Сердце пяти миров

Глава 14

Олдин мог бы занять один из домов — положение целителя позволило бы ему сделать это, — но предпочел остаться на земле, в палатке, словно не позволяя себе забывать о том, что война еще не кончилась, и их трудный поход продолжается. Палатка была пуста, если не считать факельной чаши у стены и шухира, на котором была разложена еда: простые лепешки, мясо, жаренное на костре, мех с вином. Но Шербера и не ждала другого. Никто в здравом уме не стал бы доставать из повозок вещи. Уже завтра они должны были тронуться в путь. Огонь, еда, место для сна — этого было достаточно.

— Ты голодна? — спросил Олдин ее, задергивая полог и на несколько мгновений оставляя их почти в кромешной тьме.

Шербера покачала головой, но тут же сказала, зная, что он не увидит:

— Нет. Я поела с другими акрай. И попила молока.

Она остановилась посреди палатки, понимая, что ночь уже вступила в свои права, а значит, им нужно связаться и еще попробовать отдохнуть… и ее ждал Фир, она не знала, зачем, но ждал, и как его акрай, даже смертельно уставшая, она обязана была прийти.

— Фир связан с тобой узами более крепкими, чем любой из нас, — сказал Олдин, разжигая в чаше факел. Она не удивилась тому, что он понял ее мысли. Он ведь был магом. Маги могли многое. — Я знаю его народ, их любовь так же горяча, как их ярость… И как их ненависть, если любовь оборачивается ею. Все из-за пустынных зверей, живущих в их телах: они привязываются только раз, и только раз в жизни заводят непримиримого врага.

Она обдумывала его слова, пока он говорил.

— Зверь Фира теперь привязан к тебе, Шербера. Он не причинит тебе вреда, что бы ни случилось, но ты должна быть с ним очень осторожна. Любое твое слово и любой твой поступок — все, что ты делаешь и говоришь, он будет чувствовать собственной шкурой.

Шербера повернулась на пятках, наблюдая за Олдином, спокойно и уверенно поправляющим пламя в чаше и говорящим с ней, словно не плакал он у ее ног сотню шагов назад. Это снова был тот тонкий маг-целитель, который спас ее жизнь и говорил с ней не так, как другие, с самого первого мига их знакомства. И то, что он рассказывал, было странно и одновременно правдиво — и удивительно, потому что она никогда не слышала о таком.

— Мы все — такие разные, — проговорила она наконец, не зная, что еще сказать ему в ответ. — Каждый пришел из другого мира, о котором я слышала разве что в сказках, рассказанных когда-то Афалией… Почему нас так много в этой войне? Почему Инифри собрала нас против врага, которого нам все равно было не победить?

— Ты задаешь вопросы, на которых у меня нет ответа, — сказал он, остановившись рядом и глядя на нее.

— Мне раздеться? — задала она вопрос, ответ на который он должен был знать.

— Да, — сказал Олдин, но Шербера заметила, как он отвел взгляд, когда она начала развязывать шнуровку своей походной рубицы. — Но сначала ты должна знать еще одно обо мне.

Ее пальцы замерли.

— Говори, господин.

— Олдин, — тут же поправил он. — Ты уже называла меня по имени, когда… говорила. — Он не произнес слова «предрекала», но они оба его услышали. — Я никогда не был с женщиной, Шербера. Только с одним мужчиной, прикосновения которого позволила мне вынести война.

Казалось, он ждал, что она что-то скажет, но Шербера только кивнула и сняла рубицу через голову. Его взгляд скользнул по ее телу, освещенному пламенем из чаши, и на мгновение ей показалось, что она видит в нем разочарование.

— Шрамов не стало меньше?

Она подавила желание закрыться руками, когда он приблизился. Глаза Олдина разглядывали ее тело, внимательно, почти бесстрастно, как разглядывает тело больного человека целитель. Он обошел вокруг нее, не касаясь пальцами, но не отрывая глаз — она чувствовала этот взгляд телом.

— После того, как ты связалась с Фиром и Номариамом, их не стало меньше? — повторил он вопрос.

— Нет, Олдин, — ответила она уверенно. — Но разве такое могло бы быть? Разве чья-то магия могла бы излечить то, что не излечила Инифри?

— В Фире нет силы, а в Номариаме есть, но не та, которая нужна, — сказал он словно бы про себя.

Она старалась не верить тому, что он говорит.

— Ты можешь… ты можешь?.. — Шербера обернулась и оказалась с Олдином лицом к лицу, забыв о наготе. Они были почти равны ростом, и ей пришлось совсем чуть-чуть приподнять голову, чтобы посмотреть ему в глаза. — Я прошу тебя не давать мне надежды.

— Ты не просила за того мальчишку, Шербера, — сказал он, не отвечая на ее просьбу. — За отверженного, смерть которого была бы забыта уже к утру.

— Ты помог ему, потому что был таким же когда-то? — спросила она.

Он помолчал, глядя ей в глаза.

— Я не знаю. Я просто ему помог.

— Это была воля Инифри, — сказала она уверенно.

Но Олдин покачал головой, снова вспыхнув неожиданной досадой как в тот миг в пустыне, когда она сказала ему о заветах.

— Это была моя воля, Шербера, и только моя. Ваша богиня тут ни при чем.

— Наша богиня? Но разве она не… — начала она говорить удивленно, но он словно опомнился, словно понял, что сказал что-то, что никогда не должен был говорить, и не дал ей закончить.

Шагнул к ней, обхватил ее лицо своими тонкими руками и приник к ее губам.

На мгновение ее словно ослепило фиолетовое сияние. По коже будто прокатился огонь, и Шербера отстранилась, упираясь руками в грудь Олдина и тяжело дыша.

— Олдин…

— Прости, — тут же сказал он, — прости, Шербера, но я должен был попробовать это сделать.

Его губы легко задели ее губы, когда он снова наклонился чуть ближе, касаясь лбом ее лба, и она затаила дыхание, но теперь ничего не произошло. Был только мужчина. Была только она. Был только свет факела на их лицах.

— Попробовать сделать что? — спросила она тихо, и Олдин ответил, потому что ждал этого вопроса:

— Попробовать исцелить твои шрамы. — Его рука опустилась ей на шею, палец коснулся огрубевшей кожи, следа от веревки, который тоже останется с ней навсегда. Прикосновение не было неприятным. Оно было никаким, потому что кожа в том месте уже ничего не чувствовала. — Попробовать вылечить их.

— У тебя не получилось? — спросила она, не опуская глаз, потому что уже знала, что ничего не вышло.

— У меня могло бы получиться. — Он чуть отстранился, внимательно глядя на нее. — У меня есть эта магия, и мне хватит силы, но твои шрамы уже пустили в тебе свои корни, Шербера, они уже проросли в тебе, как деревья в горе. Выдернуть их без боли я не смогу.

— Если ты сможешь… я готова, — сказала она храбро, но он покачал головой, погладив ее по щеке, как ребенка, и надежда в ее глазах угасла, чтобы вспыхнуть снова, когда он продолжил:

— Это будет очень больно, Шербера. Это будет так больно, словно тебя будут жарить живьем, — сказал он ей. — Но если ты захочешь, я это сделаю. Не сегодня, потому что сегодня не должно быть боли. Не когда мы с тобой вдвоем, потому что зверь Фира тоже почувствует твою боль, и он убьет меня, пытаясь тебя защитить.

— Но ты можешь пообещать мне? — спросила она.

— Я тебе обещаю… Ты можешь раздеть меня? — Она захлопала ресницами, и по его губам скользнула улыбка. — Женщины твоего мира делают так, когда остаются с мужчинами?

— Делают, — сказала она.

Он не отрывал от нее взгляда.

— Тебе придется показать мне, как это должно быть между мужчиной и женщиной, Шербера. Тебе придется вести меня.

— Я… — Она несмело взялась за крючки его рубицы. Вздохнула, когда воспоминания снова нахлынули волной. — Я не очень много знаю о том, как это должно быть.

— Тогда делай так, как бы ты хотела, — просто сказал он.

Неожиданно его слова смутили ее, и Шербера накрыла пылающие щеки руками, не зная, что сказать в ответ, не понимая, имел ли он на самом дел в виду то, что она услышала и поняла.

Олдин давал ей власть? Он позволял ей решать, что будет и как? Он отдавал себя в ее руки, как будто это она была благородная госпожа, как будто он принадлежал ей, хотя было совсем наоборот… или нет, или клятвы Инифри значили и это тоже?

Шербера протянула руки и расстегнула следующий крючок… и могла бы поклясться, что услышала легкий вздох облегчения, сорвавшийся с губ Олдина. Она не посмела поднять на него взгляд, и только расстегивала один крючок за другим, пока не дошла до конца.

Его тело было таким гладким и чистым, в отличие от ее. Шрамы на ее руках, ее переломанные и неправильно сросшиеся пальцы казались такими ужасными в сравнении с ним, они словно оскорбляли его совершенство, и Шербера постаралась не думать о том, что Олдин может найти ее прикосновения отвратительными. Она провела ладонями по его животу и груди вверх, разводя в стороны полы рубицы, и помогла ему снять ее, не глядя Олдину в глаза. Его кожа была как теплый песок, и она не выдержала и снова прикоснулась к ней, но уже не так решительно, потому что чувствовала на себе его взгляд.

— У тебя такие нежные руки, — сказал он, и она закусила губу, зная, что кончики ее пальцев уже давно стали твердыми как рог и нежными их точно не назвать. — Шербера. Твои шрамы — это не ты. Как и то, что ты видишь перед собой — это не я. Мы не можем выбирать, какими мы будем снаружи. Но мы можем выбирать, какими останемся внутри. И внутри и ты, и я… мы ведь совсем другие.

Ее пальцы погладили кожу его груди, совсем не такой мускулистой, как грудь Фира или Номариама, но хранящей в себе силу, которой позавидовали бы другие, и она подумала, что он прав.

И почему-то эти слова придали ей сил сделать то, что она… уже хотела.

Шербера запустила руку в светлые волосы Олдина и потянула его к себе, накрыла губами его губы, целуя так, как целовал ее Фир — и он подчинился ей, безоговорочно позволяя ей делать то, что она пожелает. Его руки обвили ее тело, его пальцы скользнули по ее исчерченной следами спине, ее мягкая грудь прижалась к его груди. Мир вокруг нее потерял цвета и звуки и словно стал средоточием ощущений: его руки, его губы, его язык, сплетающийся с ее языком, ладонь, скользнувшая под пояс ее сараби и сжавшая ее ягодицу, вдавившая ее так, чтобы она ощутила его возбуждение.

Ее сердце стучало все громче, пока она целовала его. Шербера чувствовала, как откликается на ее неумелые — но ведь не знал других женщин, он не знал, умелые они или нет — ласки Олдин: его дыхание участилось, пальцы чуть прихватили ее кожу, его плоть уперлась в низ ее живота, почти между ног, где уже начинало медленно тлеть ее собственное возбуждение.

Шербера отстранилась, чтобы сказать ему, что не уверена, что делать дальше, но теперь уже он поцеловал ее, обхватив одной рукой ее лицо, лаская большим пальцем подбородок, прихватывая губами ее нижнюю губу. Его свободная рука ловко развязала завязки сараби, и вот уже они поползли по ее бедрам, когда он потянул их вниз нетерпеливым, но плавным движением.

— Я все делаю правильно?

И Шербера сначала не поняла, о чем он, но потом вдруг засмеялась — стоя голой перед мужчиной, которого едва знала и который спрашивал у нее, у женщины и акрай, правильно ли он к ней прикасается. Его глаза вспыхнули фиолетовым в ответ на этот смех, и Олдин снова приник губами к ее губам, обрывая его, и теперь уже руки Шерберы заскользили вниз, к завязкам сараби, которые она развязала далеко не так легко, как он — вот только даже от ее неловких и неуклюжих движений дыхание его срывалось все сильнее, и губы, сминающие ее губы, были все настойчивее.