К причалу
- Автор: Александра Тверитинова
- Жанр: Советская проза
- Дата выхода: 1979
Читать книгу "К причалу"
— Н-да-а... из Парижа — в Советский Союз... Вам же должны были выдать что-то на руки?
— Ничего. Кроме вот этой бумажки. Меня включили в списки репатриируемых на родину советских граждан и отправили. Репатриировали.
— Но ведь вас-то никто не экспатриировал, верно? Вы — не «бывшая военнопленная», и не «вывезенная», так я понял?
— Да.
— Следовательно, для въезда в СССР вам нужен был документ? Почему не подождали регулярной консульской связи?
— Боялась.
— Чего.
— Что в консульстве скажут ждать визы.
— Правильно. Так и надо бы.
— Это было бы долго. Мне въезд разрешен. До войны еще. Москва прислала визу, началась война, и я не успела выехать.
В небольшом кабинете было светло, тепло и спокойно. Удивительно покойно мне было с ним, этим лейтенантом. Рассказываю ему про Вадима, как рвался в Испанию, а Вайян-Кутюрье не пустил. Сказал, что бороться с фашизмом можно в любом уголке земного шара, и про то страшное, что творили нацисты на Мон-Валяриен, где теперь «Стена Мертвых»... и про все то, что с необыкновенной ясностью проступало в памяти сквозь эту московскую ночь и вьюгу, сквозь толщу стен этого кабинета и толщу минувшего. Лейтенант, кажется, как и я, взволнован.
Иногда на курносом его лице появлялась улыбка. Близко поставленные глаза щурились, и лицо его делалось доверчивым, и мне уже было совсем непринужденно и просто с ним, этим советским парнем.
— Тому, кто умер, гораздо легче, — сказала я. — Ничего не надо. Ни паспорта, ничего.
— Не стыдно?
— Нет.
— Ну что ж, раз так, продолжайте. Я вас слушаю.
— Два раза в моей жизни мне было стыдно.
— Гм. И какие же это были «разы»?
— Один — сегодня. — Я вскинула на него глаза и сразу их опустила.
— Так. А другой?
— Другой?
— Да. Другой.
— Когда меня ссадили с поезда на границе.
— М-да... а ехали бы как положено... с паспортом, с разрешением на въезд?
— Так ведь... Разрешение мне было.
— А из чего это видно?
— Так это можно проверить.
— Гм.
Лейтенант рассматривает свои ногти, о чем-то напряженно думает. И мне страстно хочется, чтоб он помог мне отправиться скорее в военкомат, разыскать Вадима, скорее войти в ритм новой жизни, чтоб, как он, делать нужное дело. Жить настоящей жизнью!
— Ну так вот, — лейтенант выпрямился, легонько шлепнул ладонью по папке, поднял на меня глаза. — Придете завтра в одиннадцать. — Он запер сейф.
Было совсем темно, когда я выбралась из полумрака длинного переулка. Шла, глядя вперед, между высокими домами. Пригоршни ледяных крошек хлестко били в лицо. Мысли о Вадиме обступили меня. Прислонилась спиной к витрине. Подошла девушка.
Молча смотрим друг на друга.
— Я провожу вас. Пойдемте.
— Нет, нет. Не надо.
— Вам плохо.
— Нет. Это я так. Просто так.
— Застегните свою шубку. Холодно, мороз. — И запахивает меня. — Где тут у вас застежка? Нет. И шапочку надо. Есть у вас, а то возьмите мой шарфик, — быстро расстегивает верхнюю пуговицу своей стеганки.
— Нет. Не надо шарфик. У меня есть. Вот. Есть.
Я вытащила из кармана вуаль-косынку. Она взяла ее у меня, отвернулась от ветра, накинула мне на голову, повязала узелком под подбородком.
— Ну вот. Не очень он у вас теплый, ваш платочек. Ну возьмите же шарф, — и торопливо разматывает на шее свое кашне.
— Нет, не надо, спасибо, мне так хорошо.
— Пойдемте, куда вам?
— Не надо. Я прошу. Не надо.
— Ну что ж, до свидания?
— До свидания. Не сердитесь на меня.
— За что ж сердиться-то?
Я смотрела, как шагает стройненькая, красивая.
— Спаси-ибо-о...
Обернулась, помахала мне и перешла на другую сторону.
Из темного неба валил снег. С намокшего платочка стекали по лицу холодные струйки, и я размазывала их, потом совала в карман руку, и в кармане было зябко и мокро.
... — Что ж, Мариночка, надо быть мужественной. Надо милая, — сказала Тасина тетушка и протянула мне мой листок. Удостоверение личности, выданное мне в милиции. — Теперь идите в Министерство здравоохранения, там есть комната — отдел кадров называется, — скажете микробиолог, стаж, ну да все равно, вам дадут заполнить анкеты. Направят на работу.
— Хорошо.
— Ничего, поживете, обживетесь. А там и паспорт получите.
Миловидная женщина с косой, уложенной вокруг головы, спросила, где я училась, где работала, когда приехала из Парижа, где живу в Москве, есть ли у меня СССР родственники и сказала прийти завтра.
Я вышла на улицу, спросила у киоскерши, как проехать в Сокольники. Уже смеркалось, когда трамвай завернул на площадь, прополз еще немножко и застопорил на конечной остановке. Я соскочила на землю и, отойдя в сторонку, смотрела, как пассажиры высыпают из вагона и, обгоняя друг друга, растекаются во все стороны.
«Поперечный просек? Рядом. Вон там, завернете за угол, пойдете прямо, и налево. Найдете?» — «Найду». — «Далеко вам?» — встречный прохожий окинул меня взглядом снизу доверху. «Нет. Недалеко. Кажется, недалеко. Не знаю. Найду». — «Ну, ладненько. Вот так идите».
На углу оглянулась: трамвай полз по кругу к остановке, на какую я приехала. Там уже ждали люди.
Да ведь Вадим... может быть, на этом самом трамвае ездил... здесь был, на этой остановке. И небо такое же было, и облако. И кого-нибудь из людей, что там стоят, тоже видел, их знал. Ждали трамвая вместе, разговаривали... Здесь вот ходил, жил, дышал, думал. Здесь, в постоянной за меня тревоге — моя судьба там, в плененном нацистами Париже, не могла не тревожить его. И притупившаяся было боль пронзила меня с новой силой.
Поперечный просек. Улица... Улица с тротуарами, с аптекой, опушенными снегом деревьями. Бревенчатые домики, дощатые заборы, запертые калитки, мимо которых ходил и он.
Шла и, как он, когда тут ходил, смотрела вдаль, скользя взглядом по верхушкам деревьев, слушала прерывистые голоса птиц, тех, что слушал и он.
Стремительно надвигались сумерки, и над сине-заснеженными палисадниками повисли розовые треугольники окон. За забором деревянный, с мезонином дом. Светится всеми окнами.
Отсюда шли открытки «авиа» Москва — Сокольники в Париж. Я попыталась заглянуть в окно, но мешал забор. Пошла к калитке, приподняла тяжелую щеколду, приоткрыла.
Черный по-зимнему сад. Ветер раскачивает верхушку дерева. В снегу протоптана к дому дорожка. На веранде тусклая лампочка. Несмело подошла к дому.
На веранде хлам. Ободранное, с выпирающими пружинами перевернутое набок кресло, рядом валяется подлокотник. Нет, не показалось... Вадимово кресло. Обгоревший стол задвинут в угол. Письменный стол Вадима...
Чужие люди:
— Нет. Не знали. Никого. Не знают. Не видели. Жилье у них разбомбило. Вселили сюда. Соседи говорят, жил товарищ. В сорок первом, кажется, в армию... ополченцем... В подвале еще мебель... Может быть?..
— Нет! Нет, нет, не надо! Ничего... Не надо.
Остановилась, в изнеможении закрыла глаза, ухватившись за дерево. Мне не хотелось не только не открывать их больше, но и выключить все чувства, все нервы. Я одна, одна во всей вселенной. Не быть. Не думать. Не чувствовать.