Этюд с натуры

И плечом подтолкнула: смекай, выйди на кухню. Там она жеманно прошлась от стола к столу и подмигнула:

— Не теряйся, Надя! Жениха тебе привела. Артиллерийское училище заканчивает. Без пяти минут лейтенант! Век меня потом благодарить будешь: разоденешься в меха и золото. Знаешь, сколько офицеры зарабатывают? И форс любят, жена при нем министершей выглядеть должна, чтоб, значит, выставить себя: вот какую отхватил. Ты ему подходишь. Как услышал, что в университете учишься, да еще на геологическом!..

— Зря затеяли сватовство… — Наде стыдно было возвращаться в комнату: не спросясь, за нее решили. Присматриваться будут оценивающе, не косоглаза ли, ноги ли ровные. Зубы бы еще попросили показать.

За столом Надю усадили рядом с курсантом. Соседка наигранно выставлялась общительной, умеющей поддержать разговор и знающей кое о чем в обществе. Мол, проста с виду, а повидала всякого, не последняя в колесе спица, ученая. Рассказала длинно о новом кинофильме, потом обратилась к гостю:

— Вы, Михаил, где служить намерены?

— На Севере. Мог распределиться под Ленинград. Либо в один из южных округов. Попросился на Север. Командование одобрило. Полковник — наш начальник факультета — так и сказал: «Правильно начинаешь. На юга всегда успеешь». Условия за Полярным кругом, разумеется, трудные. Так сказать, оторванность от центров культуры. Зато продвижение, звание идут быстрее. Северные надбавки к жалованью приличные…

Не забывал ухаживать за дамой. Наклонялся к Наде:

— Ветчинки положить? Кусочек надо. И венигрета немного. Витамины в нем. У нас в училище венигрет к обеду обязательно…

Надю так и подмывало поправить язвительно: «Винегрет!» Хотелось сбить самодовольство, но представила, какой соседка с матерью поднимут после шум. Отблагодарила, скажут. И сдерживалась. Потом и вовсе успокоилась: пусть «венигрет» хвалится да пыжится, ей какое дело. А курсант сел, видно, на своего конька, продолжал прерванную мысль:

— У какого офицера жена с понятием, не держится за город, поделит с мужем трудности гарнизонного быта — у них все чин по чину. — И посмотрел многозначительно Наде в глаза: мол, делай выводы, с таким мужем не пропадешь. — Через десять лет возвращаются они на тот же юг или в Ленинград и устраиваются с комфортом — мебель полированная, машина. Он — в звании подполковника…

«Все расписано вперед, — думала Надя. — Наверно, сколько будет откладывать на сберкнижку, тоже решил. Двадцать лет парню, в военном училище учится, а о таких нравственных категориях, как бескорыстие, долг, романтика, наконец, как будто и не знает. Крепко, видно, вдолбили родители ребенку свое понятие „уметь жить“. Крепко…»

Скучно было слушать разговоры о супружеской верности, умении женщины ждать. Словно ее одной и касается. Едва высидела до конца вечера. Курсант заторопился первым: ему надо было успеть в училище до вечерней поверки.

— Проводи Мишу на трамвайную остановку, — сказала соседка, посмотрев с полунамеком: помни, о чем говорили, и не теряйся.

На лестнице Михаил вдруг обнял Надю и неумело, но с долей требовательности полез целоваться. Она оттолкнула его:

— Ни к чему все это…

— Я по-серьезному, Надюш. Нравишься ты мне. Замуж возьму!..

— Всё сразу. Меня бы поначалу спросить: по душе ли вы… Не надо больше встречаться нам! Разные мы.

— Знаю, знаю, зачем ты пришла! — сказала русалочке морская ведьма. — Глупости ты затеваешь, ну да я все-таки помогу тебе — тебе же на беду, моя красавица! Ты хочешь отделаться от своего хвоста и получить вместо него две подпорки, чтобы ходить, как люди…

И ведьма захохотала так громко и гадко, что и жаба, и ужи попадали с нее и растянулись на песке.

— Ну ладно, ты пришла в самое время! — продолжала ведьма. — Приди ты завтра поутру, было бы поздно и я не могла бы помочь тебе раньше будущего года. Я изготовлю тебе питье, ты возьмешь его, поплывешь с ним к берегу еще до восхода солнца, сядешь там и выпьешь все до капли; тогда твой хвост раздвоится и превратится в пару стройных, как сказали бы люди, ножек. Но тебе будет так больно, как будто тебя пронзят острым мечом…

Жидикин один не спал в палате. Щербатая луна заглядывала в окно, заливая проход холодным сиянием. В свете ее поблескивала никелированная спинка кровати. Печальную, но вместе и удивительно светлую сказку вспомнил он. Любое бы зелье выпил, несносные муки готов терпеть, только бы встать на те самые подпорки, о которых говорила ведьма русалочке.

— Но помни, что ты будешь ступать как по лезвию ножа и изранишь свои ножки в кровь. Вытерпишь ли это? Тогда я помогу тебе…

«Вытерплю!» — едва не выкрикнул Петр.

Близилась пора вступительных экзаменов на математико-механическом факультете. Уверенность не покидала, что примут в университет: в аттестате зрелости стояли одни пятерки. Дались они неимоверно трудно — Петр похудел, температурил, но радости это не омрачало. Был озабочен другим: чтобы допустили к экзаменам, надо еще пройти медкомиссию. Облегчить все могли только ноги, должен показать, что может передвигаться хотя бы из аудитории в аудиторию. Дорого бы он заплатил тому волшебнику, который дал бы зелье для укрепления непослушных его ног, сделанных, казалось, из папье-маше.

Не один он ломал голову в поисках выхода. Доктор Моисеева добилась, чтобы сделали Жидикину туторы до пояса. Их привезли в больницу. Утром предстояло Петру испробовать «ноги», выдержать муки, может, не менее страшные, чем выпали на долю русалочки.

После обхода врачей Жидикина вывезли в садик, к черному входу, куда больные редко заглядывали. Петр с удивлением рассматривал клепаные, с множеством ремешков туторы — стальные накладки для голеней и бедер, для таза. На сгибах специальные шарниры. Это напоминало больше доспехи средневекового рыцаря, а не протезы. Туторы жестко облегали ноги и увязывали металлическим каркасом с живой половиной тела, тем самым придавали устойчивость. На них можно было опереться и удержаться. После долгих, конечно, тренировок.

— Такие протезы никто не носил! — отговаривал профессор Гольберг. — Шутка ли, десять кило! — Наталья Ивановна Моисеева оставалась непреклонной. — В них невозможно передвигаться, все заковано в латы! Каким образом, скажите на милость, он поднимется на ступеньку крыльца? Нет возможности координировать движения.

— И тем не менее я настаиваю! Один шанс из ста, что пойдет, но мы должны использовать и этот шанс.

На пятачке насыпали опилок, чтобы не только ступать было мягче, но и при падении не так опасно. Со страхом смотрела Надя, как сестры одевают Петра. Стянули накладками голени — получилось вроде краг. Затем закрепили все на бедрах, застегнули пояс. И впрямь похоже на доспехи. Недостает панциря да шлема. Подумала, что, наверно, так же снаряжали рыцаря, сажали на коня. Моисеева с помощью медсестер подняла Петра на «ноги», подала специальные металлические костыли-палки — на них и должен был опираться. Держась на вытянутых руках, Петру следовало распределять так тяжесть тела, как гимнаст на брусьях, когда тот раскачивается на руках и при махе ногами. Жидикину предстояло научиться делать подобное: отжавшись на палках, выбросить ноги вперед — обе сразу, перенести на них всю тяжесть, удержать равновесие и переставить палки.

Легко сказать: отжаться, выбросить протезы вперед, удержаться. На практике Жидикин не только шага не сделал, он просто-напросто устоять самостоятельно не мог. Отпускали сестры — клонился как подрубленный в какую угодно сторону — куда поведет. Пот катился по лицу, а Петр не в состоянии был смахнуть, и трудно было понять — капельки пота на ресницах или слезы. Стало ясно: поначалу должен научиться Жидикин хотя бы равновесие держать на палках, падать так, чтобы не сломать руки или не разбить голову.

На другой день тренировки повторили. Закончились они плачевно: бедра, поясница, ребра кровоточили, местами свисала содранная кожа. Увидев кровь, Надя расплакалась.

— Напрасно затеяли… — сказал Гольберг с горечью. — Чудес не бывает. То в сказках живая да мертвая вода…

— Ведьма сказала правду: каждый шаг причинял русалочке такую боль, будто она ступала по острым ножам и иголкам, — ответил Петр. Только Надя поняла смысл произнесенных слов из андерсеновской сказки. — Буду ходить. Буду! — И плечом постарался вытереть с лица пот. — Только не отказывайте в помощи…

— Никто и не собирается оставлять тебя, — успокоила его Моисеева.

Упорство Жидикина вселяло надежду. Он тренировался ежедневно, приноравливаясь к туторам, подлаживая их к себе. Свалившись на землю, садился и понемногу поднимал тело, выжимался на палках, ставил их понадежнее, хрипя и сплевывая опилки. Роберт Петрович Баранцевич однажды не выдержал такой пытки, поспешил на подмогу, но его остановил выкрик Петра:

— Са-а-ам!..

Жидикин поднялся на палки и едва удержался, взмокший от пота, но с гордым взором.

— Вы сможете ходить… Сможете! — выкрикнул врач, снял очки и никак не мог запихнуть их в нагрудный карман халата. Совал — и все мимо. Повернулся и поспешил в ординаторскую.

Все чаще выбирался Петр в садик. Тренировки Надя не пропускала. Заканчивались лекции, и прямо из университета спешила она в больницу.

Анна Васильевна отношения своего ко всему происходящему не изменила. Правда, дочка тоже была с характером.

— Оставь, мама. От Петра не отступлюсь. Такое мое решение.

Через месяц Жидикин твердо стоял на туторах, делал первые шаги, постепенно увеличивая нагрузку. Чего только не придумывали коллективно, чтобы облегчить передвижение! И сам Петр на выдумку был горазд. Никак не мог подняться по ступеням крыльца, задевал носками за край. Всяко пытался, а носки ботинок мешают — хоть топор бери. И все же нашел выход. Поворачивался спиной к крыльцу да так и поднимался.

Как радовались все, когда оставил Петр пятачок, преодолел поребрик из кирпича и перешел дорогу больничного сада! Это была победа. Здоровые люди, спеша буднично по улице, не обращают внимания на неровности асфальта, ямины и уклоны. Жидикин чувствовал каждый бугорок — не то скользнет палка, потеряет опору и уже не удержишь равновесие, не среагируешь молниеносно для подстраховки! Впрямь научился ступать как по лезвию ножа.

Университет — вот что теперь занимало и беспокоило. Поступит — и разрешится проблема дальнейшего проживания. В больнице оставаться Жидикин не мог, врачи и так перепрописывали его в нарушение всех инструкций. Ни сам он, ни Надя Толстикова не представляли, конечно, в полной мере тех трудностей, какие их ожидали. Многие отговаривали Петра: ношу берет не по силам. Умудренные опытом люди, разумеется, были правы. Но молодость самоуверенна и беспечна, оглядываться начинает с опозданием, когда наломано столько, что и поправить порой трудно. Надя упрямо стояла на своем. Да и врач Моисеева поддерживала: поступит Петр в ЛГУ — дадут место в общежитии. А там жизнь подскажет.

Сознание того, что за воротами больницы Надежда — единственная его опора, привязало Жидикина к девушке особенно. Откровенно говоря, он боялся новой жизни, неведомой и пугающей. В больнице тяжело, разумеется, приходилось, но за ним ухаживали, его кормили и обстирывали, и Жидикин не задумывался о хлебе, одежде, квартирной плате. Да мало ли забот у человека в повседневной обыденности: сходить в магазин за картошкой, в аптеке лекарство купить, в трамвае — билет, подстричься по какой цене — и то надо думать.