Оторванный от жизни

XV

Несколько часов спустя, не увидев ничего необычного (за исключением отношения к себе), я был переведен в старое отделение. Главврач, приказавший сделать это, скоро пришел ко мне, и мы вполне удовлетворительно побеседовали. Он дал мне понять, что будет заниматься мной сам, потому что его помощник вел себя бестактно и принял неправильное решение в попытке обуздать мой темперамент. Желание позвонить брату у меня тут же исчезло.

Стоит понимать, что ни одному врачу не понравится, если заберут его свободу воли; безо всяких сомнений, гордость помощника была задета, когда его некомпетентность оказалась очевидной. И теперь, когда он проходил по отделению, мы часто набрасывались друг на друга. Я не только не упускал ни одной возможности унизить его в присутствии санитаров и пациентов, я создавал такие возможности; вскоре он старался просто избегать меня, когда мог. Но это получалось редко. Бросать едкие реплики в его сторону было моим главным развлечением. Иногда он вел себя глупо и не уходил, и в таких случаях его ответы только распаляли мой гнев. Если и существуют какие-то эпитеты, которыми я не наградил его в течение следующих недель нашего общения, я просто-напросто еще не придумал их на тот момент. Необыкновенная примесь здравомыслия, проявляемая мной, несмотря на мое безумное состояние, была чем-то, чего доктор не мог понять. Мои замечания, которые следовало бы просто забыть и проигнорировать, вызывали столько раздражения и гнева, сколько вызывают оскорбления со стороны свободного здорового человека. Он по-прежнему отказывался выполнять мои просьбы, и это играло на руку моей мании.

Вернувшись в старое отделение, я оставался там на протяжении трех недель. В то время я сконцентрировался на себе. Обширный список бредовых идей вдохновлял меня, я думал, что все возможно. Мало что убегало от моего разума. Если меня провоцировали, я мог напасть на санитара, – они были проблемой сами по себе, но я ввязывался в подобные драки лишь за свои права или за права других людей. Некоторое время я хорошо ладил с санитарами и неплохо даже с помощником врача, но вскоре стало понятно, что чем лучше они меня узнавали, тем меньше любили. У них не было способностей, нужных для этой работы, поэтому я постоянно их раздражал. Много раз в день я говорил санитарам, что делать, а чего не делать, и рассказывал им, что натворю, если никто не обратит внимания на мои просьбы, предложения и приказы. Больше года они наблюдали меня в пассивном, молчаливом состоянии, потому не могли понять мою необычайную агрессию. Угроза, что я буду наказывать их за любое неподчинение моим приказам, воспринималась ими как большая шутка. Дело так и обстояло, пока в один день я невольно не «пошутил» с головой одного из них.

Началось все так: в начале октября в отделение положили человека, чье безумие заключалось в алкогольной зависимости. Ему было за пятьдесят, хорошо образованный, много путешествовавший: творческая и утонченная личность. В больнице было мало похожих на меня по духу людей, и вскоре мы нашли общий язык. Родственники положили этого человека обманом. Как часто бывает в подобных случаях, им наговорили кучу успокаивающих слов – всем, кроме самого пациента. Представить только: его без предупреждения забрали из собственного дома, положили в больницу благодаря обманной, хотя и оправданной стратегии, и вот он уже лежит тут с пятнадцатью незнакомцами – безумцами разной степени тяжести. Какое несчастье! Как повернулась судьба этого человека! Вчера он был свободен, сегодня – лишен этой привилегии и заклеймен, по собственному мнению, пятном несмываемого позора.

Мистер Бланк (именно так я буду его называть) был ужасно напуган. Он оказался чужаком в этом странном мире, и именно поэтому я взял его под свое крыло. Я хотел защитить его и сделать жизнь бедолаги чуточку лучше. Я делал все возможное, чтобы развеселить его, и пытался вызвать в себе то уважение, без которого, казалось, его существование невозможно. Пациентов в его состоянии никогда не заставляли гулять с другими. За прошедшие год и два месяца я ни разу не видел, чтобы пациента, отказавшего идти на зарядку, вели силой. Такие постояльцы оставались в отделении; иногда об их отказе сообщали врачу, но не делали ничего больше. Ни один здоровый человек не может представить себе, как унизительно было бы для него ходить с толпой «скованных одной цепью». По двое, под охраной, эти заложники несчастья гуляли только так, как им позволяла их несвобода. Раз или два мистер Бланк гулял с ними, и меня посетила довольно разумная мысль: физическая активность не компенсирует стресса, который вызван унижением и позором. Мне было очень просто вступиться за него; когда он пришел ко мне в палату, перед ожиданием очередной пытки, горько плача, я уверил его, что он будет делать упражнения вместе со мной. Сперва я собирался дружелюбно пообщаться с дежурившим санитаром и попросить его разрешить моему новому другу гулять вместе со мной. Он наотрез отказался, собираясь вести его со всеми.

Я сказал:

– Я больше года числюсь в этом отделении и никогда не видел, чтобы человека в состоянии мистера Бланка заставляли идти на улицу силой.

– Какая разница, что вы там видели, – отозвался санитар. – Он пойдет со всеми.

– Вы можете спросить доктора, может ли мистер Бланк гулять со мной и моим санитаром?

– Нет, не могу. И вообще это не ваше дело.

– Если вы прибегнете к физической силе, пытаясь вывести мистера Бланка с другими пациентами, вы об этом пожалеете, – сказал я, уходя прочь.

В ответ на эту угрозу санитар презрительно рассмеялся. Для него моя угроза ничего не значила. Он думал, что я дерзок только на словах. Признаюсь, я и сам сомневался, могу ли я подтвердить свои угрозы.

Возвратившись в палату, где ждал меня мистер Бланк, я поддержал его и заверил в том, что на этот раз его пощадят и ему не придется так мучиться. Я велел ему идти в определенную комнату в другом конце зала и ждать дальнейшего развития событий: в том случае, если будет драка, пусть линия фронта окажется растянутой. Он подчинился. Через пару минут в эту комнату направился санитар. Я шел по пятам и по-прежнему угрожал напасть на него, если он хоть пальцем коснется моего друга. Тогда я не знал, но за мной следовал другой пациент – совершенно безумный мужчина, который в моменты прояснения рассудка выказывал преданность окружающим. Кажется, он понял, что назревает беда и что мне, вероятно, понадобится помощь. Внутри палаты словесная перепалка возобновилась. Мой испуганный друг, принимающий все близко к сердцу, стоял рядом и смотрел на разворачивающиеся события.

– Я предупреждаю тебя еще раз, – сказал я. – Если ты тронешь мистера Бланка, я ударю так сильно, что ты пожалеешь.

Санитар ответил тем, что немедля попытался вытащить мистера Бланка из комнаты. И тогда я среагировал на автомате, не помню того, что совершил. Я помню, что собирался это сделать, и помню очевидные последствия. Я уже решил, что́ сделаю, если санитар поведет себя подобным образом. Так и получилось. Почти до того, как он прикоснулся к мистеру Бланку, я замахнулся с огромной силой и врезал ему в левый глаз. Именно в тот момент я привлек внимание санитара к своей персоне. Он стал душить меня, а неожиданный помощник, ранее плетшийся за мной, в свою очередь начал душить его. В пылу драки я оказался на полу. Санитар держал меня за горло. Другой пациент в ответ сдавливал его шею обеими руками. Таким образом сформировалась цепь со слабым, если не отсутствующим, звеном посредине. Представьте, если сможете, безумца, которого душит вроде бы здоровый человек, а его, в свою очередь, душит временно здоровый безумный друг первого. Немезида в действии, как ее описывали риторы!

Тот факт, что меня душили, доказывает след на моей шее в форме полумесяца от большого пальца нападавшего. Я склонен верить, что мой спаситель, очень сильный человек, тоже оставил след на горле санитара. Не появись в тот момент главный врач, санитар вскоре мог потерять сознание, поскольку я уверен, что мой союзник ни за что не отпустил бы его, не отпусти тот меня. В тот момент, когда санитар встретился взглядом с главврачом, потасовка закончилась. Это было совершенно естественно, потому что согласно кодексу чести, гуляющему среди санитаров, не стоит забываться и применять к пациентам физическую силу на глазах у здорового профессионального свидетеля.

Меня только что душили, и это лишь подготовило мои голосовые связки. Я рассказал врачу и о словесной перепалке, и о том, что драться было необязательно. Главврач окончил Йельский университет за полвека до меня, и благодаря общей альма-матер и наличию идеального чувства такта мы хорошо ладили. Его дружелюбие, однако, не помешало прокомментировать произошедшее.

– Мне горько оттого, что ты, выпускник Йеля, повел себя так недостойно.

– Если борьба за права пожилого человека, неспособного защитить себя, – недостойное поведение, то я готов считать себя хулиганом, – ответил я.

Стоит ли упоминать о том, что тем утром санитар не повел мистера Бланка на прогулку? И, насколько мне известно, его больше ни разу не принуждали заниматься физической активностью.