Красавицы Бостона. Злодей

Двадцать третья

Киллиан

Я поехал прямиком в дом Эрроусмита, как только познакомился со своей новой племянницей Руни.

Она была похожа на розовый шарик с порослью рыжих волос, как у матери, и с голубыми глазами, как у отца. А вот легкие ей, видимо, достались, от Майкла Фелпса[41]. Малышка орала так, что вполне могла сорвать крышу.

В общем и целом, Руни была одним из самых милых младенцев, которых я видел, и желанным пополнением нашей семьи.

Я был признателен, что Сейлор сдержалась и не стала указывать на то, что я никчемный человеческий отброс, раз так поступил с ее лучшей подругой. Она приняла мои поздравления с теплой улыбкой, хотя было очевидно, что именно я в ответе за то, что ее муж вернулся к ней в палату в избитом до полусмерти состоянии и щеголяя двумя фингалами.

Несколько часов спустя я застал Эндрю, когда он плелся от дома к фургону с картонной коробкой под мышкой. В грязных спортивных штанах и с растрепанной шевелюрой он был далек от привычного образа красавчика.

Припарковавшись за фургоном и преградив ему путь, я вышел из «Астон Мартина», скрывая свое отнюдь не безупречное состояние за солнцезащитными очками и новым костюмом.

– Так быстро уезжаешь, Эрроусмит? У нас даже не было возможности позавтракать.

Он со стоном бросил картонную коробку себе под ноги.

– Завтра подаю заявление об увольнении. Взял отгул, чтобы собрать вещи, как видишь. – Он указал на грузовик, намекая на то, что я его задерживаю.

– Боюсь, меня это не устраивает, – хмыкнул я, рассматривая полупустой фургон. – Ты подашь заявление до конца рабочего дня и к трем часам отзовешь судебный иск. В противном случае, я отсужу у тебя все до последнего пенни, что я потратил на судебные издержки с тех пор, как началась вся эта хрень.

У него отвисла челюсть.

Да, я выругался.

Нет, я больше не боялся, что правда всплывет наружу.

Я уже потерял самое ценное, что у меня было, – мою жену, – и мнение всех остальных обо мне не имело значения. И его мнение меньше всего.

– Почему? – спросил он, запрокинув голову, и с прищуром взглянул на меня. – С чего мне делать все по-твоему? Все, что у твоей мерзкой женушки есть против меня, это отчет социального работника.

Я так стремительно прижал его к грузовику, схватив за горло, что у него сперло дыхание.

– Твой рот недостоин упоминать о моей жене, а тем более называть ее мерзкой.

Задыхаясь, он сжал пальцами мое запястье, которое было толщиной с его шею. Выводить меня из себя точно не было его лучшей идеей в этом году. К сожалению для него, он осознал это слишком поздно.

Эндрю порозовел, потом побагровел, после чего я ослабил давление на его трахею.

– А отвечая на твой вопрос: у нее есть не только отчет, и мы оба это знаем. Ты жестоко обращаешься с ребенком, который страдает от расстройства. С собственным ребенком. И давай не будем забывать об обвинениях в побоях за то, что ты сделал со своей женой. Не очень-то милосердно, да, Энди?

Я всю ночь снова и снова перечитывал доклад на Эрроусмита, борясь с желанием поднять трубку и молить Персефону о прощении. Она проделала основательную работу, преподнеся мне моего врага на блюдечке с голубой каемочкой.

Эндрю осел, сделав прерывистый вздох.

– Я не… я не… – Он покачал головой, повернулся ко мне спиной, прижался лбом к грузовику и закрыл глаза. – Я люблю Тиндера. Просто не понимал, почему это случилось именно со мной. Почему это случилось с моим ребенком? Разве справедливо, что мне пришлось растить ребенка, такого же ненормального, как человек, которого я ненавидел сильнее всех…

Меня.

– Моим единственным грехом было то, что я сын человека, причинившего боль твоей семье.

Он отвернулся от меня.

– Ну его ведь ненавидеть было бессмысленно? У него была веская причина поступить с моим отцом так, как он поступил. Тем более к нему мне было не подобраться. А ты представлял Фитцпатриков. Был человеком, которого я видел изо дня в день. Я чувствовал себя преданным и облапошенным. Наши пути, которые всегда шли параллельно, разошлись в разных направлениях. Я чувствовал себя обделенным. Лишенным возможностей, перспектив и будущего, которого заслуживал.

Он резко вздохнул и поднял голову к небу.

– Я ворочался по ночам без сна, надеясь, что Фитцпатрики меня усыновят. – Наступила пауза. – Я хотел – мечтал – быть тобой. А когда узнал, что ты был вовсе не золотым, не таким уж mo orga, то использовал это в своих интересах.

Я отвел взгляд, хрустя костяшками. Я испытывал по отношению к Эрроусмиту множество негативных эмоций от неприязни до жалости.

Я снова чувствовал, хотел я этого или нет.

– Мы с тобой всегда были повязаны болью. Но с Тиндером… – Эндрю потер лицо. – Я не осознавал, что причиняю ему боль. Я думал, что помогаю ему. Твоя жена сказала, что все уладит, если я буду посещать психотерапевта трижды в неделю и жить отдельно. Я передал Жоэль полную опеку над детьми. Теперь я могу видеть собственных детей только под надзором.

Моя жена была просто невероятной. Было сложно поверить, что я принял ее за боязливую, невинную девчушку, которая неспособна постоять за себя.

Персефона была и богиней весны, и королевой подземного мира.

– У тебя есть время до конца дня, – повторил я, отступив назад. От потребности уйти зудели ступни. Меня ждали места поприятнее. И дела поважнее. Все они сводились к тому, что было важно. К человеку, который был мне важен. – Отзови иск и оставь должность, а потом напиши подробный пресс-релиз, в котором целуешь мой зад и признаешься в своих прегрешениях. – Я собрался уходить, зная, что он сыграет мне на руку.

– Киллиан, – окликнул Эндрю. Я остановился, но оборачиваться не стал. – Как ты это сделал? – спросил он. – Снова научился чувствовать.

У меня было подозрение, что я знаю, почему он задал этот вопрос.

Что на самом деле я был не единственным человеком, который научился пресекать чувства во время того, что мы оба пережили в тот год в Англии.

Эндрю тоже был весь покрыт шрамами и следами побоев.

Я покачал головой и сел обратно в машину.

– Я и не учился, – тихо произнес я. – Это она меня научила.

По пути домой я осознал, что взял два полных выходных дня, чего не случалось с окончания учебы в колледже. Я поднялся в свой кабинет и достал контракт. Тот, в котором отдал свою душу Персефоне.

Я собирался оставить его в почтовом ящике. Ящике Эммабелль. Вчера после визита в мой офис, Персефона переехала обратно в квартиру сестры.

Я пытался внести положения, правила и условия для того, чтобы жена могла получить мою душу. Но даже никогда не задумывался о том, что чертово слово на букву «Л» не спрашивало разрешения, чтобы его почувствовали.

Не имело значения, что я хотел подарить Персефоне.

Потому что моя любовь к ней была данностью.

И пора ей об этом узнать.