Дата Туташхиа

Прошло дня два. И отправились мы с Эле в поле, где лежала наша земля, где посеяли мы гоми и теперь думали, когда снимать урожай. Видим, идут из леса женщины с вязанками хвороста.

— С добрым утром, Дата-батоно!

— С добрым утром!

— Вы знаете, — говорит одна, — из полиции человек приходил, вы слышали, конечно, что он говорил?

— Что? — опередила меня Эле.

— Говорил, что вора они задержали и какую-то телку у него отняли. Если, мол, кто-то из вашего ущелья пострадал, пусть в полицию придет, приметы телки назовет и получит ее назад.

— А какой масти та телка, он не говорил? Возраст ее не назвал? — спросила Эле.

Чего только женщине не придет в голову!

— Нет, не говорил, Эле, — ответила соседка.

И долго еще кудахтали они о том, мог ли человек из полиции сказать, как выглядела телка или не мог.

Женщины с хворостом ушли, а Эле теперь твердила только одно.

— Это наша Бочолия! Чует моя душа!

Когда вернулись домой, стал я прикидывать, могла или не могла попасть наша телка в полицию и что ей там, собственно, нужно. Но никаких хитросплетений обнаружить не мог. Не украли же ее для того, чтобы меня заманить? Если б захотели, они и так могли меня арестовать, что у них полицейских не хватает или казаков? Документ о помиловании всегда со мной. Не может же наместник вдруг отменить свое решение? Да и мой двоюродный брат Мушни не допустит до этого. Тысячу раз я все взвесил, отмерил и ничего подозрительного не нашел. И все-таки решил — моя ли телка, чужая ли, — все равно в полицию я не ходок! И никакая сила не сдвинет меня с этого места. Ни за что! Но знаете, что бывает, когда женщина пристанет к тебе, как репей, да еще если к тому она — твоя сестра, что всю жизнь провела в молитвах за тебя, а слезы, пролитые ею из-за тебя, ни в каком кувшине не уместятся. Разве можно устоять и не дрогнуть. А Эле не унималась, покоя мне не давала: иди! — говорила — иди! Если мы потеряем Бочолию, снова рухнет наш дом, наша семья, у нас никогда не будет больше нашего стада… Чего только я ей не сулил, как не уговаривал! Придумал даже, что порода стада нашего вырождается, что мне она перестала правиться, вот куплю десять телок другой породы… Эле слова мои приняла в штыки. Тогда я пошел на попятную и предложил, что поеду в Ахалкалаки и привезу телок из нашего старого стада, проданного Хацациа молоканам. Но в ответ только — нет да нет. Никто не заменит ей ее Бочолии — и все тут! В конце концов поссорились мы с ней. За весь вечер и словом не обмолвились. Встал я на другое утро, а Эле и след простыл. Разузнал у соседей: говорят, пошла пешком в полицию за теленком. А дорога — сорок верст туда и сорок обратно. Сначала разозлился — пусть идет, научится уму-разуму. Но жалко ее стало. Оседлал я коня и поскакал. Догнал ее уже далеко от деревни. Молил, просил, еле уговорил вернуться, а сам, — что поделаешь, — поскакал в уездный наш городок. Все же был доволен, что бедняжке Эле не придется по полиции ходить, унижаться перед ними. Ни о каком обмане я по дороге и мысли не допускал. Конь у меня добрый, и было еще далеко до вечера, когда я подъехал к полицейскому участку. Соскочил на землю, привязал лошадь к дереву и вошел во двор. Двор — просторный, со всех четырех сторон высоким забором и службами обнесен. Полицмейстер, я знал, на втором этаже восседал. Подошел я ближе к его балкону и крикнул во весь голос:

— Никандро Килиа, выглянь на минутку, дело есть!

Вышел он на балкон, перегнулся через перила:

— Здравствуй, Дата Туташхиа! — Еще улыбается, мерзкая рожа. — Что это ты в такую даль проведать нас пришел? Стряслось у тебя что-нибудь? Или обидел кто ненароком?

— Украденный теленок у вас, говорят, есть. Не мой ли, проверить хочу.

Чуть от хохота не задохнулся подлец. Выдавил только:

— У тебя… украли?

— Украли, у меня, — и самому смешно стало.

А Килиа посмеялся и спрашивает:

— Когда это случилось?

Отвечаю:

— Три дня назад.

— Габисониа, — закричал он. — Поди сюда!

Вылез на балкон Габисониа, вытянулся в струнку перед своим начальником:

— Когда мы телку у вора отобрали?

— Два дня назад.

— А какой масти твоя телка? — спросил меня Килиа.

— Эй, не хитри, Никандро Килиа, ты же видел эту телку! Разве не так? А если видел, то знаешь, моя она или не моя. Или забыл, что у Туташхиа скотина черпая с белой отметиной… Глаза голубые…

— Вот чудак, — ответил Килиа. — Конечно, видел. Потому и спрашиваю.

И, повернувшись к Габисониа, добавил:

— Я думаю, это его телка. А ты что скажешь?

— Его, его! В точности такая, как Дата сказал.

— Ну, хорошо, Дата, — сказал Килиа. — Пойди на конюшню, там стоит та телка. Если твоя — забирай, и дело с концом. Ее тут не обижали — кормили, поили, а если бока у нее побиты, так это вор виноват. Как он ее тащил, ума не приложу. Ну, прощай, и будь умницей!

Осмотрелся я. Нет, ничего подозрительного, поверь мне, заметить было нельзя. По двору слонялся конюх, у забора дремал полицейский. Открыл я дверь конюшни, смотрю, и вправду — наша телка. К столбу привязана конской уздечкой. Узнала меня, бедняга, замычали. Подошел к ней, погладил и — что ты думаешь? Клянусь честью, ее голубые глаза налились слезами. Ну развязал я ее, снял с нее уздечку, а что делать дальше — не знаю. Веревки я с собой не прихватил, разве думал, что найду ее, а кроме того, так разволновался утром, что совсем не до веревки было. Но догадался снять с себя ремень и обвязать им шею телки. И так двинулись мы из конюшни, я впереди, а Бочолия за мной, подпрыгивает и играет. Подошел к двери, толкнул ее, она не идет. Приналег посильнее — ничего не выходит. Вижу, закрыли с той стороны. Вышел я из себя, развернулся и саданул плечом. Но дверь не сдвинулась с места, толстенная была, крепкая, да, видно, забили ос хорошо с другой стороны.

— Что с тобой, Дата Туташхиа, — услышал я со двора чей-то поганый голос. — Не можешь дверь открыть? Ничего, потерпи, потерпи!

— Открой сейчас же, сопляк, — закричал я. — Я пришел сюда не шутки с тобой шутить.

— А никто с тобой не шутит, Дата Туташхиа, — в форточке наверху появилась опухшая морда Килиа. — Так и знай! Ты арестован и перестань кричать.

— Да как ты смеешь, сукин сын, у меня бумага от наместника. И Мушни Зарандиа покажет тебе, где раки зимуют!

— Мушни Зарандиа далеко отсюда, за прокламациями гоняется. А на бумагу свою можешь плюнуть. Разве ты не знаешь, что в Тифлисе теперь новый наместник и он не отвечает за бумаги своего предшественника?

— Совести не было ни у отца твоего, ни у деда твоего, — крикнул я. — И ни у кого из рода вашего с первых дней после потопа. Откуда же ей взяться в таком негодяе, как ты?

— Из восьми лошадей, что стояли в этой конюшне, Дата Туташхиа, шесть угнал ты, из них две были мои кровные. Где же была твоя совесть, когда ты отнимал у своего земляка и единоверца лошадей и продавал их туркам? То твоя совесть — или отца твоего, или деда, или всех твоих предков после потопа?

— Да не угонял я тех лошадей, — сказал я. — Могу поклясться. Только болтаешь зря! Втемяшилось в твою тупую голову! И ничего доказать нельзя. Вы все одинаковые кретины — что Паташидзе, что ты… Как близнецы. Разве вас разубедишь?

В действительности было так: Титмериа угнал из конюшни лошадей, а потом подарил их мне. А у меня долг большой был, ростовщику Каже Булава. И потому лошадей я туркам в Натане продал. Что правда, то правда.

Через некоторое время они открыли все же дверь и крадучись стали заползать в конюшню. Было их человек, кажется, восемь, и у всех маузеры в руках. А я перед ними один, и ничего, кроме ремня, привязанного к телке, как ты сам понимаешь, нет. Правда, стоило бы мне гаркнуть как следует, у половины из них душа в пятки ушла. Знаю, пробовал не раз.

— Руки вверх! — крикнул торчащий в дверях Килиа.

— Ждите, еще ноги подниму! — связываться сейчас с ними было бесполезно, и я добавил — Нечего дурака валять, несите кандалы и кончайте поскорей вашу волынку.

Обрадовались, как дети, засуетились, притащили кандалы, надели мне на ноги и снова закрыли за собой дверь.

До ночи просидел я на конюшне. А когда стемнело, вывели меня оттуда бесшумно и завели в кабинет Килиа. Когда мы по лестнице шли, они звука не издали, только шептались, боялись, видно, как бы кто-нибудь о моем аресте не узнал. А я уже и сам догадался, что этот трюк с телкой не такой идиот, как Килиа, придумал. Но сердце подсказывало, что прорвусь и уйду. Ты знаешь, сердце меня не обмануло. Не только сам ушел, но и телку с собой увел. Вот как кончилась эта история, но кто нашу Бочолию украл, да и кто всю эту кашу заварил, я и по сей день не знаю. Последний десяток лет трудно мне стало. Видно, умный человек взялся меня ловить. Куда умней меня. Узнаю, кто это, — получит от меня в подарок лучшего скакуна на Кавказе. Быть посему.

Что произошло с ним в полиции и как он оттуда вырвался — о том не любил рассказывать Дата Туташхиа. Сколько лет после этого он провел в абрагах — тоже не вспомню теперь точно. Но именно в это время я услышал от него эту историю.