным. Через некоторое время Мэри, не выдержав, высказала свое предположение вслух: ею владел страх, и, как в кошмаре, ей казалось, что и люди и силы природы сговорились помешать ей достичь цели и догнать Уилла.

Лодочники пробурчали, что увидели знакомого моряка и решили уговорить его поехать с ними рулевым, – тогда они оба смогут сесть на весла и будут продвигаться быстрее. Они знают, что делают. Итак, Мэри сидела молча, стиснув руки, пока шли переговоры, давались объяснения, испрашивалось и было получено согласие. И все это время сердце ее леденил мучительный страх.

Они гребли долго-долго – Мэри казалось, что прошло уже полдня, – а Ливерпуль по-прежнему был рядом, и Мэри начала уже удивляться, что лодочники до сих пор не отчаялись, как вдруг ветер, который дотоле дул им навстречу, стих, небо затянуло облаками, солнце скрылось, все вокруг потемнело, и воздух стал заметно холоднее, чем раньше, когда дул теплый, хотя и сильный западный ветер.

Гребцы старались вовсю. С каждым взмахом весел лодка делала рывок вперед. Недвижная водная гладь блестела как зеркало, отражая все оттенки сине-черного неба. Мэри то и дело вздрагивала, и сердце у нее сжималось. Но теперь они заметно продвигались вперед. Внезапно рулевой указал на рябь, появившуюся неподалеку от них на реке, и гребцы, оторвав Мэри от созерцания далеких кораблей, стоявших, по ее мнению, уже в открытом море, попросили ее подвинуться, чтобы они могли достать паруса.

Слегка вздрогнув от неожиданности, Мэри поднялась. Ее долготерпение, горе, а может быть, и молчание постепенно произвели должное впечатление на моряков.

– Вон тот, второй – «Джон Кроппер». Задул попутный ветер, и на парусах мы живо до него доберемся.

Он забыл (а может быть, не хотел напоминать об этом Мэри), что этот же самый ветер, благодаря которому так быстро и легко скользило вперед их суденышко, благоприятствует и «Джону Кропперу».

Но пока они, напрягая зрение, вглядывались в даль, измеряя все сокращавшееся расстояние между ними и кораблем, паруса на нем развернулись, захлопали на ветру, потом надулись, и корабль закачался, содрогаясь, будто живое существо, которому не терпится поскорее двинуться в путь.

– Они поднимают якорь! – воскликнул один из лодочников, услышав протяжный крик матросов, пронесшийся над еще разделявшими их водами.

Увлеченные погоней, хотя они и не знали, почему так торопится Мэри, лодочники спешно принялись ставить второй парус. Больше лодка и не выдержала бы, ибо поднялся порывистый восточный ветер, и она, накренившись, зарываясь в воду носом и скрипя снастями, словно такое напряжение ей не под силу, стремительно понеслась вперед.

Они уже приближались к кораблю и уже отчетливо слышали крик матросов. Но вот он замер. Якорь подняли, и корабль тронулся в путь.

Мэри ухватилась за мачту, встала и простерла руки к уходящему судну, как бы умоляя его остановить свой бег; по щекам ее катились слезы. Гребцы подняли в воздух весла и, размахивая ими, принялись кричать, чтобы привлечь внимание команды.

Матросы заметили их, но они были слишком заняты и в суматохе, царящей на борту, когда судно выходит в море, не обратили внимания на их сигналы. На каждом шагу под ноги попадались бухты канатов и матросские сундучки; по палубе бродили растерянные животные, которых не успели еще привязать, и в дополнение к окружающему шуму жалобно мычали или блеяли; валялись неразрубленные туши, больше похожие на трупы овец и свиней, чем на баранину и свинину; всюду суетились матросы – они еще не вошли в привычную колею и мысленно были на суше, с оставшимися там близкими. Тем временем капитан, пытаясь навести хоть какой-то порядок, громким нетерпеливым тоном торопливо отдавал приказания – и команде, и рулевому, и своим помощникам.

Капитан был раздосадован двумя-тремя промахами, допущенными помощником, ему горько было расставаться с женой и детьми, хоть он это и скрывал, и он лишь раздраженно шагал по палубе. Вдруг он услышал, что его окликают с жалкой лодчонки, пытавшейся нагнать его быстрокрылое судно.

Когда лодочники заметили, что корабль уже почти миновал мель и им его не нагнать, они спросили Мэри, для чего, собственно, ей был нужен «Джон Кроппер», – если крикнуть, их там услышат. У Мэри пересохло вгорле, язык ей не повиновался, но она сделала над собой усилие и хриплым шепотом рассказала гребцам о цели своего путешествия, от которого зависит жизнь или смерть человека, после чего они и окликнули корабль.

– Нам нужен Уильям Уилсон. Он должен завтра засвидетельствовать алиби в ливерпульском суде. Джема Уилсона будут судить за убийство, совершенное в четверг ночью, когда он был с Уильямом Уилсоном… Что еще надо сказать, мисс? – спросил лодочник у Мэри более тихим голосом, отняв руки ото рта.

– Скажите, что я – Мэри Бартон. Ах, корабль уходит! О, ради бога, попросите их остановиться!

Лодочник, взбешенный тем, что его призыв оставлен без внимания, повторил все сначала, присовокупив имя молодой женщины и пересыпая свою речь отборной руганью.

Корабль летел вперед – все дальше; лодка, борясь с волнами, следовала за ним.

На лодке увидели, что капитан взял рупор. И – увы! – услышали его слова.

Сначала до них донеслось грубое ругательство и еще более грубое слово, адресованное Мэри, а затем он заявил, что не остановит корабля и не расстанется ни с одним из матросов, кого бы из-за этого ни повесили.

Его слова гремели в рупоре с безжалостной отчетливостью. Мэри опустилась на скамью, и лицо у нее было такое, словно она молилась на смертном одре. Взор ее был обращен к небесам, где обитает милосердие, посиневшие губы шевелились, но с них не слетало ни звука. Затем она склонила голову и закрыла лицо руками.

– Эй! Вон матрос что-то нам кричит.

Мэри подняла голову. Даже сердце ее перестало биться: она вся превратилась в слух.

Уильям Уилсон стоял на корме, и, поскольку рассерженный капитан не дал ему рупора, он кричал, сложив руки трубкой у рта:

– Богом клянусь, Мэри Бартон, я вернусь на лоцманской лодке и успею спасти жизнь невинному.

– Что он сказал? – в отчаянье воскликнула Мэри, когда голос замер вдали, а гребцы, успевшие проникнуться сочувствием к своей пассажирке, испустили веселое «ура!». – Что он сказал? – повторила она. – Скажите же мне. Я не расслышала.

И правда, она слышала слова, но не могла понять их смысла.

Они повторили его обещание, перебивая друг друга и добавляя всякие свои соображения, а Мэри смотрела то на них, то на уже далекий корабль.

– Я не очень в этом разбираюсь, – печально промолвила она. – Что это такое – лоцманская лодка?

Они объяснили, и она кое-как поняла их матросский жаргон. Значит, еще есть надежда, правда очень небольшая и слабая.

– А далеко лоцман провожает корабль?

Да по-разному, сказали ей. Иные лоцманы доходят до Холихэда и только там пересаживаются на встречный корабль; другие только проводят суда через отмели. Одни капитаны осторожны, другие – нет, а у лоцманов- у каждого своя манера. Ветер сейчас не благоприятствует судам, идущим в Ливерпуль, а потому лоцман на «Джоне Кроппере», может, и не поедет далеко.

– Когда же он вернется?

Каждый из гребцов высказал свое мнение: может через двенадцать часов, а может, и через два дня, услышала Мэри. А потом тот, кто назвал самый большой срок, рассердившись на возражения товарищей, удвоил время и заявил, что лоцман вернется домой не раньше конца недели.

Лодочники принялись спорить и приводить каждый свои доводы; Мэри пыталась следить за ходом их спора, но тщетно, и дело было не столько в их морском жаргоне, сколько в том, что мозг ее словно окутала пелена, мешавшая ей понимать, что происходит вокруг. Даже когда она говорила сама, ей казалось, что ее слова произносит кто-то другой и говорит совсем не то, что хотела сказать она.

Все надежды обманули ее, и теперь она предалась отчаянию, не в силах более верить их последнему проблеску. У нее уже не было сил. Она была почти уверена, что и эта надежда растает, исчезнет. И ею овладело какое-то оцепенение. Да и все вокруг гармонировало с ее отчаяньем: свинцовое мрачное небо; еще более мрачные, глубокие темные воды за кормой; плоский, холодный желтый берег вдали, на который не падало ни единого луча солнца, сильный пронизывающий ветер.

Мэри бил озноб – душевные и телесные силы покинули ее.

Когда они повернули назад к Ливерпулю, паруса естественно, убрали, и лодка медленно продвигалась с помощью весел. Гребцы, перебивая друг друга, разговаривали – сначала о лоцманах, потом о всяких местных новостях, которые вообще не могли интересовать Мэри, и она незаметно для себя задремала; сон властно овладевал ею, несмотря на все ее старания не поддаваться ему, и она постепенно соскользнула на дно лодки, где и прикорнула на груде парусов, канатов и всяких снастей.

Размеренные удары волн о борта лодки и музыка прибоя, разбивающегося о далекий берег, убаюкивали ее лучше, чем тишина, и сон ее был крепок.

На минуту она с трудом раскрыла слипавшиеся глаза и словно сквозь дымку увидела, как седовласый грубый лодочник (тот самый, который особенно настойчиво требовал с нее в уплату соверен) накрывает ее теплой курткой. Он снял куртку с себя и возможно бережнее накрыл Мэри, а она, не успев пробормотать слова благодарности, тут же снова заснула.

Наконец, уже в сумерках, они подъехали к пристани, от которой отчалили несколько часов тому назад. Лодочники окликнули Мэри; она машинально ответила им, но не шелохнулась; подождав немного, они подергали ее за плечо. Тогда она поднялась – ее трясло, и она с недоумением озиралась вокруг.

– Ну, а теперь-то куда вам, мисс, – спросил седой лодочник, – скажите: может, я знаю, как туда пройти.