Гавана, год нуля

В тот день мы еще какое-то время погуляли, но ему уже нужно было возвращаться домой — нянчиться с депрессивной сестрицей. Мы не могли увидеться все выходные, так что условились: я ему позвоню, естественно, и в понедельник, как только он освободится от Дайани, мы возьмемся за организацию нашего брака. Счастье мое было так велико, что я ворвалась домой, громогласно объявляя новость. Наверное, несколько преждевременное объявление, но я была просто вне себя от радости, мне требовалось с кем-то ее разделить. Помню, что мама вышла из кухни узнать, что у меня случилось, а я, как Джек Леммон в фильме «Некоторые любят погорячее», пустилась в пляс, повторяя: «А я выхожу замуж, я выхожу замуж». Брат и отчим, словно под воздействием какой-то неведомой силы, оба вдруг выросли как из-под земли; один спросил: «За кого?», а второй заявил, что, кем бы он ни был, пусть-ка сперва придет с семьей познакомиться. Моя невестка только улыбнулась: дескать, какая хитрая, а нам — ни гу-гу. Я все кружилась и кружилась, попутно информируя публику, что выхожу замуж за ангела и буду жить в Ведадо. Теперь реакция стала другой. Мама спросила: «Как же так, доченька?» Невестка вскрикнула: «В Ведадо? Батюшки!» Брат нахмурился и возопил, что не хватало еще, чтоб я спуталась с каким-нибудь иностранцем. Отчим тоже внес свою лепту: заявил, что я просто обязана представить им этого типа, и как можно быстрее. А я: да, конечно, я вам его представлю, и папе тоже, естественно, но в свое время, когда уже не отвертишься, а не в те мгновения, когда единственное, что я могла делать, — танцевать, кружиться от счастья, которое щекоткой растеклось по всему телу. Впрочем, зачем я буду и дальше тебя утомлять описанием? Проще говоря, пределы моего счастья уходили в бесконечность Вселенной. Угрожая взрывом сверхновой.

О проблемах я не вспоминала до следующего дня, на который у меня была запланирована встреча с Барбарой, а она — трудный орешек. Честно говоря, меня распирало желание поставить ее перед фактом, ткнуть мордой в то, что мы с Анхелем любим друг друга, собираемся пожениться и съехаться, и она в эту картину никак не вписывается, она — лишняя фигура на доске, которую нужно помножить на ноль. Мне очень хотелось вывалить на нее все и сразу, но это явно не было бы самым адекватным поступком, и я подумала, что лучше предварительно обговорить это с Анхелем. В тот день, когда он предложил пожениться, мы о Барбаре, само собой, даже не вспоминали, но теперь нам нужно трезво и спокойно обсудить положение. Передо мной стояла задача передать ее в руки Эвклида, да там и оставить — как можно дальше от нас, вплоть до самого дня ее отъезда. Документ находится у Анхеля, и черта с два итальянка его получит. Ни в коем случае. Так что я решила, что завтра о своем замужестве ни словечка не скажу и Эвклиду, иначе это сразу же станет главной темой. А поскольку он знать ничего не знает о Барбаре, ему ничто не помешает сболтнуть об этом при ней, спровоцировав крайне неудобную ситуацию — ни богу свечка, ни черту кочерга.

Как мы и договаривались, после заседания нашей группы мы с Эвклидом отправились на свидание с итальянкой. По дороге я взяла на себя труд очень кратко ввести его в тему. Она — журналистка, сейчас занимается кубинской литературой, сама я познакомилась с ней через Леонардо. Стоило мне назвать его имя, друг мой вытаращил на меня глаза. Я стала его успокаивать. «Волноваться не стоит, — сказала я, — на свете живут миллионы итальянцев и миллионы писателей, и то, что сблизило Лео и Барбару, — это, без всякого сомнения, литература, как раз на этой почве мы с ней и встречаемся: она хочет познакомиться с Чичи». Поскольку кризис сократил издание кубинских книг до минимума, узнавать новых авторов по их публикациям стало крайне затруднительно, вот почему Барбара разыскивает их лично. Потом она сама ему во всех подробностях расскажет о своем проекте, но, с моей точки зрения, для Чичи такой контакт может оказаться довольно интересным, и кто знает, не выльется ли это в публикацию его работ в Италии. Эвклид со мной согласился. Как ни крути, гораздо более предпочтительно получать деньги благородным трудом писателя, чем торговать жратвой на черном рынке.

Барбара уже ждала нас на углу Коппелии и, по своему обыкновению, едва нас завидела, заулыбалась всем телом, расцеловала меня в обе щеки, подняла пальчик, направив его на моего друга, произнесла «Эвклид» и подскочила к нему, чтобы запечатлеть и на его щеках традиционную пару поцелуев. Друг мой благосклонно принял лобзания, Не сумев избежать соблазна посвятить несколько секунд изучению декольте итальянки.

Признаюсь, это знакомство я устроила не без задней мысли, преследуя шкурный интерес, но правда и то, что есть такие знакомства, ценные сами по себе, и для Эвклида именно эта встреча стала лучом солнца посреди скучной рутины. Так что я уверена, что поступила правильно, и это греет мне душу.

В тот день мать-старушка сварила нам кофе, и мы долго беседовали, ожидая Чичи, писателя то есть. Барбара рассказывала о своем проекте, сообщила, что на родине у нее есть контакты с издательствами, заинтересованными в издании кубинской литературы. Европейские издатели, добавила она, прекрасно знают, что этот Остров богат на культуру, и желают познакомиться с творчеством нового поколения, рожденного после 1959-го, особенно в нынешние нелегкие для нас времена. В общем, удобный момент, чтобы открыть рынок для кубинцев. Ее описание ситуации Эвклиду не слишком понравилось, поскольку он отозвался комментарием, что всегда найдутся кошельки, готовые наполниться за счет чужих страданий. Но Барбара ничем не показала, что приняла это замечание на свой счет, склонилась к моему другу и заявила, что это — quid pro quo[5], что писатели, с которыми она уже успела поговорить, безумно желают публиковаться, где — неважно, а она — всего лишь посредник, дающий шанс. И с улыбкой подытожила: «Я — Христофор Колумб, а не испанская корона». Эвклид улыбнулся в ответ, не знаю уж, оттого ли, что его взору открылся поистине идеальный ракурс обзора на вырез ее блузки, или потому, что он с ней согласился. Как бы то ни было, тем вечером оба они усердно улыбались, а когда мы собрались уходить, так и не дождавшись Чичи, Барбара сообщила Эвклиду на прощание, что зайдет к нему в другой раз. Прекрасно. Ветер изо всех сил дул в паруса моих ожиданий, как в паруса кораблей Колумба. Когда мы оказались на улице, Барбара заявила, что если у меня нет других планов, то она приглашает пойти в ресторан. И приглашение я приняла, как же мне было его не принять? Должна признать, что итальянка неплохо знала этот город, потому что привела она меня в один из лучших дегустационных ресторанчиков, и после первой же кружки пива меня разобрал смех. Только представь себе: я как ни в чем не бывало сижу за одним столиком с женщиной, которая спит с моим любимым мужчиной. Бред какой-то. Не думаешь? Но чего уж тут, это было необходимо — так я обеспечивала себе уверенность, что Анхель сейчас дома с Дайани, и гарантировала, что Барбара не свалится ему на голову, к тому же я подпитывала свой организм вкуснейшей комедией.

Наш разговор в ресторане стал нежданным подарком, потому что, кроме всего прочего, я узнала дату отъезда итальянки — очень важную для наших с Лео планов дату. Барбаре оставалось совсем недолго пребывать на Кубе, и я задумалась ровно о том, что у тебя сейчас крутится в голове. Самый простой путь — договориться с Анхелем и дать им обоим несколько дней на то, чтобы документ перешел из рук в руки за некую денежную сумму, а потом зажить вместе с ним на полученные денежки. Не так ли? Такой путь, наверное, был самым логичным, но он предполагал отказ от моего договора с Леонардо, от справедливого возмездия Анхелю, и, самое главное, он предполагал предательство Антонио Меуччи. Отмечу, что, если до сих пор я и отказывалась от заключенных соглашений — сначала с Эвклидом, а потом и с Анхелем, — это было вынужденно. Я, вообще-то, человек слова, это они солгали и заслужили, чтобы им было отчасти отплачено той же монетой. Ты так не думаешь? Продать документ итальянке было бы ошибкой еще и потому, что лично меня деньги не интересовали, хотя и были нужны, лично меня привлекала возможность воздать должное ученому, обойденному историей. А справиться с этой задачей мог только писатель. Это ему по силам возродить гения, дать ему вторую жизнь, именно он может закрепить память о его изобретении, а не какие-то ушлые журналюги, что схватят горячую новость да и попользуются несколько дней, пока поток новостей опять не смоет все, увлекая за собой Меуччи и его манускрипт, хороня их в прежнем забвении.

К моему изумлению, Анхеля в тот вечер мы практически не упоминали. Быть может, разговор с Эвклидом как-то зацепил Барбару, дал повод задуматься, но факт тот, что она наживку проглотила и говорила преимущественно о Кубе. Сказала, что ей нравится наша страна, потому что здесь все пахнет несколько по-другому: землей, дождем и чем-то, что ей трудно определить, но чего, совершенно точно, в Европе не найдешь. «Здесь, — добавила она, — даже вонь настоящая». Мне стало одновременно смешно и гадко, когда я вспомнила о сточных канавах, об автобусах, битком набитых потеющими под жарким карибским солнцем пассажирами, о дефиците моющих средств, но Барбара продолжила словами о том, что запахи здесь отличаются совершенно уникальной естественностью. Подмышки, например, натурально воняют потом, а не рвотной смесью дурных запахов и парфюма, и даже сексуальное возбуждение можно унюхать, и никто этих ароматов не скрывает. «Люди здесь, — заявила она, — естественны, и пахнут они тоже естественно». Поэтому мы касаемся друг друга, смотрим друг другу в глаза, рассказываем всю свою жизнь при первой же встрече и, нимало не стесняясь, хохочем и рыдаем. В Европе делать это с каждым разом все сложнее: слишком много искусственных ароматов, за которыми можно укрыться, слишком много кремов, белья и самой разной одежды. Слишком много макияжа. Забавно: Барбара жаловалась на избыток того, чего мне не хватало, но ей отчетливо не хватало того, что, надеюсь, имелось у меня: человеческого тепла. Я выяснила это именно в тот вечер, ведь она пела дифирамбы нашей способности довольствоваться малым, восхищаясь тем, что я презирала, расхваливала громкий смех и физические контакты, пока вокруг нас не начала расползаться тоска. Я накрыла своей рукой ее руку и попросила перестать валять дурочку: если у нее слишком много духов и дезодорантов, пусть подарит их мне, вместе с баночкой крема и еще одним пивом — а почему нет? Она расхохоталась, и, кажется мне, именно в тот момент, чего мы даже не заметили, мы и начали становиться подругами. Знаю, тебе это покажется диким, но так и есть. Я тогда почти ничего о ней не знала, кроме того, что она спит с моим ангелом, и по этой причине испытывала острое желание стиснуть покрепче ее италийскую шейку. И все же тем вечером я вдруг ее… пожалела, что ли. Не знаю. На какой-то миг она выпала из образа сильной и решительной дамочки, какой я увидела ее поначалу, и превратилась в терзаемое тысячей сомнений существо, уверявшее, что эта страна просто выворачивает ее наизнанку.