Смог
- Автор: Павел Луговой
- Жанр: Современная проза / Контркультура
Читать книгу "Смог"
На Верхованской мы встречаем Жабу и она увязывается за нами, так что приходится послать её нах, несмотря что она сестрёнка Джады. Ну да мне терь пох, кто чья сестрёнка: «Чё говорите?.. Джада?.. Какая, нах, Джада, не знаю такой».
До свечки добираемся минут за двадцать, и всё это время у меня стоит, как телебашня. Как эта свечка в девятнадцать этажей.
Выйдя из лифта, мы (Тутси держит меня за руку, как Гензель Гретеля, или кто там у них кого и за что держал, я хэ-зэ) поднимаемся по лестнице, потом Тутси чё-то делает с навесным замком, я откидываю крышку и мы вылезаем.
Высоты я боюсь больше всего в жизни. Я даже когда через перила на балконе наклоняюсь, чтобы окликнуть Гнусмаса или Пикчерзов (на третьем этаже), у меня колени трясутся, пальцы вцепляются в прутья, очко поджимает, а голос начинает повизгивать.
Но здесь, наверху — да, реально легче дышится. И ветер такой, что, блядь, страшно становится, а в городе ведь застой, ни ветерка.
Мы смотрим на смог внизу. И правда, похоже на здоровенную обоссаную жёлтую простыню, которую волшебник по имени Пиздец-Вашим-Лёгким набросил на город.
— Ну как? — Тутси смотрит на меня, требуя заценить панораму.
— Прикольно, не ебаться, — отвечаю я.
— Прикинь, какой хнёй мы дышим, — говорит она.
— Да пох, — отвечаю. Хотя мне совсем не пох — смотреть на это реально блевотно.
И сколько-то минут мы вот так стоим молча и пялимся на всю эту еботень, пока я не чую, что сейчас реально блевану. А Тутси, походу, нассать — она любуется.
— Ну чё, давай? — говорю я тогда.
— Если каждому давать, поломается кровать, — отвечает.
— Да ладно, не выё, — говорю. — Ты обещала.
А ведь обещала-то она под бухло, а иначе типа дать Лунатику стрёмно.
— Резинка есть?
Я достаю из кармана резинку, машу перед её фарами-пустышками. Она кивает и начинает озираться.
— Ты чё, прям здесь? — удивляюсь я. — Может, на площадке у лифта?
— Здесь, — мотает она головой. — Или нигде.
Я ничего больше не говорю, сдёргиваю с неё мою ветровку и бросаю на прогретый солнцем бетон. Замечаю, что фары у Тутси — зелёные. Вона как…
Она деловито поправляет ветровку, ложится, снимает джины и начинает стягивать трусы. Я торопливо рассупониваюсь и натягиваю гондон.
Но тут она снова поднимается, кривится и недовольно поводит лопатками.
— Подложить больше ничё нет? — без надежды спрашивает она.
Молча стягиваю джопсы, складываю, даю ей под спину. Стараюсь не глядеть на мохнатку, чтобы не кончить раньше времени.
Глаза у неё в натуре зелёные и какие-то жуткие, так что я и в них смотреть не рисую.
Сильно, короче, лепить и не приходится, потому что меня в секу цепляет и я махом кончаю, не успев сделать и десяти заездов.
Я кончаю, а она лежит и смотрит на небо, и ей, походу, воще пох, чего я там дрыгался. Жалко, забил резину, а другой нет, я бы и ещё раз сгонял втихую, пока она не здесь. А она смотрит на небо и чему-то лыбится.
— Ты чё? — спрашиваю.
— Прикольно, — отвечает она. — Ты на небо смотрел когда-нибудь?
Я вынимаюсь и сдёргиваю скользкий презер.
— А чё я там не видел? — говорю.
— А я часто вот так гляжу.
— И чё там?
— Небо.
— А-а. Прикольно.
Я протягиваю ей сигареты — знаю, что она по сигам не прикалывается, тем более в пачке всего одна осталась. Она качает головой, я зажимаю сигу губами, комкаю пачку и швыряю её за ограждение — в пропасть. Закуриваю.
Глухо дребезденит телефон. Тутси быстро натягивает джины, будто боится, что звонящий увидит её с голой пилоткой, достаёт из кармана небольшой чёрный обмылок, подносит к уху.
Через её сраную нокию мне слышен весь их разговор. Это мать её, мать её. Я натягиваю штаны и слушаю.
— Что делаешь?
— Да так… гуляю.
— Гуляешь…
— Ага.
— Поела?
— Ага.
— С кем гуляешь-то?
— С Машей.
— С Машей…
— Ага.
— А Машу не Вадик зовут?
— Нет. Маша её зовут.
— Понятно… Ясненько…
— Угу.
— Ясненько с вами всё… Ну ладно… Я, наверное, поздно приду…
— Ага.
— Ну ладно… Пока. Я позвоню ещё.
— Пока.
Сунув нокию обратно в карман, она поднимается и идёт к самому краю, к ограждению. Я смотрю на неё, как кобра, которую заговорил факир, и чувствую, что в мозгах и в жопе у меня всё сжимается в пиксель. И сига становится солёной и вонючей, как трусы с жопы негра. А она поворачивается и машет мне: давай сюда. Я мотаю головой и сажусь на бетон. Нет, чувиха, так мы не договаривались, короче.
— Ты чего? — говорит она. — Иди, посмотри как здоровско.
— Нах, — выдавливаю я, и меня тянет блевать, когда вижу её на самом краю, у тоненькой полоски металлического бортика.
Улыбаясь, она подходит ко мне и садится рядом, прижимается плечом.
— Я знаешь, чё… — начинает она и останавливается. Потом, подумав чуток, продолжает: — Было бы с кем, я бы давно прыгнула. Я Джаду просила, и Куцего и Слона подбивала — никто не захотел.
— Ты дура? — смотрю я на неё. И вижу: точно, ёбнутая на всю башку. Как я раньше-то не замечал? Так вот почему ученые типа говорят, что после поёбки больше пар разбегаются, чем до. Потому что после поёбки у тебя будто шары раскрываются и ты видишь всё, чего раньше не замечал, пока их сперма заливала.
Она внимания не обращает, говорит:
— Давай со мной, а?
— Я чё, на оленя похож?
— Да ты прикинь: мы полетим, как птицы! Полетим, полетим, полетим… — она откидывает голову, тянется к небу руками, ложится на спину.
— Ты реально дура. Мы же не в ту сторону полетим. И воще я никогда не мечтал стать лётчиком, а ты?
— А потом — свобода, — не слушает она. — Ни пиплов, ни грязи, ни смога, ни родаков, ни траблов — только небо.
— Но это ж пипец, — говорю я. — Ты догоняешь воще-то? Мы умрём.
— Зассал? — просто говорит она, поднимаясь с бетона.
— Не надо меня на слабо брать, ага? — меня бесит и пугает её взгляд, в котором — ничего. Даже я в нём, походу, не отражаюсь.
Она пожимает плечами.
— Вообще-то, если честно, я высоты боюсь, — говорю я откровенно, и мне сразу становится легче. Я знаю, что смеяться Тутси не станет. И по-человечески мы теперь должны свалить отсюда, потому что делать тут больше нех.
— Я тоже, — спокойно говорит она. И по голосу её я понимаю, что уходить она не собирается.
— Ну так это… Валим? — спрашиваю всё равно.
— Валим, — кивает она, берёт меня за руку, тянет, заставляя подняться, и делает шаг к ограждению.
Я хочу выдернуть руку, но она держит крепко, а потом мне вдруг становится интересно, до чего она готова дойти. Или просто мне становится пох, будто я курнул хорошо.
Но к борту я подойти всё равно не могу, ноги у меня заплетаются и не идут. К горлу подкатывает тошнота. За метр до ограждения она меня уже тянет на буксире, а я вроде не упираюсь, а как бы пьяный.
— Вниз не смотри, — говорит она. — Смотри мне в глаза. Понял?
— Понял, — говорю, стараясь унять трясуна. Облегчает меня только то, что у неё тоже губы дёргаются больше, чем обычно. Будто того и гляди заплачет. А ветер толкает в плечо, и кажется, что всё, пипец, сейчас перевалюсь через бортик — и улечу за голубями.
— Тише, — говорит она. — Ногу-то подними.
Я не понимаю, зачем надо поднимать ногу, или типа не понимаю, но как будто бы знаю зачем. И поднимаю, перешагивая через бортик на край.
— Меня подожди, — останавливает Тутси, придерживая за рубаху. И потом: — Обними меня вот тут.
Она обнимает себя моей рукой за талию, и колотун мой вдруг сразу утихает. А в голове галдят гуси, будто получил в дыню или поддал слегка.
— Вниз не…
До конца я не слышу, потому что вокруг образуется пустота, а в ушах долбит молот.
Ветер холодом бьёт по жопе, дыхание перехватывает, а яйца поднимаются куда-то в горло, и сердце долбит в затылке. От неожиданности я выпускаю Тутсину талию, и её тут же относит от меня. Но она крепко держит мою шею и не даёт нам совсем разъединиться. И окостенело смотрит мне в глаза. Тогда я снова обхватываю её и подтягиваю к себе вплотную. Так и летим. В животе у меня щекотно, там гарцует целое стадо кузнечиков. Я бы заорал, но дыхание перехватило. Надо бы поцеловать Тутси, типа, слиться в засосе, но у меня во рту сухо, как на Новый год.
Мы летим, и мне нихуя не верится, что мы реально «свалили», что вот сейчас мы разобьёмся и всё. Вот не верю я, что со мной такое может быть — ни с хуя, вот так вдруг, будто кто-то нажмёт «Выкл» на пульте и кино кончится. Мне даже ржачно становится.