Екатерина II

5.4

«Может быть, целое столетие, или еще более, они будут беспрерывно трепетать за свою свободу и бояться властолюбия России; они будут заискивать перед европейскими государствами, будут клеветать на Россию, сплетничать на нее и интриговать против нее. О, я не говорю про отдельные лица: будут такие, которые поймут, что значила, значит и будет значить Россия для них всегда. Они поймут все величие и всю святость дела России и великой идеи, знамя которой поставит она в человечестве. ПоIIяю, теперь папство есть, может быть, самое страшное «обособление» из всех грозящих миру всего мира. А грозит миру многое. И никогда еще Европа не была начинена такими элементами вражды, как в наше время.

Ведь только бы мы вид показали, что в Европу столь вмешиваться, как прежде, мы уже не желаем, то они там, без нас-то оставшись, может, еще скорее перессорятся. Все зависит от обстоятельств, и все на свете изменяется только сообразно с обстоятельствами. Была бы только видна в обществе прямая, насущная потребность, проявилось бы только первое сознание этой потребности — и она немедленно находит средство удовлетворить себя. Но во всех сословиях наших гораздо более точек соединения, чем разъединения, а в этом все и дело. Это залог нашего всеобщего мира, спокойствия, братской любви и процветания. Всякий русский прежде всего русский, а потом уже принадлежит к какому-нибудь сословию. Не так у вас, и мы вас сожалеем. У вас бывает даже совершенно обратно. Из сословного интереса у вас предавалась иногда в жертву вся нация, и даже очень недавно, даже иногда и теперь, даже, наверно, еще много раз будет. Значит, еще очень сильны у вас сословия и всякие корпорации.

И кто знает, господа иноземцы, может быть, России именно предназначено ждать, пока вы кончите; тем временем проникнуться вашей идеей, понять ваши идеалы, цели, характер стремлений ваших; согласить ваши идеи, возвысить их до общечеловеческого значения и, наконец, свободной духом, свободной от всяких посторонних, сословных и почвенных интересов, двинуться в новую, широкую, еще неведомую в истории деятельность, начав с того, чем вы кончите, и увлечь вас всех за собою. Даже физическими способностями русский не похож на европейцев. Всякий русский может говорить на всех языках и изучить дух каждого чуждого языка до тонкости, как бы свой собственный русский язык, — чего нет в европейских народах, в смысле всеобщей народной способности. Неужели же это не указывает на что-нибудь?

В русском характере замечается резкое отличие от европейского, резкая особенность, что в нем по преимуществу выступает способность высокосинтетическая, способность всепримиримости, всечеловечности. В русском человеке нет европейской угловатости, непроницаемости, неподатливости. Он со всеми уживается и во все вживается. Он сочувствует всему человеческому вне различия национальности, крови и почвы. Положим, они отчасти правы в том отношении, что-эти-то исключительности, это взаимное соперничество, эта-то замкнутость от всех в самих себя, эта гордая надежда на себя одного — и придают каждому из них такие исполинские силы в борьбе с препятствиями на пути. Но тем самым эти препятствия все более и более увеличиваются, и умножаются. Вот почему европейцы совершенно не понимают русских и величайшую особенность в их характере назвали безличностью.

Большею частию таковы и все европейцы. Идея общечеловечности все более и более стирается между ними. У каждого из них она получает другой вид, тускнеет, принимает в сознании новую форму. Англичанин смеется над своим соседом при всяком случае и с непримиримой ненавистью глядит на национальные его особенности. Соперничество лишает их, наконец, беспристрастия. Они перестают понимать друг друга; они раздельно смотрят на жизнь, раздельно веруют и поставляют это себе за величайшую честь. Они все упорнее и упорнее отделяются друг от друга своими правилами, нравственностью, взглядом на весь божий мир. И тот, и другой во всем мире замечают только самих себя, а всех других — как личное для себя препятствие, и каждый отдельно у себя хочет совершить то, что могут совершить только все народы, все вместе, общими соединенными силами.

Все европейцы идут к одной и той же цели, к одному и тому же идеалу; это, бесспорно, так. Но все они разъединяются между собою почвенными интересами, исключительны друг к другу до непримиримости, и все более и более расходятся по разным путям, уклоняясь от общей дороги. По-видимому, каждый из них стремится отыскать общечеловеческий идеал у себя, своими собственными силами, и потому все вместе вредят сами себе и своему делу. Да ведь в том-то и дело, что мы такой народ, что до сих пор ни под какую науку не подходим. Вот почему, господа, вы до сих пор не знаете, что если б у нас только и было, что одна ваша цивилизация, так для нас это было бы уж слишком жидко и даже обидно. Мы уж это испробовали и теперь знаем все это на опыте.

Ум, ум, самая тревожная боязнь за свой ум — вот в чем главное дело! Умалчивая о своих убеждениях, они охотно и с яростию будут поддакивать тому, чему просто не верят, над чем втихомолку смеются, — и все это из-за того только, что оно в моде, в ходу, установлено столпами, аIIитетами. Как же можно пойти против аIIитетов! А между тем, кто искренно убежден, тот, кажется, должен бы уважать свои убеждения; а уважающий свои убеждения должен хоть что-нибудь для них сделать. Всякий честный человек обязан… Отчего в наш век, чтоб высказать истину, все более и более ощущается потребность прибегать к юмору, к сатире, к иронии; подслащать ими истину, как будто горькую пилюлю; представлять свое убеждение публике с оттенком какого-то высокомерного к нему равнодушия, даже с некоторым оттенком неуважения, — одним словом, с какой-то подленькой уступочкой.

А так как сила ума есть единственное незыблемое и неоспоримое преимущество одного человека перед другим, то никто и не хочет склониться перед этим преимуществом до тех самых пор, пока одаренные преимуществом ученики не перестанут гордиться им и не будут считать скудоумие за что-то позорное и достойное едкой насмешки. Вот почему никто и не хочет быть дураком и таким образом невольно впадает в ошибку против своего же человеческого достоинства. Дурак-то именно и не должен бы был краснеть за свою глупость, потому что не виноват, если природа родила его дураком…

Может быть, это именно оттого происходит, что в наше время все начинают все сильнее и больнее чувствовать и даже понемногу сознавать, что всякий человек, во-первых, самого себя стоит, а во-IIых, как человек стоит и всякого другого именно потому, что он тоже человек, во имя своего человеческого достоинства. Один скептик сказал, что наш век есть век раздраженных самолюбий. Она знает, что она еще только что начинается, но ведь начало-то и главное: всякое дело зависит от первого шага, от начала; она знает, что она уже кончила с вашей европейской цивилизацией и теперь начинает новую, неизмеримо широкую жизнь.

Мало того: что цивилизация уже совершила у нас весь свой круг; что мы уже ее выжили всю; приняли от нее все то, что следовало, и свободно обращаемся к родной почве. Нужды нет, что не велика еще у нас масса людей цивилизованных. Не в величине дело, а в том, что уже исторически закончен у нас переворот европейской цивилизации, что наступает другой, и важнее всего то, что это уже сознали у нас. В сознании-то и все дело. У нас сознали, что цивилизация только привносит новый элемент в народную нашу жизнь, нисколько не повредив ей, нисколько не уклонив ее с ее нормальной дороги, а, напротив, расширив наш кругозор, уяснив нам же самим наши цели и давая нам новое оружие для будущих подвигов.

С славянами только возня и хлопоты; особенно теперь, когда они еще не наши. Из-за них на нас уже сто лет косится Европа, а теперь и не косится только, а — при малейшем нашем шевелении — тотчас же выхватывает меч и наводит на нас пушку. Просто — бросить их, да и навсегда, чтоб успокоить раз навсегда Европу. Да и не просто бросить их: Европа-то, пожалуй, и не поверит теперь, что мы бросили, стало быть, бросить надо с доказательствами: надо нам же самим наброситься на славян и передавить их по-братски, чтоб поддержать Турцию: «Вот-де, милые братцы славяне, государство не частное лицо, ему нельзя из великодушия жертвовать своими интересами». Так справедливо писал Ф.М. Достоевский.

И это XIX век! Екатерина II правила в XVIII веке, что изменилось? Что изменилось в отношениях Запада и России в XX веке, да и сейчас, в XXI? Они хотят нас уничтожить, Россию разделить на части, русских всех уничтожить физически. До того дошла ненависть, при этом свои намерения они не скрывают, говорят открыто. Почему? Потому что на сцену вышел сатанизм во всей своей красе, а Россия выступает на стороне добра. Для злого Запада все добро и есть самое ненавистное. Они врут, изворачиваются, ложно обвиняют. Это их стиль, этим они живут, этим питаются. Для негодяя сделать пакость приятно, а вот если он не делает зло, то болеет.

Можно проследить. как издревле пытались уничтожить все русское. И много врагам России — Руси удалось. Но не все, Русь жива и борется за свое существование. Когда-то Русь занимала все Евро-Азиатское пространство. Однако финны и шведы, норвежцы, а южнее венгры и румыны, еще западнее испанцы и португальцы появились на своих землях значительно раньше, всех остальных. Они, также как китайцы и другие народы юго-восточной Азии, были седьмой подрасой расы Атлантов, хотя никогда на материке Атлантиды не были. Великая Скифия, как ее звали русичи, или Великая Тартария, как ее именовали на Западе, появилась уже в пятой расе Арийской. Она зародилась в результате расселения народов с Севера на Восток, Юго-Восток, Юг, Юго-Запад и глубоко на Запад.

Славянство зародилось уже в нашу эру. А вот Греция и Рим процветали еще до нашей эры. У них была своя религия, культура, своя цивилизация. Германцы — были племена русичей, в основном военной организации. В Великой Скифии армия называлась орда и имела свой язык, свои обычаи и традиции, обусловленные временем и обстановкой. Управлялась Великая Скифия волхвами, мудрецами, которые были по уровню развития выше остальных населявших людей. От племен германцев саксов и англов образовалась впоследствии Англия. Франция образовалась и развивалась от других племен, потому Англия и Франция постоянно враждовали. Всех, кто не знал язык русов называли немцами, то есть немыми. Известно, что Рим был построен этрусами, то есть племенами русов. А Великая Тартария — империя Русов. Образование княжеств, а потом стран с королями в Западной Европе положило начало распада Великой Тартарии. Именно тогда начался период распада. В Москве отпочкование от Великой Тартарии было положено еще Куликовской битвой. Только она была не на Куликовском поле в 1380 году, как сейчас принято считать, а в Москве. И битва была не с какими-то мифическими татаро-монголами, а двух князей, русичей. Это была гражданская война, с одной стороны были орды Тартарии, с другой пытавшиеся отделиться от нее войска русичей.

Иван Грозный был ярким представителем отпочкования части Московской Тартарии. Но в его времена Московская Тартария еще оставалась, только вот столицу ее пришлось перенести в Тобольск. Конец Московской Тартарии положила Екатерина II, которая войсками А.В. Суворова захватила Тобольск. В истории это событие получило название восстание Емельяна Пугачева. Все что касалось Тартарии, тщательно скрывалось. Но Запад делал все, чтобы уничтожить Великую Тартарию. Война с Наполеоном 1812 года показала, что Россия устояла, а вот последствия этой войны привели к уничтожению Тартарии. Что произошло с Великой Тартарией в XIX веке доподлинно неизвестно, но местность стала, хоть и гористая, но абсолютно без леса и растительности. Все деревья сейчас в Сибири 200 лет не более.