У старых окопов

— Как хочешь, — уступчиво согласился Михаил. — Но поговорить с начальником мне совсем не трудно, ты это учти.

— Я все учла… — с прорвавшимся против ее воли намеком сказала Нюра и прикусила губу, боясь проговориться. Все-таки лучше, чтоб Михаил не знал о всех ее тайных мыслях, а то еще разобидится…

Но он заговорил совсем о другом:

— А что там у тебя произошло? Ну, с проволокой этой… В поселке болтают: за премией ты погналась. А мне не верится — на тебя это никак не похоже.

Вот оно как! Значит, поселковые сплетники уже заработали языками. И Михаил тоже хорош: она оберегает его от всего, что может зацепить мужское его самолюбие, а он ломится в самую середку ее несчастья. И Нюра посоветовала с вызовом:

— А ты поверь. Люди зря болтать не станут!

Михаил удивленно покосился на нее.

— Неужели все из-за премии? Тебе что, денег не хватает? Ты же больше меня зарабатываешь.

— А я… жадная! — выпалила Нюра, уже не в силах остановиться. — Да, жадная! Мне хоть десять тыщ давай — все мало!

— Наговариваешь ты на себя… Вот только не пойму — зачем?

— А что ты понимаешь? Что ты вообще можешь понять в моей жизни?!

Обвини ее в жадности другой человек, и Нюру это лишь позабавило бы, но слова Михаила больно ее задели. Пусть вся эта махинация с проволокой оказалась глупой и ненужной, но она-то затеяла ее ради Михаила!

— Легко вам, ученым, рассуждать. Пока я тут на запани вкалывала, вы техникумы покончали, в институты втерлись. Вам все задаром досталось, а мне… мне…

— Ну, не так уж даром. Мне и подрабатывать к стипендии приходилось, и тянуться изо всех сил, чтоб от курса не отстать… Но это все ерунда, а вот что с тобой? — Михаил подождал, не объяснит ли Нюра, что с ней происходит, но она отвернулась и молчала, недовольная тем, что сгоряча чуть было не выболтала все насчет глупой этой проволоки. — И при чем тут техникум? Чего-то недоговариваешь ты… Вот и Дарья ваша громобойная налетела на меня в поселке: все из-за тебя, кричит… А при чем тут я? Хоть убей, не понимаю. Разве я просил эту проволоку прятать? Да зачем она мне?

Нюра испугалась: еще немного, и Михаил догадается, что припрятала она проволоку в конечном счете лишь из боязни потерять его. И она поспешила увести Михаила подальше от обидной для нее догадки:

— Да не слушай ты Дашку! У нас весь поселок знает: переучили ее на курсах. А я… Просто паршиво мне, вот и ору сама не знаю что. Мог бы и сам сообразить, каково мне сейчас, а ты за каждую малость цепляешься. Не знала, что ты такой бюрократ!

Михаил сказал покладисто:

— Кричи на меня, не стесняйся. Я любой твой крик выдержу, лишь бы тебе легче было.

И, как водится, Нюре тут же расхотелось ругать его, ибо одно дело — стыдить человека по своей доброй волюшке и совсем другое — распекать его по предварительному соглашению. Здесь уж весь вкус не тот. Она даже подивилась, как ловко Михаил приструнил ее и заставил замолчать. Вот тебе и неумелый! И где настропалился? Раньше такой прыти за ним вроде бы не водилось. Или их в техникумах между делом и таким вот премудростям учат?

— Ох ты и жу-ук! — почтительно протянула она и с новым, незнакомым ей самой уважением глянула на Михаила.

Все-таки при всей ее любви к независимости и привычке верховодить другими людьми Нюре не хватало прежде в Михаиле этого вот умения подчинить ее своей воле. Похоже, даже и стародавнюю бригадирскую привычку командовать она прочно связывала лишь с работой, а в любви, сама того не ведая, хотела бы подчиняться, но, конечно же, так, чтобы не страдало ее самолюбие…

Нюра вдруг не шутя испугалась, что теперь Михаил совсем приберет ее к рукам, и на всякий случай чуть отодвинулась от него и настороженно всмотрелась в близкое его лицо; выведывая: как он там, не шибко зазнался, что утихомирил ее и впервые взял над ней верх?

Она перехватила встречный взгляд Михаила и прочла в нем такую открытую, без малейшей хитринки, любовь к ней, что тут же устыдилась всех своих старушечьи-осторожных прикидок и вздорных опасений. Это же так ясно: Михаил ничуть не ловчил, и всему этому хитрованству ни в каких техникумах не учат. Станут такой ерунде обучать в солидных учебных заведениях! Просто он любил ее и ради того, чтобы она хоть малость поразвеяла свою беду, готов вынести любые ее придирки.

И выходит, во всей этой истории с проволокой была и другая сторона, до сих пор скрытая от Нюры. Раньше ее тревожило лишь одно: Михаил — дипломированный техник, а она не шибко грамотная рабочая. И в этом досадном разнобое притаилось какое-то неполное их соответствие друг другу и торчал хоть и не такой уж неодолимый, а все же порожек, о который могла ненароком споткнуться их любовь.

А теперь Нюре приоткрылось, что еще сильней разделяет их не этот невысокий порожек, а совсем иное. Ее впервые удивило, как по-разному, оказывается, любят они друг друга: Михаил стремится к ней всей душой, ничего от нее не пряча, а она вот пустилась в мелкие и грязные хитрости, пыталась набить себе цену и нелепой этой проволокой хотела покрепче привязать его к себе. Ох и дура же она стоеросовая!

И пусть за производственную свою промашку с проволокой она ответит полной мерой. Тут все правильно: нанесла урон запани — отвечай. Но, может быть, главная ее вина совсем не перед Полозовым или Федором Николаевичем, и не перед маленькой Ксюшей и всей своей бригадой, и даже не перед Михаилом, хотя перед всеми ними она в бесспорном долгу, а больше всего провинилась она перед своей любовью. Это так ясно стало теперь Нюре.

На миг беззащитная ее любовь возникла перед ней как что-то живое, хрупкое, требующее бережного с собой обращения. А она, пустившись в хитрости, недостойные своей любви, принизила ее, предала, чуть было не затуркала до смерти. Если она и дальше будет ловчить, любовь вконец разобидится и уйдет от нее, и тогда уж не поможет никакая, самая мягкая на всем свете проволока…

От всех этих непривычных мыслей Нюра насупилась и подурнела лицом. Михаил заметил это, но, конечно же, не понял, в чем тут дело. Он забоялся вдруг, что Нюра скажет сейчас что-нибудь такое, после чего им уж никак не помириться, и проговорил быстро, спеша опередить ее:

— Знаешь что, давай еще помолчим, а?

— Как это? — опешила Нюра, подозревая подвох.

— А так: просто помолчим маленько, и все. А то мы еще разругаемся вдребезги, а мне ругаться с тобой не хочется.

— И мне… — призналась Нюра.

— Тогда молчим.

Они сидели на высоком берегу и молчали — дружно, старательно, будто сообща делали трудное дело, от исхода которого зависела вся их дальнейшая судьба. Слышней стали стрижи, и в их вскликах Нюре послышалось что-то одобрительное, даже ликующее, точно быстролетные эти птахи радовались, что они с Михаилом вовремя взялись за ум и остановились у самой кромки первой своей крупной ссоры, которая бог знает куда завела бы их…

Из-за поворота реки выплыл пассажирский пароход. Нюра дважды обежала глазами всю посудину, но практикантки нигде не нашла. Наверно, забилась бедолага в душную каюту и читает там взахлеб толстую книжищу. Нет чтоб погулять по палубе, полюбоваться напоследок теми местами, где проходила ее практика, а заодно и Михаила с Нюрой увидеть на бережку. Ведь с палубы ни за что не углядеть, что они тут чуть было не поссорились, а вот то, что сидят они рядышком, распрекрасно видно. Так нет, не доставила залетная студенточка этой последней радости Нюре. Ладно, она и без этого подарка как-нибудь обойдется…

Михаил сбоку пристально смотрел на нее. Он уже заметил, что сегодня Нюра совсем не такая, какой была вчера, хотя и пытается доказать, что ничуть не изменилась. Похоже, она все время чего-то от него ждала, а вот чего именно, Михаил пока не знал. Раньше он злился на вечные ее придирки к нему и все надеялся, что когда-нибудь она утихомирится и станет с ним поласковей. А сейчас мечта эта вроде бы и сбывалась: Нюрины колючки заметно притупились, и вся она стала мягче, податливей, будто рухнула в ней та преграда, что еще вчера стояла меж ними и не пускала его к ней.

Ему бы радоваться сейчас, но Михаилу стало вдруг больно за Нюру, словно по его недосмотру приключилась вся эта история с проволокой. Была какая-то жестокая несправедливость в том, что изменилась Нюра не из любви к нему, как он втайне надеялся, а согнула ее нежданная беда. Совсем не о такой перемене он мечтал. Уж пусть бы лучше она осталась прежней и высмеивала его на каждом шагу, чем вот так сломаться.

Другого человека на ее месте можно и даже нужно было бы пожалеть, а Нюру жалеть как-то несподручно. Наверно, есть люди, которые не созданы для того, чтобы их жалели. Или все дело в том, что Михаил просто не привык еще жалеть ее? Так или иначе, а не жалелось сейчас Михаилу, и ничего тут нельзя было поделать…

Михаил пошевелился, и Нюра обернулась к нему.

— Ну как, намолчался досыта? А теперь что будем делать? Давай прорабатывай меня, учи уму-разуму. Все теперь кроют меня почем зря, давай и ты… За компанию, чего уж там!

И не в ладу с бойкими своими словами, которые она как бы взяла взаймы у себя вчерашней, прославленной и языкастой бригадирши, нынешняя присмиревшая Нюра виновато посмотрела на Михаила, взглядом прося не обижаться на ее слова и не принимать их близко к сердцу. Ведь при всем своем желании не может же она в одночасье вся насквозь переродиться и отказаться от всех прежних своих привычек. Это так легко понять, если любишь хоть самую малость…

И Михаил понял Нюру, накрыл своей рукой ее руку и стиснул у запястья, словно хотел сказать, что в беде он ее не оставит. А давно известно: любая беда, даже и самая горькая, если перемогать ее не в одиночку, а разделить между двумя любящими, сразу никнет и мельчает, и не вдвое, как полагается по правилам обычной арифметики, а в добрый десяток раз. И Нюра, хотя и впервые в жизни столкнулась с этой высшей арифметикой любящих, сразу же усвоила все ее мудрые и вечные законы и уверилась, что вместе с Михаилом ей теперь ничто на свете не страшно.

Она припомнила недавние свои горделивые мысли о том, что ей придется одолевать все житейские колдобины и за себя и за Михаила, и ей стыдно стало. Ну и слепая же она была! И чего вздумала считаться? Выходит, она на самом деле жадная, только не на деньги, а очень уж высоко каждый свой шаг ценит. Неужели все любящие тоже ощупью находят путь друг к другу или им одним так трудно?

Как никогда прежде, Нюре стало ясно: вдвоем они осилят любую беду, а не только паршивую эту проволоку со всеми ее прямыми и косвенными последствиями. Рядом с Михаилом она быстрей и от позора своего очистится, и выдержит все неизбежные душеспасительные Дарьины беседы, и добьется того, что и маленькая Ксюша снова поверит в нее…

Нюру вдруг поразило, что зловредная эта проволока хоть и осрамила ее перед всем поселком, но в то же время прочней связала с Михаилом. Кто знает, как долго еще бродили бы они вокруг да около, если б не эта ее промашка с проволокой. И выходит, даже беда порой оборачивается к человеку выигрышной своей стороной.

— Если не с руки тебе, ты пока ничего мне про эту проволоку не говори, — сказал Михаил. — Потом как-нибудь объяснишь, идет?