Этюд с натуры

Узнав, что дочь готовится, стать матерью, сменила гнев на милость Анна Васильевна. Надя ходила на восьмом месяце. В отсутствие Петра наведалась, переступила порог комнаты и заплакала:

— Ох, дочка, дочка… Хлебнешь горя с дитенком да мужем таким… Говорила тебе, не послушалась! Ну да своя голова на плечах, чего уж теперь.

Подобрела, попыталась определить, мальчик или девочка родится. Надела на нитку свое обручальное кольцо, сделав вроде маятника, и поднесла к животу дочери. Медленно обвела вокруг, следя за отклонением кольца.

— Девочка будет! — сказала убежденно. — Попомни мое слово.

— Мальчик или девочка — берем любого, — ответила Надя с улыбкой. — Скорее бы. Носить тяжело.

— Своя ноша не тянет. Пугаться тебе нельзя. Но коль не минует такое, не хватай себя за тело. Где коснешься рукой, там у ребенка оставишь красноту на всю жизнь — кровь застынет. Не доведи господи, на лице…

— Скажешь, мам, такое…

Как ни ждали в последние недели, застали роды врасплох. Схватки начались, а Петр на занятиях. «Скорую» вызвали соседи. Возвратился Жидикин — пустая комната, словно осиротевшая, и записка на столе: «Вот и мой настал черед, Петечка. Не беспокойся — рожали до меня женщины, рожу и я. Страшновато немного, чуточек. В приемном покое скажут номер палаты, где я лежу. Привези мне лифчик простой, с пуговками спереди. Купила его на днях, да в спешке забыла. И еще яблок и сгущенного молока. Баночку или две. Молоко нам не помешает…»

Из двух наушников соорудил радиотелефон с проводом метров на сорок. С продуктами на второй день и передал жене. Приезжал под окна, опускала Надя один наушник мужу, так и беседовали на расстоянии: он говорит, она слушает, приложив раковину с мембраной к уху, или наоборот.

Родила Надя девочку, беленькую и голосистую. Назвали ее Татьяной. Принесли в первый раз покормить, взяла запеленатое тельце — розовое личико, причмокивающие губки беззубого рта, тоненькие пальчики на руках, уже с ноготками. Подала грудь, припала дочка к соску, деснами сжала, пускает пузыри и посапывает. Нахлынул на кормящую прилив нежности, смотрела, на малышку неотрывно и светилась от счастья. Подошла сестра, забрала девочку.

— Хватит, хватит. Перекормишь.

— Ой, да она и не успела ничего…

— Свое взяла. Что осталось в груди — сцеживай!

О рождении дочери Жидикин узнал в приемном покое. Спросил у дежурной через окошечко, та переспросила фамилию, повела узловатым пальцем по списку сверху вниз:

— Девочка. Три кило, девятьсот, папаша.

На полке для писем нашел для себя весточку от жены — сложенный по-солдатски треугольник.

«Петя, здравствуй!

Роды прошли хорошо. В палате я появилась последняя, а родила — первая. Врач меня обманул. Сказал, что рожу только ночью, а поэтому, когда у меня начались сильные схватки, на меня вначале и внимания не обращали. Потом схватились. Пришлось сделать разрез, наложили три шва. Но это не страшно.

Лежать я буду, как все, 7–8 дней. Мне сделали четыре укола в вену — два, когда рожала, и два потом.

Ничего из еды не приноси. Здесь всего достаточно. Передай лучше книгу Р. Роллана „Очарованная душа“, Она лежит у нас на столе. Целую. Надя».

Через десять дней Толстикову выписали из родильного дома. По пути Жидикин заехал на базар, купил букет роз. В ларьке поблизости взял плитку шоколада «Золотой якорь» для нянечки. К назначенному часу подошли друзья. Девушки, заставив раскошелиться едва ли не весь курс, приобрели малышке теплое атласное одеяло, кружевные уголки, пеленки, распашонки, чепчики и передали все Наде. Вышла она, а рядом медсестра с бело-розовым конвертом на руках. Петя присел на подставленный стул, принял с рук на руки спящую малютку, прикоснулся щекой к одеяльцу.

— Живу… — сказал тихо.

Ребенок принес в дом новые заботы. Его надо было купать, подмывать, чтоб не прела в складках кожица. Как ни глядели, а от сквозняков не уберегли — заболело у девочки ухо. Камфорные компрессы не помогли, малышка плакала, особенно по ночам. Надя бегала с ней по комнате, баюкала, старалась успокоить, но дитя выгибалось, кричало. Петр не находил себе места, — плач терзал сердце, а помочь был не в силах. Через несколько дней пошло на поправку. Измотанная бессонницей, Надя сказала:

— Переберусь на время к матери. В квартире ванна, всегда можно протопить. Боюсь, в общежитии застудим Танюшку снова.

— И правильно, — согласился он. — Я тут как-нибудь управлюсь.

Надя заплакала. Оставлять мужа одного — тоже не в радость. Надо и постирать, и обед приготовить. Только иного выхода нет. Должны подумать о дочке: мать и подскажет, и поможет — не чужой человек.

— Приезжать буду почаще, — постаралась успокоить Петра.

— Дочка — это главное. Приходи, когда сможешь. Тоска, конечно, без вас в четырех стенах…

Анна Васильевна приняла дочь с внучкой холодно. Выгнать не выгнала, но приглядывать за ребенком отказалась.

— Совета моего не спрашивала, когда замуж выходила, вот и живи своим умом. Горе, оно не красит, глядишь, поумнеешь.

И еще забота: Надя боялась отстать в учебе, тянулась изо всех сил. Теперь помогал ей Петр. Привозила к нему дочку, укладывала спать, стирала в тазу пеленки, распашонки, а муж читал вслух раздел за разделом из учебника, повторял, если жена останавливала и переспрашивала. Готовил рефераты по философии, делал расчеты по научной тематике. Уезжала Надя на занятия, он оставался с дочкой — покормит, перепеленает. Вернется жена из института, а в комнате чистота и порядок. Таня спокойно спит на отцовской кровати.

— Какие вы у меня молодцы! — говорила радостно. И на сей раз, прибежав, поспешила с обедом.

— Проголодалась страшно, — сказала, разливая по тарелкам суп.

За столом муж поинтересовался ее успехами. Рассказала все подробно, знала, что вопросы Пети не праздные, он вникал в ее учебу, во многом разбирался не хуже.

— Ой, забыла похвастать. Завтра мой отчет на ученом совете! Мы ночевать к маме пойдем, а ты заедешь за нами на машине. Подъезжай к десяти.

Рано утром задребезжал в прихожей звонок. Надя удивилась: кто мог быть? Распахнула дверь и замерла в испуге. На пороге стоял Петр. Боясь упасть, он прислонился к стенке, пот катил по побелевшему лицу.

— Что случилось?

— Машина… — еле переводя дыхание, сказал Петр. — Не завести никак. Видно, аккумулятор сел…

— И ты шел? Сумасшедший! Подняться на седьмой этаж!.. Подумал о старых ранах? Открылись теперь.

— Не мог тебя подвести.

И это было в его характере — умереть, но даже в малом не оплошать перед женой, сделать все, чтоб гордилась им. Муж был опорой Надежды Васильевны до конца дней своих. Вселял уверенность в минуты отчаяния, хандры. Подсказывал выход, когда положение, казалось бы, плачевное, и получалось по его. Успокоится, поразмыслит — вроде не столь все безнадежно, просто паниковала. Женщина, она хотела делиться радостями и болями, — у кого подобное не возникает?

Петр угадывал каким-то чутьем ее настроение, не обделял нежностью. А нежным умел быть. Невольно ей хотелось хвалиться им, чувствовала, что он лучше других. Сравнивала с мужьями подруг и знакомых, убеждалась: она — счастливее. Ей приходилось, может, труднее. Правда, многие из знакомых не избавлены от домашних забот, тянут на себе воз не меньше, хотя здоровые мужчины могли бы взять половинную долю. Ко всему пьяная брань, побои. На выпивки транжирится значительная часть зарплаты. Выходит, и в материальном отношении не лучше — перезанимают, отдают долги.

Кто не знал Петра и Надю, мог подумать: скучна и однообразна их жизнь. Но скучна ли? Посещали музеи и театры чаще, чем кто-либо. Узнали, что в Москве открывается выставка произведений из Дрезденской галереи, в их числе и «Сикстинская мадонна» Рафаэля, съездили. Постоянный абонемент Петр и Надя имели в библиотеке Академии наук СССР. Петр Федорович зачитывался сочинениями Васко да Гамы, Дарвина, Миклухо-Маклая, Паскаля.

Возникали, разумеется, семейные ссоры. Близкие, узнавая о том, удивлялись: было бы из-за чего, а то — прочитанная книга. Люди скандалят из-за нехватки денег, плохого умения хозяйничать, из-за измен, двоек детей. В этой же семье к деньгам отношение особое: их никогда нет, но они есть, когда надо приобрести нужную вещь. И у Петра с Надей было всегда все для себя и для встречи гостей. Дочь с малых лет росла самостоятельной, веря отцу, что он может сделать все, как любой другой здоровый мужчина. Да, ссорились из-за прочитанной книги, нового спектакля. Но это был спор людей, имеющих собственную точку зрения и способных понять противную сторону. Их дом всегда был полон друзей. Так что на одиночество не жаловались.

Прекрасные слайды привозили профессор Владимир Павлович Бранский и Наталья Ивановна Моисеева. Они много ездили по Европе и Америке. Заслушивались повествованием Андрея Сочавы о Монголии, Виктора Наумова о Бразилии и Аргентине. Надо сказать, что подобные вечера встреч вошли в традицию задолго до телевизионных циклов «В мире животных» и «Клуб путешественников».

Вопрос о квартире назревал все острее. Во-первых, что за семья, если жена с дочерью у матери перебиваются, а муж — в общежитии? Во-вторых, подпирало то, что Жидикин заканчивал университет. Петр Федорович написал в исполком Ленсовета письмо, но получил отказ. Решил идти на прием к председателю исполкома. После долгих проволочек Жидикина все же допустили к нему. По тону разговора было ясно, что мнение уже составлено.

— Почему бы вам не уехать в деревню?

— Охотно сделал бы, — ответил Жидикин, — но на земле нужен пахарь.

— Устройтесь экономистом, плановиком!

— Жена заканчивает аспирантуру, по профессии геолог. Прервет, значит, научную деятельность. И мне в Ленинграде есть где знания приложить.

— Какой факультет закончили? Исторический, наверное?

— Математико-механический. С отличием.

Председатель исполкома посмотрел на сидящего с интересом.

— Надеетесь работать по специальности?

— Обязательно!

Председатель исполкома помолчал, погруженный в раздумья.

— Война… Сколько нашего брата покалечила, из круга жизни вырвала. Держись, моряк, много у тебя еще впереди будет всякого. Как говорится, и вечный бой… Дадим тебе с семьей двухкомнатную. Подберем, чтоб не подниматься высоко. Или с лифтом. И чтоб с транспортом поудобнее.

Квартиру вскоре получили на Московском проспекте. Перевезли скарб, чемодан с книгами. Ремонтом занялись. Петр Федорович резал обои, подгонял, смазывал клейстером, а Надежда Васильевна наклеивала. Полы хозяин циклевал тоже сам. Изготовил знакомый острую фрезу, и скоблил ею Петр каждую паркетину. Затем покрыл лаком. Заблестел пол, как облупленное яичко. Смастерил шкафы-стенки, установил в коридоре. Такие появились в магазине много лет спустя. Навещали знакомые, восхищались: «Золотые руки у человека!» И заводили разговор то о радиоприемнике, который пылится у них, — сломалось что-то в нем, звука нет, — то о настенных часах — бой пропал. В мастерскую бы сдать, так овчинка выделки не стоит.

— Посмотреть надо.

И стали приносить часы да приемники, телевизоры, даже портфели с оторванными ручками. Петр Федорович не отказывался, принимал в починку — любил копаться в механизме, схемах, находить неисправность. Гордился всегда, что вернул вещи товарный вид, послужит и впредь. От денег отказывался и обижался, когда их предлагали.